— Так же, увы, мы должны начать это утро с ужасающей, печальной новости. Чуть больше двадцати четырех часов назад был убит молодой герой Нитрат, набирающий в последнее время популярность, из агентства Старателя, — молодая ведущая новостей поджала губы, отводя взгляд в сторону. — По нашим данным, это убийство — еще одно в копилку Вонголы. Нитрат был вместе со стажеркой, обучающейся сейчас в одной из геройских школ Японии, когда они наткнулись на двух мужчин. Неизвестно, почему один из них, являющийся Вонголой, оставил девушку в живых. Он убил героя и злодея Кастора, давно разыскиваемого полицией. Подобный поступок выводит Вонголу из списка линчевателей в список злодеев и убийц. Сейчас вы видите его фоторобот на экране.

Мидория, оторвавшись от тетрадей, внимательно посмотрел на экран, изучая чужой образ, чтобы запомнить, если вдруг ему придется столкнуться с этим человеком или кем-то на него похожим. Все же «похождения» этого человека были очень и очень известны если не во всей Японии, то в Мусутафу и ближайших к нему городах уж точно. Только вот раньше его воспринимали как очередного линчевателя, недовольного работой героев, но сейчас… Отвратительно.

На экране был стандартный черно-белый фоторобот. Это точно был молодой мужчина где-то двадцати двух — двадцати пяти лет. Пушистые темные волосы, не такие, как у самого Изуку, более неподконтрольные хозяину, повязка, скрывающая половину лица, и глаза. Довольно большие для японца, яркие, если судить письменному описанию, что-то между карим и янтарным.

Это не был подробный образ, но одно только знание того, что довольно жестокими убийствами занимается один человек, уже было неплохим прогрессом в деле Вонголы. К тому же, парень не мог не признать, что маска, скрывающая лицо, — довольно логичный ход, если не хочешь, чтобы кто-то тебя узнал в будущем. Особенно, если ты занимаешься убийством людей.

— Интересуешься делом Вонголы, Мидория? — Тодороки, внезапно оказавшийся позади него, тихо, почти неслышно, вызвал дрожь неожиданности, когда Изуку резко обернулся к нему, внимательному и совсем немного отстраненному.

— А?.. Нет, не то чтобы. Просто подумал, что его способ маскировки довольно… логичный. Ну, знаешь, маска на половину лица, капюшон, как тут написано. В темноте, когда он работает, это не позволяет разглядеть внешность, если не попадаться под свет фонарей. Да и при свете фонарей при правильной позиции можно не позволить что-либо разглядеть, — задумчиво постукивая указательным пальцем по подбородку, произнес Изуку, медленно погружаясь в размышления, едва ли не начиная бормотать.

От старой привычки его спасло почти невесомое прикосновение к плечу, легкое, незаметное, однако этого хватило, чтобы он отвлекся от своих мыслей. Впрочем, едва заметная улыбка его друга никак не успокаивала, когда Мидория с тихим стоном закрыл стремительно краснеющее лицо руками — ему было ужасно стыдно за это.

— Я понял, можешь не объяснять, Мидория, — Шото, хмыкнув, сел рядом. Благо, новости к этому моменту уже закончились, и телевизор заняли Киминари с Киришимой и Серо. — Ты уже определился, куда пойдешь на практику?

— Ну, я думал попросить Гран Торино взять меня, но он сказал, что сейчас слишком занят для этого. Правда, он посоветовал обратиться к Всемогущему насчет Сэра Ночноглаза, так что завтра пойду к нему с просьбой. А тебя и Бакуго будут ждать тренировки, когда у нас начнется практика, да?

Тодороки медленно, будто бы заторможено кивнул, внимательно рассматривая своего друга и одноклассника. У него почему-то складывалось впечатление, будто бы Мидория был взволнован этой темой с Вонголой и узнанными теперь некоторыми чертами его внешности. Будто бы это было для него чем-то очень важным и личным. Будто бы он знал человека, что мог скрываться за маской, и это знание пугало его.

Это настораживало.

***

Ми́ру внимательно смотрит на то, как ее друг, ее знакомый, ее спаситель что-то внимательно, с самым серьезным лицом рассказывает детям, проживающим в этом месте. Ребятня в возрасте от пяти до тринадцати смотрит на него восхищенно с того самого момента, как расселись перед ним полукругом, и едва ли не открывали рты, ловя каждое слово очередной истории про храбрых, но не принятых обществом людей из далекого прошлого — шутка ли, если по словам Тсунаеши истории едва ли не пять сотен лет. Удивительно, что знание о ней вообще хоть где-то сохранилось.

Вытерев руки об джинсовые бриджи, девушка отвела взгляд от этой картины, когда ее позвали более старшие ребята, помогающие держать приют в чистоте и пригожем виде. Однако картина, которая повторяется едва ли не каждые несколько дней, не желает покидать ее головы.

Именно это, наверное, заставляет ее, по завершении всех привычных дел, перехватить друга у выхода и предложить выпить. Нечто подобное — редкость и, откровенно говоря, роскошь в подобном месте, где всегда нужно приглядывать за воспитанниками, однако Миру абсолютно уверена, что старшие дети смогут позаботиться о своих названных братьях и сестрах.

