Савада устало трет глаза и впивается взглядом в листок бумаги перед ним. На нем написаны семь адресов по всей Японии, и он уже успел обойти шесть из них. Шесть! И при этом получил целое н и ч е г о. Ярость и бессилие вскипали внутри, отчего ему так и хотелось свернуть кого-нибудь шею, руки чесались просто, но Тсуна старался держать себя в ежовых рукавицах и пока не срываться. Если он ничего не найдет и по последнему адресу, то тогда уже можно будет нацепить «обмундирование» и пойти выместить на ком-нибудь злость, но точно не сейчас.

Последний адрес предстает перед ним огромным старинным поместьем в традиционном стиле. В нем есть что-то знакомое, будто бы Тсунаеши уже был здесь когда-то, но он отмахивается от этого. Подобные места в целом очень схожи для неискушенного историей и древностями взгляда, а он пусть и имел представление об искусстве, архитектуре и прочем, потому как Реборн в его голову вбивал самые разные знания, но лишь поверхностно. Да, он мог бы поддержать разговор на эту тему, перевести его в другую, играть словами, но в самой теме не особо сильно разбирался.

На стук в массивные ворота ему открывает с вида обычный человек, мужчина средних лет в традиционных одеждах, однако Тсуна сразу же находит несостыковки, признаки, что перед ним не обычный человек, а вполне себе полноценный якудза, совершенно точно поднявшийся от самых низов исполнителей, пушечного мяса, до защитника главного дома. Впрочем, заговорить ему Савада не дал, начав сам.

— Передай главе этого дома и клана, что к нему пришел моллюск, король западных морей, и ныне просит официальной встречи.

Мужчина замирает на середине действия, в начале своих слов, давится ими и смотрит внимательно, тяжело. Но на Саваду такие взгляды не действуют еще лет с пятнадцати, поэтому он лишь невпечатленно вскидывает бровь, всем своим видом выражая, что не уйдет без официального ответа — он ведь использовал старую, но все еще находящуюся на слуху форму обращения, говорящую о важности последующей встречи. Так что у защитника этого дома нет иного выбора, кроме как, поклонившись, сказать, что его слова будут как можно скорее переданы кумите[1], а потом закрыть ворота. Это не неуважение, потому что Тсунаеши пришел сюда без оповещения заранее, без приглашения, поэтому его и оставили за пределами территории клана, а не отвели в комнаты для ожидания встречи, не подали чай. Правда, не то чтобы эти стены могли его остановить.

Пока он ждет, Савада проводит пальцами по стене и воротам, а потом хмурится. Это знакомое чувство мягкой, льнущей к рукам силы, что может обратиться опаснейшими шипами врагам. Он замирает на мгновение и прикрывает глаза, прислушивается к этой вязи силы, призванной защищать потомков древней крови. Что ж, теперь становится понятно, отчего это место ему так знакомо — не узнать защиту из Пламени потомков Первого Облака Вонголы было очень и очень сложно. Как минимум потому, что даже Кея вливал сюда свою силу несколько раз, защищая клан, что отдал его европейской мафии, а та в свою очередь вполне ощутимо цеплялась за родное, свое Небо, узнавая его даже спустя столько лет.

Горечь от потери и вина за собственные поступки давили на его плечи, медленно погружая в самые неприятные воспоминания, ровно до момента, пока ворота не открываются снова, являя все того же мужчину, но в этот раз более хмурого, более собранного. Что ж, моллюсками здесь всегда звали лишь представители крови Вонголы, и если клан были потомками, прямым продолжением крови любого из Хибари, то глава должен был узнать это приветствие, эту просьбу о встрече, даже если прошло четыре сотни лет.

— Оябун[2] приглашает господина моллюска пройти на территорию и в дом, став уважаемым гостем клана на все время пребывания на территории, — мужчина склонился в глубоком уважительном поклоне, опустив голову, и отошел в сторону, приглашая пройти на территорию, принадлежащую этим якудза.

