Громко открывается скрипучая дверь, впуская густой запах крови — в Олегсеевых руках бьется, клубится и вырывается что-то переливчатое, сине-зеленое, пышущее перьями. Олегсеевы тонкие угловатые руки, по локоть выпавшие из широких рукавов пальто, отличаются от когтистых лап переливчатого создания только одним — они мелко исцарапаны красным.

— Я принес вам павлина.

Олегсей пахнет куском сырого мяса и звонко смеется — смех отражается в канделябрах, — сражаясь с павлином. Антону не очень хочется думать, где Олегсей достал павлина посреди зимы. Антону кажется, что зеркало за Олегсеем медленно запотевает от тепла двух живых — Олегсея и его строптивой птицы. Антону хочется любоваться — но павлина от греха подальше надо забрать.

Олегсей в павлиньих перьях снимает с головы пышную меховую шапку и выпутывается из огромного пальто. У Олегсея волосы от шапки электризуются и пушисто топорщатся в стороны, Олегсей смеется, шумно дышит, грохочет колотящимся сердцем, смотрит весело-испуганно и совершенно бессовестно пахнет кровью на все поместье. На теплой Олегсеевой коже быстро-быстро тают снежинки. Руки влажные от снега, мелко исцарапанные когтистыми лапами. Антону хочется любоваться.

Павлин в холодных руках как-то успокаивается. Пестрый хвост пушится сбоку, шелковисто проезжается по бедру, и Антон думает, что Олегсей из этого хвоста мог бы смастерить ему какую-нибудь безделушку — эффектное панно на стену, например. Просить об этом Антон не спешит — пусть делает, если сам захочет.

У павлина глаза глупые, павлин сидит в Антоновых руках спокойно, как домашний кот. Павлин легкий — навскидку едва ли больше пяти килограммов, из которых четверть — хвост. От какого-нибудь индюка и толку больше было бы, и достать его зимой было бы легче.

Антону нравится думать, что Олегсею просто хотелось подарить ему красивого павлина с глупыми глазами и тяжелым пышным хвостом. Олегсей любит красивые вещи — изящные чернильницы, дорогие книги, блестящие запонки. Аккуратный Антонов почерк, вылизанные Антоновы бакенбарды, начищенные до блеска Антоновы туфли.

— Спасибо. Красивый павлин.

— Сильно не привязывайтесь, я с ним жить не готов, — Олегсей смеется в дверь, иррационально отдавая звонкий голос морозной улице, выглядывает из двери и моет руки до локтей рассыпчатым снегом с порога. Олегсею весело, у Олегсея руки мокрые и, наверное, очень холодные. Наверное, даже холоднее, чем у Антона — он впервые за долгую-долгую жизнь даже может их согреть.

Антон представляет, как бросит чертового павлина, как павлин недовольно поведет шеей, как хвост зашуршит о паркет. Антон представляет, как подойдет в пару больших шагов, схватит Олегсея за руки, слушая звонкое удивленное «ой». Как обхватит руками руки пониже локтей, путаясь пальцами в бодрых толчках пульса, как соприкоснется предплечьями — они у Антона сейчас теплые, птичьими перьями нагретые.

Антон смаргивает наваждение. У него на руках горячая птица, под его пальцами бьется сине-зеленым горячее птичье сердце. Бросать птицу — плохая идея. А у Олегсея руки — в крови.

Павлин ведет изящной шеей, переминается когтистыми лапками в Антоновых руках и — совершенно бессовестно — щипает за ухо.

Павлин красивый — на Олегсеевом месте Антону было бы его жалко. Олегсею не жалко — ни кур, ни индюков, ни красивых павлинов. Даже крестьян иногда — для Антона — не жалко. С крестьянами — даже совершенно незнакомыми — Олегсей, вопреки обыкновению, всегда общается очень бодро, смешно шутит, улыбается совершенно обворожительно, почти флиртует, ведя в Антоново поместье на верную смерть. Антону кажется, что он что-то страшное сделал с человеком. А ведь не кусал даже, не притрагивался, и поклясться может, что не лез с гипнозом. Может быть, только чуть-чуть, в самом начале, почти неосознанно — чтобы не так испугался открытия страшной Антоновой тайны.

— Я хотел белого достать. Белого не было. В следующий раз — обещаю.

Олегсей любовно гладит павлина по голове и нервно одергивает руку, когда павлин пытается его укусить. Антон почти чувствует, какие у Олегсея руки холодные от снега, как медленно их согревает колотящееся сердце — вряд ли справляется лучше, чем Антоновы руки могли бы.

— Не надо белого. Это же тяжело, наверное?

Олегсей неопределенно пожимает плечами, заглядывая в глупые птичьи глаза.

— Не очень. Только вырывается больно активно. Да, кто у нас вырывается?

Олегсей разговаривает с павлином, как с ребенком или любимым котом. Олегсей гладит пестрые перья на пушистом хвосте, и Антону даже становится как-то неловко.

— Может, имя ему сначала дадим?

— Не привязывайтесь, он же меня убьет. Либо я — либо павлин, кого-то придется съесть, — Олегсей выдерживает драматическую паузу и пытливо, азартно заглядывает в Антоново лицо. В самые глаза, прошивая мутноватым подтаявшим льдом. Олегсеевы щеки и нос от мороза сухие и розовые. — Но, для протокола, павлин вам крестьян приводить не будет.

Антон сглатывает. Думает, с какой стороны удобнее ломать изящную павлинью шею. Не думает о шее Олегсея под вихрами кружев — всеми силами.

— Не запачкайте хвост кровью. Я хочу из него сделать что-нибудь красивое.

Антон задумчиво проводит по клыкам кончиком языка. В голове проносится непрошеная и неуместная мысль — клыки острющие, очень осторожно придется целовать. Мысль уходить не хочет, тянет за собой вторую — у Олегсея, наверное, очень теплые губы. И еще теплее станут, если губами к ним прильнуть, и это почувствуется очень ясно, кровь прильет к лицу. Смертный же.

Антон смаргивает наваждение. Между ними с Олегсеем — горячая птица, бросать ее — плохая идея. А у Олегсея руки — в крови.