Она разливает вино по бокалам медленно, немного задумчиво смотрит в окно, перед этим отняв право самой наполнить пузатое стекло темно-алой жидкостью. Впрочем, вскоре оба бокала оказываются на небольшом журнальном столике в ее маленьком, но уютном кабинете, а сама Тагокава оказывается едва ли не под боком у Тсуны, зная, что в этом мире его может привлечь разве что хорошая выпивка и кровь «неверных» на руках, как он сам шутил. Последний пункт ее не пугал особо, потому что бояться человека, который столь сильно заботится о брошенных, покинутых детях, не получается от слова «совсем».

— Я все еще не знаю, как отблагодарить тебя за все это, — девушка тихо выдыхает, когда берет свой бокал, но не отпивает, а немного покачивает его, следя, как бликует свет. — Ты столько всего сделал для этого места…

— Лучшая благодарность для меня — это счастье и шанс на будущее для этих ребят, ты же знаешь, Миру-чан, — в голосе у парня теплый смех и тлеющая грусть, печаль, связанная именно с детскими образами в его голове, в его памяти. И боль, невероятная боль от чего-то, что когда-то произошло в его жизни. Миру не спрашивает, Миру сама — сломанная-переломанная, потерявшая все, что только можно и нельзя, вытаскивающая раньше это место на своих только плечах.

— Я серьезно, Сада[1], — Тагокава смотрит прямо, не отводит взгляда, в котором — только сталь и внутренний стержень. — Ты очень многим помог приюту. Он и существует-то до сих пор только благодаря тебе.

— Я не…

— Ой, заткнись и выслушай уже мою благодарность, а не бегай от нее, как от огня, — девушка насмешливо фыркает и так же смотрит, хотя внимательности во взгляде от этого не становится меньше. — Ты вложил кучу денег, когда нас едва не прикрыли, выкидывая всех на улицу, решил проблемы с документами и притязательствами всяких ублюдков на это место, отогнал всех, втемяшив каждой мрази, что им не стоит лезть к местным… Ты до сих пор каждый месяц выделяешь едва ли не баснословные для нас суммы. Я такое количество нулей только у каких-нибудь шишек из крупных компаний могу представить!

Миру похожа сейчас на злого ежа или добрую, но растормошенную кошку, которая не кусается, но скалит иногда зубы, смотрит зло и с намеком — давай, попробуй погладить, и я раздеру твои руки в кровь. Савада смотрит на нее с исследовательским интересом, склоняет голову к плечу. Эта девушка — одна из немногих более или менее взрослых людей, кого он не просто может терпеть, а именно принимает, даже любит немного. Как младшую сестренку. Как… как Хару когда-то.

Перед глазами вновь встает тот день. Боль в чужих глазах, смирение, принятие. Хару тянет к нему руки, улыбается немного ломко и шепчет одними губами, совершенно точно зная, что ее ждет. Даже несмотря на то, что она — одна из первых. Она говорит без звука, двигает лишь губами, успокаивает и просит.

«Я все понимаю».

И

«Все хорошо».

И

«Я не боюсь ни тебя, ни этого».

И

«Давай».

И

«Мы все еще любим тебя, Тсуна-сан».

Его руки даруют ей самую безболезненную смерть, а потом босс Вонголы утыкается лицом в ее плечо и воет-воет-воет. Он видел множество смертей, многие знакомые ему люди умирали у него на руках, однако даже они не могут сравниться с той болью, что он чувствует сейчас.

Все начинается с Хару. Все заканчивается им.

Тсунаеши массирует глаза и переносицу, но не виски. Если будет массировать их, то точно собьет подругу с мысли, заставит ее волноваться, а это — последнее, чего он хочет в данный момент. И уж точно ему не хочется вываливать на нее всю ту боль, что выгрызает изнутри, всю ненависть на самого себя, всю ту тьму, что клубится внутри и никогда не замолкает, сотней голосов разрушая его разум и душу.

— Приходишь постоянно к детям, общаешься и играешь с ними, обучаешь контролировать свои силы, приводишь новеньких, таких же брошенных и едва ли не сломанных. Мы все еще живы только благодаря тебе, — Миру тихо хмыкает и все же отпивает из бокала, делая вид, что не замечает его действий или океана боли, мелькнувшего в глазах и исчезнувшего за стеной янтарного спокойствия. — Мне плевать, что ты творишь за стенами территории приюта или каким образом получаешь деньги. Мне плевать, что от тебя пахнет кровью, ужасом и чужой болью, — она вновь смотрит серьезно и внимательно, будто проникает в самую душу и клеймом выжигает там себя, детей, память о них всех. — Я верю, что ты никогда не причинишь нам боли по собственной воле, а потому это место всегда будет приютом для тебя. Местом, где никто, ни один лживый герой с экранов, не найдет тебя, даже если перероет все. Потому что каждый из нас, я уверена, костьми ляжет, но скроет тебя, Сада Тсунаеши. И здесь тебя всегда будут ждать, ведь ты — член нашей семьи, а это — твой дом.

