Старатель, прибывший на место, где, по словам секретаря, нашли два трупа, один из которых — его подчиненный, и их стажерку без сознания, недовольно поморщился. Трупы и неизвестный маньяк — последнее, с чего он хотел начинать утро, однако оставлять подобное без внимания нельзя было совершенно.

Выйдя из машины, мужчина быстро отметил машины полиции, инспекторов, катафалки судмедэкспертов, скорую… Ах да, точно, стажерка же выжила. Единственная, кто выжила. Свидетель, который может им что-то сказать. Недовольно посмотрев на снующих тут и там репортеров, он устало потер лицо и направился в сторону старшего инспектора, ошивающегося рядом с машиной медиков. Кажется, он пытался с кем-то поговорить.

— Господин Старатель! — инспектор, завидев его, вытянулся по струнке, а девушка в геройском костюме, что сидела внутри скорой, подняла напуганный, затравленный взгляд, почти сразу же утыкаясь им в кружку с, кажется, чаем. Скорее всего, ромашковым. — Мы можем поговорить? Я введу вас в курс дела и того, что мы уже успели узнать.

Еще раз посмотрев на бедную девчушку (сколько ей там? Пятнадцать? Шестнадцать? Совсем ребенок еще), герой направился вслед за инспектором, проходя под лентой. Та гласила, что это место преступления, и заходить сюда запрещено всем, у кого нет на это права. А потом его взгляду предстало это.

Два тела, лежащих на расстоянии друг от друга. По ним сразу же можно было понять, что это не была просто драка. Да и та стажерка точно не могла сотворить нечто подобное — банально не хватило бы сил взять и не просто свернуть шею, а раздавить ее, раздробить позвонки взрослому рослому мужчине.

— Ночью, где-то в районе между часом и двумя, были убиты эти двое, — инспектор указал на тела. — Со свернутой шеей — Кастор. Злодей, известный тем, что изнасиловал и разорвал на части нескольких девушек-героев. А еще многими изнасилованиями детей. Два дня назад сбежал из тюрьмы, видимо, хотел продолжить свое «развлечение», — оба мужчины поморщились, представляя, чего хотел мертвый. Мерзость. — Ваш подчиненный, Нитрат, по словам стажерки, случайно увидел его на улице, и они начали слежку. Правда, всем троим не повезло наткнуться на того, кто все это сделал.

Старатель перевел взгляд на тело того, кто работал в его агентстве, и содрогнулся. Потому что такая жестокость не просто поражала, она зарождала в сердце инстинктивный страх, кричащий о том, что от человека, сотворившего подобное, надо бежать. Бежать как можно дальше. Однако он не привык поддаваться инстинктам, поэтому подошел лишь ближе.

— В одном из переулков, куда зашел злодей, он столкнулся со своим убийцей. Девушка описала его как молодого юношу с темными волосами, бледной кожей и темными глазами. За последнее ручаться не можем — тут ночью темно как… Ну, сами понимаете. Носит свободные штаны, толстовку с капюшоном на голове, ботинки на высокой подошве, кожаные перчатки и маску, похожую на медицинскую. Все черного цвета, никаких опознавательных знаков.

— Что именно произошло в переулке? Она говорила? — мужчина присел на корточки рядом с телом своего бывшего подчиненного и внимательно осмотрел куски мяса, лежащие рядом с телом. Руки, щитовидка — их было легко угадать, хотя от вида так и хотелось отойти подальше и проблеваться. Тот, кто сделал это, — настоящий псих. Но, чем являются еще два куска мяса, он понять не мог, пока не посмотрел на лицо еще совсем молодого парня, чтобы наткнуться на черные провалы пустых глазниц.

— Она сказала, что они вошли в переулок и спрятались за ящиками, когда увидели, что злодей не один. Кажется, Кастор не ожидал, что его тут кто-то будет ждать, и начал орать, а парень… Он просто схватил его за горло и поднял над землей, — позади героя инспектор нервно хохотнул и прикрыл глаза ладонью. — Мелкий парень поднял здоровяка над землей и наблюдал, как он пытается вырваться из хватки. А потом просто взял и сдавил ему шею, сломал ее, будто бы спичку.

