Смерть — естественный конец любой жизни. Конечно, все живые существа боятся смерти, это заложено в них с самого рождения, это есть в их генах, передано им от родителей и будет передано ими потомкам. Это так же естественно, как голод, жажда, желание сна и отдыха, потребность в кислороде для человека.

Бояться смерти естественно. И так же естественно знать, что уйти от нее невозможно.

Она знала это, знала если не с самого начала, то, как минимум, с достаточно осознанного возраста, чтобы свыкнуться с мыслью, что в мире нет магии, а наука ещё не скоро придумает эликсир вечной жизни и молодости. А если и придумает, то стоить он будет невероятно дорого, так что вряд ли найдется в мире человек, способный купить и использовать его.

Правда, у неё не было ни малейшей мысли, что умирать она будет… вот так. Под ошарашенные крики прохожих, собственную грусть (обещала ведь не совершать ничего самоубийственного, чтобы через два года встретиться) и, вместе с тем, решимость сделать то, что она делает. Да уж, это явно не вписывалось в сценарий «наглотаться таблеток в сорок лет».

Кто же знал, что остатков разрушающей изнутри привязанности, нездоровой любви хватит, чтобы на переходе рвануть бывшую подругу назад и вылететь перед несущимся черт знает куда грузовиком самой…

Умирать, оказывается, не так уж и больно. Хотя, возможно, это просто болевой шок не дает ей в её последние секунды почувствовать, как болят все органы, сломанные от удара позвоночник и ребра, голова. Она вся — один огромный кровавый синяк, мясной кучей расположившийся прямо посреди довольно активной улицы.

Глаза ничего не видят, перед ними стоит пелена, когда девушка, булькая кровью, пытается посмотреть прямо туда, где должна была быть бывшая подруга. Крики голосов тоже не доносятся так, как должны, а будто бы через… толщу воды, что с каждым мгновением становится лишь больше, плотнее, утягивая её на дно. Конечно, для неё очевидно, что это конец. Конец одним зимним днем, почему-то странно солнечным, когда на небе — ни облачка. А ведь ещё пару дней назад, когда у неё был день рождения, всё было затянуто серыми, грузными тучами. Правда, тогда пошёл снег, и это немного скрасило атмосферу, но…

Она едва находит черно-рыжее пятно, которое было чертовски знакомой курткой. Черной, но с апельсинового цвета тканью внутри, чем часто выделялся капюшон подруги… И девушка улыбается, даже если накатывает боль, даже если сознание ускользает, даже если вся эта ситуация кажется ужасающей и чуточку безумной — в ней всегда было что-то суицидническое.

А потом она в неверии распахивает глаза, потому что её страшнейший кошмар претворяется в жизнь прямо сейчас — на мгновение зрение становится ясным, как никогда, и девушка пытается судорожно выдохнуть, хотя получается только сильнее захлебнуться кровью.

Беа смотрит на неё с насмешкой и улыбкой, а потом размыкает сухие губы и только ими произносит одну-единственную фразу, которая разрушает все даже самые маленькие надежды, спрятанные глубоко-глубоко в сердце. «Гори в аду, сучка». Беа наслаждается её страданием и тем, что произошло, считая это заслуженным.

И что-то подсказывает ей, что увиденное — не галлюцинация, не выдумка умирающего мозга, а реальность.

***

Тьма окружает уставшую душу, дарит ей желанный покой и умиротворение, но не стремится забрать то, что причиняет боль. Тьма не уверена, что ей стоит делать, чтобы этой душе досталось то счастье, что должно было. Впрочем, эта неуверенность не мешает ей успокаивать живое сознание, полное нереализованных желаний и мечтаний.

А потом мягкий, ласковый свет проникает во Тьму, направляет, наставляет её, учит, как сокрыть болезненные воспоминания, затуманить их, чтобы не позволить им влиять на новое, хорошее или плохое, как оставить тот опыт недолгой жизни, что есть у души, как не позволить мечтам и надеждам, светлым чувствам и переживаниям исчезнуть во мраке.

Это — искусство.

И Тьма склоняется перед светом Равновесия, что столь заинтересовано в хрупкой, разрушенной одним годом душе, держащейся за последние нити с миром, держащейся едва ли не на силе воли от того, чтобы просто обратиться в пыль, исчезнув в водовороте времени.

Тьма склоняется и с мольбой вручает душу в руки Равновесия, что аккуратно, будто бы ласковая мать, берет её в свои руки, тихо, без слов напевая колыбельную, что будет забыта, но всегда будет дарить надежду чужому сердцу.

***

Пятилетняя Савада Еширо, проснувшись одним солнечным зимним днем, внезапно почувствовала… легкую грусть. Будто бы её разум забыл нечто, чего не должен был. Нечто, что всегда останется с ней, хоть она этого никогда не слышала или видела. Нечто, подаренное ей свыше. И ощущение ласковых, древних материнских рук в пушистых волосах лишь усугубило это странное, необычное ощущение.

Осознание то ли перерождения, то ли чужих, не принадлежащих ей, воспоминаний на этом фоне уходит в сторону, не задерживается надолго, будто бы и не важно вовсе. Будто бы потерянное чувство намного важнее опыта, знаний и множества глупых воспоминаний, дорогих хрупкому сердцу.