Тсуна смотрит на нее долго, молчаливо, и даже не осознает сначала, что плачет, пока Миру не тянется, чтобы стереть влагу с его лица. Он только смеется немного нервно, отмахивается игриво и прикрывает лицо ладонями, пытаясь скрыть этот позорный момент слабости.

Реборн всегда говорил ему, что босс должен быть сильным.

Однако это совершенно не мешает Тагокаве отставить бокал в сторону и притянуть его к себе, тихо нашептывая, что все хорошо, что он в безопасности, что его семья рядом… Что более нет причин держать всю боль в себе, даже если он не скажет причин. Что он дома.

И пусть позже Савада будет ужасно корить себя за такое проявление слабости, он будет благодарен, что подруга никогда более не поднимет тему этого, примет молчание и просьбу в чужих глазах. А сейчас он лишь цепляется за ее футболку и прижимает девушку ближе к себе, не желая отпускать, боясь мысли, что все это может оказаться лишь ложью, обманом уставшего сознания.

Впервые за долгое время голоса в голове не просто приглушаются, а замолкают.

***

На самом деле, в этот вечер у него не было какого-либо желания спасать маленьких девочек. Не после того, что произошло в кабинете у Миру. Совершенно точно нет. Да и не в его правилах именно спасать. Дать кров, еду, одежду, образование тем, кого отвергает это странное, безумное общество — да. Но не спасать, совершенно точно нет.

Однако ему хватает одного лишь взгляда на нее, чтобы в груди разрослись два ужасающих чувства — вина и ярость. Вина ворвалась с глазами девочки, с ее робким и запуганным взглядом, с застаревшей болью в алой радужке, с удивительно хрупкой, почти разрушенной надеждой в изломе бровей и изгибе губ, с которых так не срывается лепет. Все это так знакомо, так близко его сердцу, в котором скрываются самые дорогие воспоминания о юности, что ярость приходит вслед за своей подругой, разжигает угли жажды крови и в нем только от вида бинтов на чужом теле. Однако он давит их, смотрит внимательно на ребенка, когда медленно опускается перед ней на одно колено, внимательно читая по губам.

«Помогите».

Просьба, пропитанная отчаянием, будто бы разграничивает в его голове почти позабытый образ и составленное о девочке мнение, потому что, несмотря на их схожесть в чем-то, Хроме никогда не просила о помощи. Никогда. Их Наги, милая Наги, даже без большей части внутренних органов была бойцом, полностью преданным Семье и, в первую очередь, Мукуро.

Однако это лишь сильнее толкает его в сторону принятого решения. Тсунаеши внимательно оглядывается, пытаясь понять, здесь ли тот человек или, не дай Боже, люди, что так напугали девочку перед ним. Впрочем, никого рядом он не замечает и не чувствует, когда незаметной волной проходится Пламенем во все стороны на ближайшие пару-тройку сотен метров.

И только после этого он вновь смотрит на девочку, понимая, что немного ошибся в своих выводах. В ней есть стержень, но из-за страха, из-за насилия над телом и разумом, из-за давления он хрупкий, погнутый, пошедший внутренними трещинами. Это можно вылечить, можно вернуть ему твердость и прямоту, крепкость, если помочь вовремя. Если помочь сейчас.

— Как тебя зовут, ребенок? — он говорит мягко, тихо, стараясь не спугнуть ее, прежде чем сможет предложить место, где она будет в безопасности.

— Эри, — девочка, Эри, отвечает так же тихо и вжимает голову в плечи, будто бы ожидает удара, злости. Или пытается спрятаться от чьего-то всевидящего взгляда, что Тсуне совершенно не нравится.

— Кого ты так боишься, Эри? От кого ты бежишь? Кто сделал тебе больно?..

У таких вопросов нет какого-то серьезного основания, кроме, разве что, его предположений, однако интуиция настойчиво звенит, толкает его в нужную сторону, заставляет плести кружево слов правильно, чтобы добиться максимального результата, ответа.

Конечно, он получает. Одно-единственное слово звучит слишком тихо, глухо, однако и этого хватает, чтобы понять все. Потому что он слишком глубоко во всем этом незаконном дерьме, чтобы не понять, о ком ведет речь девочка, и от этого ярость в груди разгорается лишь сильнее.

Чисаки.

Что ж, кажется, ему пора взять на себя ответственность за одно важное и сгоревшее по его вине учреждение, потому что некоторые личности стали забывать Законы[2]. И Тсуна с радостью преподаст им урок.

— Эри, — Тсунаеши медленно выдыхает и мягко, тепло улыбается ребенку, пусть это и не сильно заметно, — я могу отвести тебя в место, где ты всегда будешь в безопасности. Ты хочешь пойти туда со мной?..

Он совершенно не удивлен, что девочка соглашается, потому что это, черт возьми, очевидно. От подобного ему хочется убивать — долго, жестоко, кроваво, чтобы каждому показать, почему даже через четыре столетия после исчезновения Вендиче любая мафия мира чтит Закон…