— Он был один? Один сделал это? Он использовал причуду? — мужчина медленно поднялся, вновь посмотрев на своего собеседника, однако на все вопросы тот лишь покачал головой.

— Совершенно один, без воздействия какой-либо видимой причуды. По словам девушки, он никак не менялся. А когда Нитрат случайно задел коробки позади себя, парень заметил его. Точнее сказать, он заметил их обоих, но своей целью сделал именно про, — полицейский обвел тело, как бы говоря, что тут и так все видно. — Он вывернул запястье и локоть сначала на одной руке, а потом на второй. Вырвал обе, как видите. Потом выдавил глаза. Говорил что-то про их цвет, про то, что не стал бы превращать их в куски мяса, если бы они были яркими, а не бутылочного оттенка… Что-то такое. Потом вырвал ему щитовидку и откинул в сторону.

— Почему стажерка не вмешалась? — Старатель медленно начинал закипать. Девчонка просто сидела и ничего не делала, пока человек, ответственный за нее, мучительно умирал у нее на глазах. И от этого ярость растекалась по венам.

— Ей пятнадцать, господин Старатель. Она напугана настолько, что еле говорит, еле отвечает на нормальные вопросы. О чем вы вообще думаете? — у инспектора правый глаз дернулся в нервном тике, и это слегка отрезвило героя, когда он вновь посмотрел на труп позади себя. — Но это не все. Парень не навредил ей никоим образом. Сказал, что не трогает детей, и…

— И?

— Он попросил ее сказать, что это сделал Вонгола, — мужчина вновь прикрыл глаза ладонью, не представляя, как связать все это с одним-единственным человеком.

— Подожди, Вонгола? Хочешь сказать, что все убийства, на месте которых встречалась надпись «Vongola», были совершены одним человеком? Каким-то парнем? — Тодороки ошарашенно смотрел на инспектора, который медленно кивнул, сам понимая, сколь безумно и бредово это звучит. Абсолютно безумно и бредово.

— Да. На все «да». И теперь у нас есть единственный свидетель этих событий, — судорожно вздохнув, полицейский кивнул в сторону машины скорой помощи, где сидела будущая героиня, которой пришлось пережить нечто ужасающее. — Интересно, почему он оставил в живых девочку?..

— Не важно, почему. Важно лишь то, что мы должны поймать этого психа и предать честному суду, — Старатель еще раз посмотрел на то, что осталось от его подчиненного и направился к выходу из переулка. — Опросите девочку, составьте фоторобот и объявите этого… моллюска[1] в розыск. Никто не уйдет от правосудия, будь он хоть царь, хоть император, хоть бог.

Инспектор, смотрящий вслед герою, медленно кивнул, а потом покачал головой. Он иногда совершенно не понимал героев, подобных этому человеку, потому что они и правда выполняли свою работу, однако это сопровождалось невероятным количеством сопутствующих жертв. И сегодня это — психика той девочки, которую ему придется заставлять вспоминать.

Сам же Старатель, сев в машину, тихо выругался, прикрывая глаза ладонью. Как же не вовремя объявился этот парень, как же не вовремя они получили первого и единственного свидетеля… Слишком мало времени прошло с того, как чертов Всемогущий покинул свой пост, а кто-то уже творит подобного рода зверства. Причем творит так, будто бы совершенно не боится никого. Будто нарывается, уверенный в своей силе и безнаказанности.

А ему же еще сообщать семье погибшего плохие новости.

— Как это все не вовремя…

***

Лезвие, прикасающееся к его шее, пускает приятный холод по телу вместе с толпами мурашек, и он на это только улыбается. Стоящий же напротив мужчина, его друг и верный товарищ, только сильнее сжимает катану в своих руках, отчего сталь сильнее давит на кожу, чуть режет, отчего кровь тонкой струйкой стекает вниз, окрашивает рубашку алым.

— Деся-… — Гокудера, вошедший в кабинет в этот миг, замирает, слишком шокированный, чтобы сдвинуться, чтобы как-то среагировать. — Какого черта ты творишь, бейсбольный придурок?!