Впрочем, Тсуна не удостаивает его большим, чем коротким кивком, проходя мимо. Не то чтобы он так пренебрегал людьми такого положения и ниже, нет, он не делал этого даже раньше, в далеком прошлом, просто сама фраза, сам этот ритуал прошения о встрече не подразумевает иных разговоров и благодарностей. С момента, как он входит на территорию, и до того мига, пока он ее не покинет, Савада имеет право говорить только с одним человеком — кумите. Или с кем-то другим, но только с разрешения главы клана, высказанного в присутствии самого Тсуны.

— Добро пожаловать на территорию главного кланового особняка. Мое имя Миюмэ, господин поручил мне провести вас в комнату переговоров и подать чай. Прошу, следуйте за мной, господин Вонгола.

Мужчина, услышавший, как местная служанка назвала его, дернулся в сторону от ужаса, что, вообще-то, не было удивительным — имя Вонголы сейчас было на слуху совершенно не от благих дел.

Служанка встречает его у главного входа, еще совсем юная девушка. Скорее всего это дочь одной из семей, принесших клятву верности клану. Обычно такие семьи делились на два типа — помощники, занимающиеся законными делами клана или работающие в особняках семьи, и бывшие мелкие кланы, которые, наоборот, становились руками, глазами, ушами и устами главной семьи клана в «теневом» мире. Миюмэ, как она представилась, была типичным образцом японской женской красоты и внешности в своей неброской, но явно аккуратной и дороговатой юкате из хорошей ткани. Сразу было заметно, что девушка работает в главном особняке и верна клану, раз ее допустили до встречи важного гостя, если Саваду вообще можно так назвать.

Комната переговоров почти что не отличается от обычных комнат домов в традиционном японском стиле. Правда, она совершенно пуста, если не считать двух мест и столиков для договаривающихся сегодня сторон. Седзе, ведущие во внутренний двор и сад, открыты, впуская летний теплый ветер, и Тсунаеши, честно, сильно позабавлен тем, что в саду он взглядом находит статую Фонга еще под проклятием с его любимой обезьянкой на голове. Ее, такую нелепую и насмешливую, сделали еще под заказ Хибари, и сейчас было видно, что за эти годы статуя постарела, хоть о ней и заботились со всем усердием.

— Вижу, вам приглянулась статуя одного нашего предка, молодой господин Вонгола, — мужской голос позади нисколько его не напугал, потому что появление его обладателя не стало неожиданностью, как бы тихо хозяин дома ни ходил — Пламя всегда было чувствительно к людям вокруг.

— Она мне приглянулась еще тогда, когда я увидел ее эскиз перед заказом много лет назад, так что не думаю, что меня можно назвать юным, в отличии от вас, юный господин Хибари. К слову, почему клан утратил свое имя и ушел в тень?

Хибари, севший напротив, физически выглядел старше, чем Тсунаеши, но, посмотрев на них, можно было бы с легкостью сказать, что именно Савада старше, опаснее. Как затаившаяся мудрая змея, поджидающая время для атаки.

— Миюмэ, налей мне и господину Вонголе чай, а потом сядь на свое место, тебе будет познавательно услышать то, о чем мы будем говорить. Господин Вонгола, это Миюмэ, моя дочь и будущая глава клана, вы можете с ней говорить на территории особняка, — Хибари, если судить по его внешности, а та была достаточно говорящей, чтобы не сомневаться в крови главной семьи клана, медленно сел напротив.

Миюмэ, получив приказ от своего, как оказалось, отца (Тсунаеши честно видел женщин клана Хибари только издалека, да и то лишь пару раз, чтобы узнать в ней представительницу этой семьи), сразу же заварила и налила им по пиале чая, со всем уважением поднеся их к каждому столику, прежде чем села позади главы, за его правым плечом.

— Благодарю, Миюмэ-сан. Впрочем, мой вопрос остается в силе. Куда делась мощь великого клана, любое упоминание о нем и других кланах или Семьях? Что случилось после полного исчезновения Пламенных? — Тсунаеши к чаю пока не притрагивается, смотрит внимательно. Конечно, он знает, что под серьезным взглядом, присущим Дону Вонголе, нынешнему главе Хибари неуютно, особенно если осознавать тяжесть времени, разделяющего их.

— Могу я задать встречный вопрос?.. Что вообще случилось с Пламенными, чей огонь горел ярко и стабильно? — Хибари смотрит на него в ответ внимательно, ни капли даже не показывает, как ему неуютно, и чисто за это Тсуна готов дать ему пару очков сверху.

