— А у меня на спине родинки, — говорит глупый, простодушный Фэн синь. — Хочешь покажу?

Говорит не Му Цину, конечно, а Се Ляню. Безо всякого стыда стаскивает нижний халат и поворачивается спиной.

У Его Высочества чуть розовеют скулы, но он с восторгом хлопает в ладоши. А у Му Цина уже глазные мышцы болят коситься на Фэн Синя из своего угла так, чтобы оставаться незамеченным.

Действительно, родинки. Одна вверху, на уровне правой ключицы. Другая под лопаткой. А третья — ровно на линии хребта, внизу, на пояснице. Взгляд на ней долго не задерживается и неминуемо сползает ниже.

В груди разгорается пожар, а в районе нижнего даньтяня лавой бурлит Ци. Какой позор, сокрушается про себя Му Цин. Позор для него, совершенствующегося, который выбирал путь святости и непорочности! Почему вообще у него такая странная реакция не на кого-нибудь, а на идиота Фэн Синя?

К счастью, Се Лянь и Фэн Синь заняты обсуждением других естественных следов на теле человека, и смятения Му Цина они не замечают.

Спустя время Се Лянь извиняется и убегает по своим королевским делам, прикрыв двери личных покоев, и они с Фэн Синем остаются вдвоём. Становится неловко.

Фэн Синь как ни в чём не бывало поворачивается к Му Цину, неопределенно хмыкает и внезапно, поправ все приличия, вволю потягивается.

Му Цин сглатывает и тут же резко отводит взгляд. Не помогает — образ смуглого, мускулистого и крепкого Фэн Синя стоит перед взором, словно бы его выжгло там навсегда.

Абсолютно незнакомые доселе, немыслимые и отвратительные в своей притягательности желания заполняют сознание, и он мысленно бранит Фэн Синя последними словами. Затем как можно незаметнее делает несколько дыхательных упражнений, успокаивая бушующий поток энергии внутри, и приказывает себе ближайшие семь дней медитировать дольше, а сутр повторять на пару десятков больше.

— Одевайся давай, чего встал, — неприветливо озвучивает Му Цин. Он говорит утрированно грубо, стараясь скопировать манеру самого Фэн Синя, и добавляет пару нелестных эпитетов, всё ещё сбитый с толку предательством собственного разума и тела.

Само собой, Фэн Синь не только не слушается «приказа», но и немедля лезет а драку. И они дерутся. Запахнутый и застегнутый под самый ворот Му Цин и наполовину обнаженный Фэн синь. Горячий Фэн Синь, где ни коснись.

Щеки Му Цина полыхают, и не нужно даже смотреться в зеркало, чтобы понять, насколько он красный. Му Цин молится, чтобы Фэн Синь подтвердил его убеждённость в том, что природа от рождения не дала ему ума, и списал все на злость. А лучше бы не заметил вовсе.

Му Цин не раз наблюдал в своем дворовом детстве, с чего начинается близость двоих. Как все паттерны поведения ломаются, и даже самые гордые девы становятся податливее, мягче, позволяя соседским ребятам делать с собой буквально все, что угодно.

И это в точности то, что ощущает сейчас Му Цин. Если бы не хорошо поставленные удары Фэн Синя, от которых лучше уклоняться, чем не уклоняться и объяснять потом всему королевскому двору свой вид, Му Цин бы уже…

Он не знает, что сделал бы. Одно только допущение, что он не просто позволил, но сам попросил бы Фэн Синя коснуться его как-то иначе, чем кулаком, вызывает у Му Цина праведный гнев и негодование на свою противоречивую натуру.

Му Цин находит в себе силы пнуть Фэн синя в сторону, а сам, дежурно съязвив на прощание, только чтобы не пострадала гордость, ретируется с места происшествия с такой скоростью, будто за ним гонится вся дворцавая стража и ещё пара демонов впридачу. Последнее, что он замечает, быстро оглянувшись у порога, — выражение крайнего удивления и замешательства на лице Фэн Синя. Ну и пусть. Идиот ни за что не догадается об исстинных причинах его поведения — уж Му Цин сделает всё от него зависящее.

Обдумывать сегодняшнюю реакцию, а также новую стратегию поведения наедине со своим извечным противником ему предстоит ещё не один десяток дней.