— Стой на месте, Гокудера, — Такеши сжимает ладони до побелевших костяшек, хмурится, в его глазах читается нежелание делать это и, одновременно с этим, решимость снести ему голову одним лишь движением. — Это он… Он виноват во всех смертях. Он убил Ламбо и Реохея, Энму с его ребятами… Все мертвы только из-за него.

Руки Дождя начинают дрожать, и это — главнейшая его ошибка сегодня, потому что именно она позволяет их боссу, их Небу отвести лезвие меча в сторону от своей шеи. Эта ошибка рождена чужим нежеланием верить фактам, у которых есть доказательства, потому что… Они же знают друг друга уже столько лет, работают вместе, сражаются бок о бок. И воспоминания эти полны тепла, полны семейной близости, веселья, они сильны настолько, что это ослепляет.

Его друг смотрит с сожалением, не отрицает ни одно обвинение, горбится слегка, чего не делал уже много лет, отученный своим вездесущим консильери-репетитором. В глазах его море тоски и боли, которую не уберет из них ничего. И оправдываться перед Хранителями он тоже не особо спешит.

— Я… Я знаю, Такеши, — признание дается Урагану тяжело, он звучит тихо, глухо, и голос его полон обреченности, смирения с происходящим, столь непривычного, противоположного обычному характеру всем знакомого яростного и строгого Гокудеры Хаято.

Слова производят на его собеседника, на обоих собеседников, огромное впечатление. Ямамото делает шаг назад и даже роняет свой меч, который с глухим стуком ударяется об пол. Он с ужасом и непониманием смотрит на Хаято, на того самого Хаято, что был рядом, даже если ругался на него постоянно, который сейчас отводит взгляд в сторону, даже не смеет посмотреть на них обоих, потому что в глазах Десятого — тоже удивление. Никто ведь не должен был знать причин, верно?..

Впрочем, именно это удивление, кажется, разрешает ситуацию. Потому что боссу хватает меньше минуты, чтобы вывернуть мечнику руку, ровно до щелчка, до вылета и болезненного шипения. Пистолет с легкостью ложится в ладонь, а потом звучит выстрел. Оглушающий, яркий, это настоящий приговор.

Гокудера смотрит на то, как бездыханный Дождь оседает на полу, и чувствует, как его мир, его сердце осыпается прахом, мелкими осколками падает вниз, растворяется без возможности восстановиться когда-либо еще. Потому что во всей вселенной не найти ни одного человека, что хотя бы рядом стоял с Такеши.

Он даже не замечает, как из глаз текут слезы, пока вместо каких-либо слов из горла не вылетает сип, глухой и задушенный, полный боли. И на босса, который делает шаг навстречу своему Урагану, Хаято не обращает ни малейшего внимания. Потому что ему тело, грудь из внутреннего кармана, сквозь ткань и коробочку, жгут два кольца. Кольца, которые он даже не успел показать, предложить принять Ямамото.

— Прости, — голос у Неба больной, не тихий, но глухой от того, что горло сжимает отвращение к самому себе и необходимость, вынужденность так поступать. Будь у него хоть шанс на другое решение, Хаято уверен, босс бы ни за что не поступил бы так.

— Я понимаю, Десятый… Я все понимаю, знаю, зачем вы…

Хаято не договаривает, лишь тянет руку к чужой ладони, все еще удерживающей пистолет, а потом упирает дуло прямо себе в лоб, держит крепко. Будто бы заявляет «Стреляй» одним только этим действием, хотя глаза его потемневшие, пустые, как у человека, потерявшего все на свете. По бледным впалым щекам (Такеши постоянно подшучивал, что у них Правая Рука не взрослый мужчина, а обтянутый кожей скелет, который скоро ветер уносить будет) продолжают течь слезы горечи, потери, внутренней боли.

И Савада, спуская курок второй раз, сам плачет, а потом обхватывает себя за плечи руками, оседает на полу, воет, чувствуя всепоглощающую ненависть к самому себе.

Тсунаеши просыпается резко, с ужасом, садится на кровати резко, и понимает, что не может вдохнуть. Тяжесть не сна даже, воспоминания давит, пригибает к земле, не дает вздохнуть, и он давится воздухом, втягивает его судорожно носом, ртом, пытается заставить свой организм работать нормально. У него уходит довольно много времени, чтобы справиться с паникой, пришедшей вслед за пробуждением, за видениями.