— Их убили. Всех до единого. Даже Вендиче были сожжены вместе с каждым нарушившим Омерту преступником, что содержался там тогда. Я умер самым последним из всех, даже Шамана пережил, — Савада говорит об этом с видимым безразличием, но его глаза, пустые, мрачные, злые — как у загнанного волка, что потерял стаю, — отпугивают нынешнего главу клана похлеще угроз, с легкостью говорят, что тот затронул не лучшую тему. И Хибари признает ошибку, склоняет голову, вот так немо прося прощения. — Итак?

— После того, как все Пламенные, пробужденные и стабильные, исчезли, были убиты, нам… пришло послание с небольшим предметом, переданным на хранение. Там говорилось, что клану лучше уйти в тень, сменить свое имя, если мы не хотим исчезнуть совсем. Тогдашний глава воспринял это послание всерьез, последовал совету, и клан скрылся, переписав все предприятия на вымышленное новое имя. Благодаря этому мы еще существуем. Оставшиеся тогда кланы и семьи по всему миру… Кого-то переловили в самом начале, кто-то прогорел, а кто-то… кто-то пал в эпоху становления причуд и героев. Тогда же, когда начали появляться первые причуды, начали реже рождаться дети с Пламенем. И чем больше становилось людей с причудами, тем меньше Пламенных, даже нестабильных, даже непробужденных.

— Значит, сейчас я единственный человек с Пламенем во всем мире…

Не то чтобы эта новость была ему нова — Тсуна догадывался, не мог не догадываться, потому что раньше даже в простых людях, в гражданских, никак не связанных с мафией, чувствовались отголоски Пламени, его древней крови, когда-то поющей, но сейчас спящей слишком крепко, чтобы вновь вспыхнуть танцем небесных стихий и чудес земли, по которой ходит человек. Сейчас не было и этого. Будто бы со смертью Пламенных, что одним существованием питали Систему Три-ни-сетте, сам мир изменился, изменилось его равновесие и изнанка, поддерживающая существование. И вынести древнюю кровь бессмертного рода в человеческих телах та больше не могла, а потому выжгла, потому дала цивилизации нечто новое, вплетая в привыкшие к нагрузке тела изменение в геноме.

— К тому же, возвращаясь к тому посланию — я уже говорил, что нам на сохранение оставили одну вещь. В послании говорилось, что однажды в клан придет человек, которому эта вещь принадлежит. Человек с древней кровью итальянских Моллюсков. Однажды к нам должен был прийти Вонгола.

Тихо вздохнув, Хибари из внутреннего кармана достал маленькую коробочку, которую подхватила его дочь, чтобы оставить на низком столике, за которым сидит Савада. Парень сразу же признал в ней те, в которых хранятся украшение, и сердце кольнуло от догадки, от слабого намека интуиции, потому что это вряд ли могло быть правдой. Но, стоило пальцам коснуться коробочки, и все сомнения отпали сразу же, потому что вещь, хранящаяся там, сразу же отозвалась на знакомую силу, вспыхнула сотней воспоминаний и образов. И пусть в ней больше не было его верного товарища, его друга, сопровождающего в течении лет, а изображение льва теперь лишь простое украшение, эта вещь все равно остается ему важна.

Поэтому Тсунаеши открывает коробочку медленно и с трепетом ведет пальцами по кольцу и янтарно-рыжему камню в нем. Металл, полученный из одного из самых невероятных материалов, которого более не существует, с легкостью нагревается под пальцами, а камень начинает весело поблескивать, будто бы приветствует старого друга.

Кольцо Неба Вонголы своего истинного хозяина встречает столь же радостно, что и четыре сотни лет назад.

— Благодарю, Хибари-кумите. То, что ваш клан сохранил эту вещь, очень многое значит для Вонголы в целом, и для меня — в частности, — Тсунаеши даже встает и уважительно, по всем правилам, кланяется главе клана, нисколько не чувствуя стеснения или унижения. — И я также благодарю за то, что вы уделили мне время на этот разговор. Миюмэ-сан, не могли бы вы принести мне бумагу и писчие принадлежности? Есть кое-что, что я хочу оставить вашему отцу.

