Тяжелая брошь, извернувшись в подрагивающих руках, кусает в кончик пальца. На пальце собирается красное и теплое, медленно бухнет тугая капля.

Олегсею не больно — он почти не почувствовал. Антон коротко втягивает носом воздух, а тяжелая брошь, грубовато лязгнув, встречается с паркетом.

— Извините. С-сейчас.

Олегсей судорожно осматривает поднятую с пола брошь, облегченно не находит в янтаре ни одной трещины. Стирает кровь с пальца кружевным платком, небрежно бросает платок в камин. Красиво горит.

Брошь мягко вонзается в бархатный лацкан. Олегсей в тысячный раз поправляет лацканы на широкой груди. Хозяин молчит, и поднимать на него глаза отчего-то страшно.

— Ничего.

На холодной шее мнется над кадыком воротник-стойка, когда он говорит. За холодными губами бледно блестят пики клыков. Холодное лицо обнимают бакенбарды — безукоризненные, Олегсей может прямо сейчас ловить извозчика и ехать в город цирюльником.

Антону не холодно — холодно Олегсею. Олегсей расправляет воротник на чужой шее, мягко разглаживает крошечную складку на жилете, застегивает золотые пуговицы фрака. Олегсей укутывает Антона в модное слово «денди».

— Дайте руку, пожалуйста.

Антон протягивает широкую ладонь, и Олегсей аккуратно придерживает холодное запястье. Ловит руку в блестящую запонку.

Антон уточняет:

— Я могу сам.

Олегсей теряется. Сказать ему нечего, ему не хочется ничего говорить. Ему хочется молча поймать в запонку вторую руку. Антон мог бы возмутиться такому наглому игнорированию — но Антон протягивает ладонь, не сопротивляясь.

— Я очистил от крови ваше пальто. Которое теплое, на меху.

Антон кивает.

— Наденьте его сами. Я пойду в осеннем.

— Вы замерзнете.

— Вы замерзнете. Я не мерзну.

Олегсей осекается, незаметно прикусывает щеку — не очень сильно, не до крови. Олегсею хочется что-то сказать, но он не говорит ничего. Жестковатый мех тяжело ложится на плечи, пахнет Антоновым одеколоном, мылом и совсем немного — железом.

В серебряном зеркале Олегсей выглядит смешно. Мех — неприлично огромный, с какого-то дикого зверя снятый — делает Олегсея похожим разве что на лохматого декоративного шпица. Рядом — зияющая пустота. Будто один такой красивый в чужом пальто куда-то собрался.

Олегсей останавливает себя, чтобы не зарыться в мех носом. Олегсей — не один, как бы ни пыталось коварное зеркало убедить в обратном.

За Антоном даже в зеркало не подсмотреть. Даже на высокую темную тень не залюбоваться. Это досадно. Остается смотреть напрямую, в глаза. Но если посмотреть в глаза, обвести взглядом щеки в безукоризненных бакенбардах, задержаться где-то на кончике носа или на губах — можно и в обморок упасть случайно. В обморок — прямо в холодные руки в капкане запонок.

— Олежа, — непривычная форма собственного имени заставляет дернуться, и Олежа прикусывает вторую щеку — больно, до крови, кажется. Антон тянет носом воздух с нечитаемым лицом. — Вы застыли. Пойдем?

Антон дожидается кивка и открывает дверь — в ледяную ночную метель. Порог засыпает снежинками, мороз кусает за нос.

Олежа греет нос в жестковатом меху, едва успевая за широким тяжелым шагом.