Переулок темен, но он не скрывает звуков того, что творится в его тенях. Хрипы, тяжелое дыхание, шарканье подошв — это, наверное, первые звуки, которые можно услышать, если шагнуть чуть ближе, войти в столь опасный мир. Правда, никто не поручится, сможешь ли ты выйти из него, когда найдешь в себе храбрость.

Парень невысокого роста, чей возраст и внешность скрывает одежда, держал за шею одного из довольно известных своими зверствами злодеев. Он с легкостью поднимал того в воздух, все выше и выше, не позволяя касаться асфальта даже мысками, что, в общем-то, удивляло, потому что он не выглядел как тот, кто может позволить себе подобного рода действия. Он вообще казался худым, а от того — слабым, хрупким. И думать, что он с легкостью может удержать в воздухе человека раза в два-три, а то и все четыре тяжелее него, было проблематично, пугающе. Чертовски пугающе.

Герой, случайно наткнувшийся на это зрелище, с ужасом смотрел на то, как неизвестный склоняет голову к левому плечу, внимательно рассматривая свою добычу. Его капюшон немного сдвинулся, а потом и вовсе опал назад, открывая вид на темные, черные волосы и абсолютно безразличные глаза, в которых не было ни капли интереса или эмоций. Остальную часть лица закрывала абсолютно черная повязка, чем-то напоминающая специализированную медицинскую маску или одну из тех, что носят знаменитости, чтобы скрыть лицо.

Злодей в чужих руках дрыгался, пытался ударить ногами, цеплялся за толстовку на предплечье парня, чем вызывал у своего мучителя откровенную брезгливость, проскальзывающую в глазах. Будто бы он смотрит на мусор, на грязь под ногами, на пыль, испортившую дорогие брюки. Он хрипел, задыхался от стальной хватки пальцев в перчатках, что сжимали его горло, удерживая вот так, на весу.

И, что ж, казалось, что ему совершенно надоело наблюдать за чужими мучениями, потому что он выпрямился и сжал ладонь сильнее, намного сильнее, чтобы до закатанных глаз, чтобы до потери сознания. До противного хруста, поющего о том, что это ничтожество никогда больше не заговорит, не очнется. Именно этот звук заставил парня отпустить еще теплое тело, которое мешком мяса с костями свалилось на землю под презрительным, брезгливым взглядом своего убийцы.

Случайно задев ящики позади себя, герой с вскриком встретился взглядами с этим парнем, вновь надевшим капюшон, чтобы скрыть свою внешность. Его глаза, не менее темные, чем волосы, прошлись по всему телу героя, изучая его костюм, будто бы узнавая таким образом всю информацию про его причуду и физическую подготовку. Напуганный, он резко развернулся и попытался сбежать, чтобы позвать коллег на помощь, сообщить им о подобном.

Но кто сказал, что что-то подобное у него бы получилось?..

Он почувствовал резкий удар в спину и свалился на землю, а уже через мгновение его к ней прижала чужая нога. Повернув голову, герой с ужасом уставился на того самого парня, изучающего его с бо́льшим интересом, чем свою прошлую жертву, лежащую не так далеко от них.

— О, я помню тебя. Нитрат, верно? — парень чуть дернул головой, а его маска слегка сдвинулась, как бы намекая, что он сейчас улыбается, пусть этого и не было видно. Однако именно от того, что улыбка никак не отразилась в глазах, в отличии от искр безумия, опасного, отливающего янтарным, было лишь страшнее, а инстинкты в голове вопили бежать. — Работаешь в агентстве Старателя, причуда вызывает у тех, на кого ты воздействуешь, те же симптомы, что и любые соли азотной кислоты в больших количествах. Довольно интересная сила, могу тебе сказать. Только вот… абсолютно бесполезная, если лишить тебя рук.

Парень тихо смеется, когда видит ужас в чужих глазах, стоит ему только взять чужую руку за запястье. Он видит в них мольбу, слезы и будто бы слышит чужие просьбы остановиться, прекратить, потому что ему страшно. Конечно, нет, никто его ни о чем не просит, это лишь обман собственного разума, поэтому он с особым садистским наслаждением выворачивает до хруста, до сломанных суставов и костей сначала запястье, а потом локоть героя, вслушиваясь в его крики и хрипы, умоляющие, просящие.