Паника, боль, ужас, отвращение, ненависть — все, что ему только приносят воспоминания из прошлого, слишком далекого, чтобы хоть кто-то в современном мире помнил об этом. Он — единственный, кто помнит, кто знает, кто… Он просто единственный, и от этого молодой мужчина умирает изнутри, разлагается морально, теряет грани собственного разума, будто бы иллюзионист, что не может найти выхода из собственных творений.

Руки трясутся, но Тсуна все равно упрямо встает с кровати, несмотря на то, что его шатает от подобного. Грудь давит и болит, однако он все равно идет вперед. На самом деле, он направляется на балкон своей небольшой квартирки в Мусутафу, однако даже подобное «путешествие» дается ему тяжело.

Балкон встречает его вечерней прохладой, далекими огнями основных улиц, почти неслышимым шумом машин и людским гулом — часы на стене показали что-то около семи после полудня, так что не было удивительно, что город еще не спит. Впрочем, он почти никогда не спал.

Пачка сигарет ложится в ладонь легко, едва ли не легче, чем когда-то пистолет или нож. Правда, ни одно подобное ощущение не может сравниться с воспоминаниями об охватывающих кожу перчатках. Впрочем, мужчина качает головой, будто бы пытается избавиться от подобного рода мыслей. Щелчок пальцев едва ли не оглушающий в относительной тиши этого места, и Пламя на них причудливо танцует, помогает зажечь медленную смерть.

Первый вдох всегда горчит, всегда бьет по горлу, скребется внутри и оседает тяжестью в легких, но его это мало волнует, когда Тсуна затягивается. Пара секунд и длинный выдох, дым улетает в темное небо направленной серой струей. Он старается не смотреть на собственные пальцы, чтобы не вспоминать, чтобы не стояли перед глазами родные лица, перекошенные болью и непониманием, страхом, чтобы не видеть, как кровь дорогих ему людей покрывает руки намного больше, чем по локоть. Это слишком тяжело, это больная тема, это безумие в чистом виде, и бывший Савада скалит зубы в кривой-сломанной усмешке.

Снизу раздается женский вскрик, который вскоре затыкают. Он лениво вспоминает, что, вообще-то, квартира его расположена не в самом мирном районе города, и подобные сцены изнасилований, убийств или ограблений здесь — довольно частое зрелище. Впрочем, сегодня он слишком зол, слишком расстроен, а спустить пар привычным способом он точно не сможет — не после того, что произошло прошлой ночью.

Пистолет, с которым он не расстается даже во сне, даже в ванной, ложится в руку хуже, чем тот, из воспоминаний, однако даже самого ощущения его тяжести хватает, чтобы всколыхнуть нежеланные картины в его голове. От этого злость и ярость вспыхивают лишь сильнее, намного сильнее, и Тсунаеши, не глядя, поднимает оружие.

Еще одна затяжка, звук выстрела… Тсуна выдыхает дым из легких под полный ужаса женский крик, потому что даже здесь не многие привыкли видеть трупы. Впрочем, вскоре «жертва» берет себя в руки и убирается подальше от этого места. На это мужчина только тихо хмыкает, насмешливо немного, но не пугает ее выстрелом по земле в спину, хотя на краю сознания и появляется мысль, что это было бы довольно забавно.

Он тушит бычок о железные перила, а потом просто выкидывает его куда-то вдаль, не особо заботясь о сохранении природы или моральных принципах. Честно сказать, сейчас ему абсолютно плевать на все это. Так же плевать, как и на собственную жизнь, нежеланную, но данную ему мирозданием то ли в насмешку, то ли еще зачем, даже не объясняя причин для этого.

Максимум, чего ему сейчас хочется — поесть, выпить и, может быть, оторвать голову очередному зарвавшемуся придурку, считающему себя «злодеем». Чем не хороший план на ближайшую ночь?..

Главное, что это помогает избавиться от лишних мыслей, от воспоминаний, пожирающих изнутри. А на остальное — плевать.