Парень перед ним делает шаг назад, оступается, когда видит его, всего покрытого кровью, отползает прямо до стены, смотря на него с ужасом. В ярких зеленых глазах — ужас и непонимание, наполняющие подростка полностью, до краев, мешающие сказать, сделать хоть что-то, пока он открывает и закрывает рот.

Мужчина медленно идет к нему, смотрит с огромным сожалением. У него дрожат пальцы, руки, однако каждый шаг уверенный и твердый. И веет от него, как от смертника, шагающего на прилюдную казнь, знающего, к чему все это приведет, не желающего происходящего, но вынужденного сделать то, что должен.

— Братец, что… Что ты делаешь? Остановись, пожалуйста… Хватит пугать меня, братец Т-…

Следующие звуки — это плач и тихие мольбы, не способные остановить его. Мужчина зарывается пальцами в буйные кудри, тянет к себе, будто бы желая успокоить объятиями, прекратить эти бессмысленные слезы.

А потом дергает резко, до упора и щелчка.

Он всматривается в чужие волосы, слушает чужие крики, и видит совершенно другого человека на месте героя, отчего в нем вновь и вновь разгорается ярость, ненависть. Ужасающая, обжигающая. И парень давит стопой в ботинке с толстой подошвой на чужую лопатку, удерживает в одном положении, когда начинает резко дергать руку на себя, сначала улавливая то, как кости вылетают из сустава, а потом и то, как плоть медленно обрывается, расходится, рвутся мышцы, связки, вены, окрашивая все, в том числе и его ботинки, алым. Он смотрит на это и не видит ничего, потому что перед взором — зеленые глаза, полные слез, и губы, зовущие его братом.

Да уж, дерьмовый вышел из него братец…

Он аккуратно, почти нежно обхватывает вторую руку за запястье своими пальцами, скрытыми кожаными перчатками, а потом повторяет тот же процесс с ней. Вывернуть запястье, наслаждаясь симфонией сломанных костей, раздробленных суставов и хрипов, полных боли, потом повторить то же самое с локтем, продолжая эту музыку, вслушиваясь в нее с внутренним удовлетворением, что тьмой оседает в сердце и душе, отвлекая, на мгновения заставляя забыть то, что он так желал. А под конец — вновь поставить ногу на лопатку, уже другую, прижать к земле как можно сильнее и рвануть несколько раз, чтобы выдрать эту поганую руку, кинуть ее в стену, разбрызгивая капли крови по всему переулку, украшая его.

Задумчиво осматривая всю эту картину перед ним, парень сел на бедра герою и, обхватив его пальцами за шею, заставил подняться, прогнуться в спине, смотря на темное ночное небо. Из его глаз текли слезы, а губы безмолвно шептали мольбы. Бутылочно-зеленых глаз, не изумрудных или ярко-зеленых, словно сочная листва. Бутылочно-зеленых. Отвратительных. Мерзких. Не тех.

Парень ведет по нижнему веку чужого правого глаза почти невесомо, почти аккуратно, обманчиво-нежно, прежде чем давит. Давит, проникая пальцами в чужую глазницу меж глазным яблоком и покрытой мясом костью. Он толкается ими глубже, подхватывает яблоко сзади, цепляясь за него пальцами, и тянет вперед, тягуче и медленно вытягивая его наружу, чтобы доставить больше боли подобным действием.

Он внимательно рассматривает радужку вырванного глаза еще раз, даже специально светит на него фонариком, который достал из кармана, чтобы с недовольным цыканьем убрать его в карман. Протянув ладонь с глазом вперед, чтобы Нитрат видел ее, парень медленно, с особым удовольствием от чавкающего звука, но сильно сжал ладонь в кулак, превращая глаз в нечто, мало напоминающее его.

— Знаешь… — этот псих тихо смеется прямо на ухо герою, все еще держа его пальцами за шею, — будь твои глаза яркими, насыщенно-зелеными, я бы не стал так поступать с ними. Вырвал бы, конечно, но просто оставил рядом. Но они — грязные, бутылочного оттенка. Отвратительные и мерзкие. Так что ничего личного, герой Нитрат.

Смех вновь срывается с сокрытых маской губ, и он меняет руку на чужой шее, чтобы протянуть другую ко второму глазу. Ему нравится ощущать дрожь чужого тела, столь безумно-приятную, возбуждающую. Что ж, пожалуй, он мог понять одного безумца, постоянно сверкавшего безбашенной улыбкой, а потом, после каждого задания, затаскивавшего его наставника на любую вертикально-горизонтальную удобную поверхность.

Второй глаз с еще большей легкостью покидает глазницу, потому что его перчатки в крови, пальцы толкаются легко, едва ли не роняют яблоко на землю, и только натренированная ловкость позволяет ему не уронить чужую плоть в грязь. Правда, от этого она с легкостью и веселым хлюпаньем превращается просто в кусок мяса. Парень произносит тихое, наигранно-удивленное «ой», а потом начинает тихо смеяться, утыкаясь лбом в до сих пор кровоточащие остатки чужого плеча, слегка подрагивая, будто бы его вот-вот одолеет истерика.

Впрочем, спустя несколько секунд он успокаивается, ведет окровавленными пальцами по чужой шее. Он не выбирает способ убийства, нет, тот выбран еще очень давно, стоило только увидеть этого героя здесь. Парень давит пальцами по обе стороны от щитовидки, впивается ими, но пока лишь создает дискомфорт для мучающегося в агонии человека.

— Пока-пока, герой Нитрат… — голос его звучит чуть хрипло, насмешливо-едко, когда пальцы сильнее хватаются за этот хрящ, давят с такой силой, что он уходит чуть внутрь, несмотря на то, что он специально тянет его вперед, желая выдрать.

Он тянет-тянет-тянет, едва контролируя свою силу, чтобы не раскрошить его прямо здесь и сейчас. Конечно, он мог бы превратить горло этого парня в месиво, просто смяв его щитовидку внутри плоти, но это слишком скучно. Поэтому он сильнее вцепляется в нее и все же выдирает этот хрящ с радостным возгласом, будто бы победил в какой-то мировой лотерее.

Впрочем, вскоре вырванная плоть летит в сторону, а парень медленно поднимается, оборачиваясь назад, чтобы найти там взглядом героиню в легком, не сковывающем движения костюме. Она еще девочка, маленькая совсем. Скорее всего, пришла на стажировку. Как же ей не повезло попасть в такую ситуацию…

Взгляд его при виде нее теплеет, наполняется то ли молочным шоколадом, то ли жженой карамелью, мало чем напоминая то безумие или безразличие, с которым он смотрел на обоих мужчин. Она не кажется ему знакомой, а, значит, не из Юэй, крутящего спортивный фестиваль каждый год. Но в Японии достаточно известных академий, выпускающих героев, так что это не удивительно.

Парень подходит к ней медленно, будто бы к напуганному животному. Нельзя, конечно, сказать, что это совсем не является правдой, и он мысленно одергивает себя, заставляя сосредоточиться на дрожащей лишь сильнее при его приближении девочке. Когда он садится перед ней на корточки, она едва ли не теряет сознание, удерживаясь только на какой-то невероятной, похвальной силе воли.

— Ну-ну, — он тихо смеется, когда касается пальцами в окровавленных перчатках бледной щеки, оставляя яркий след на нежной коже. — Тебе не стоит меня бояться — я не трогаю детей, а по тебе видно, что ты еще учишься в школе. Честно, у меня нет ни малейшего желания делать тебе больно. Правда, у меня будет к тебе просьба, милая piccola signora.

Спустившись пальцами на линию ее челюсти, он ведет ими назад и обхватывает ее за шею, давит аккуратно, несильно, чтобы заставить приблизиться. И это подкупает, заставляет поверить, что монстр, только что убивший двух человек, правда не будет вредить ей. Так что на волне инстинктов, на волне внутреннего страха она приближается, утыкается своим лбом в чужой, смотря прямо в его глаза, полные какой-то доброты с ноткой безумия.

— Когда проснешься, скажи, что это сделал Вонгола, хорошо? Скажи тем, кто найдет тебя, что я сам попросил тебя это сделать. Тогда ты сделаешь меня очень-очень счастливым, piccola signora.

А потом мир для нее меркнет. Парень ловит ее легко, будто бы привык вот так аккуратно подхватывать девочек-подростков, смотрит несколько секунд на безмятежное лицо, с которого пропали проблески страха, напряженные морщинки, весь ужас, оставляя только неестественную бледность. Он вновь недовольно цыкает и усаживает ее у стены, чтобы уже через пару минут выпрямиться и покинуть переулок, нисколько не заботясь о том, как он сейчас выглядит. Все равно от этой одежды скоро не останется и следа.

Над городом занимался рассвет…