Девушка, умная, явно понимающая, что ее присутствие сейчас нежелательно, смотрит на отца и, получив его молчаливое разрешение, с поклоном покидает комнату. Тсуна провожает ее взглядом добрым, даже несколько наполненным ностальгией — она сильно напоминает ему И-пин чем-то. А еще, не будь обстоятельства такими, ему кажется, что он мог бы влюбиться в нее. Жениться. Завести детей и передать тем древнее наследие. Только если бы все не выходило вот так. Впрочем, стоит тихим шагам и вовсе скрыться, исчезнуть, как Тсуна вновь возвращает взгляд к главе клана, напряженному, явно ожидающему то ли некой подставы, то ли невыполнимого желания, требования, исходящего из древней клятвы, что поставила их ниже Семьи.

— Если вы думаете, что я потребую вашу дочь, то это глупо. Я не увлекаюсь детьми, да и у меня нет никакого стремления заводить семью или что-то подобное — думаю, вы наслышаны о моих нынешних делах слишком хорошо, чтобы не понимать, что мне это совершенно не сдалось, — Савада лишь качает головой с улыбкой и печально смотрит на сад, на статую, на растущее здесь дерево сакуры. — В Мусутафу есть небольшой приют, его директора зовут Тагокава Миру. Если со мной что-то случится, будь то тюрьма, смерть или еще что, я хочу, чтобы вы позаботились об этом приюте, потому что все дети там или не имеют причуд, или общество окрестило таковые злодейскими. Без поддержки со стороны они просто не выживут.

Судя по чужому лицу, подобного от убийцы, от человека, что начал с миротворца и теперь заканчивает безжалостным монстром, мужчина явно не ожидал. Савада на это может только криво усмехнуться — да, он убийца и монстр, местный кошмар каждого второго героя и каждого первого злодея, но он все еще остается Вонголой, а потому дети, любые дети, должны получить максимум возможностей, которые только может дать им этот мир.

Когда Миюмэ возвращается с бумагой и ручкой, атмосфера в помещении прохладная. Такая, будто бы все дела уже решены, остались лишь мелкие формальности, удерживающие их гостя на территории. Девушка явно взволнована, хотя выглядит спокойной и собранной, когда подает ему их. И Савада на это внимания не обращает совершенно, довольно быстро написав адрес, прежде чем поднимается из-за столика и еще раз кланяется Хибари, оставив бумагу на столе.

— Еще раз благодарю за встречу. Миюмэ-сан, можете меня не провожать, я явно знаю это место лучше, чем вы и ваш отец.

Миюмэ, конечно, дергается его все же проводить, но глава клана останавливает ее даже не взглядом или словом — хватает за запястье, удерживает рядом с собой, качнув отрицательно головой, потому что противиться человеку, на которого кольцо Вонголы отозвалось с такой силой, лучше не стоит.

— Он оставил адрес, сказал, что это приют. Узнай все, что только можешь.

***

Выйдя с территории клана, Тсунаеши позволяет себе расслабиться только тогда, когда ворота особняка закрываются за его спиной. Стоит тем захлопнуться, как он зарывается пальцами обеих рук в волосы и тихо, протяжно выдыхает, пытаясь таким образом утихомирить бурю внутри, потому что руки у него ощутимо подрагивают, в голове мешанина из самых разных мыслей и воспоминаний, а на сердце — раздрай, не собирающийся успокаиваться.

Подобного, отправляясь на встречи, Савада совершенно точно не ожидал. Не ожидал найти потомков семьи Кеи, не ожидал узнать немного больше правды о том, что было после, не ожидал вновь получить кольцо Вонголы, что должно было исчезнуть вместе с остальной системой. Привычный перстень на пальце вновь сидит как влитой, ощущается родным, будто бы он родился и рос с ним обе жизни. Да, в нем больше нет воли прошлых боссов Вонголы или верного друга, товарища в лице Натса, потому что их поддерживала Три-ни-сетте когда-то, но это все еще символ власти и опасное оружие в руках настоящего хозяина. В руках самого Тсуны.

Честно, будь он более молод, менее обучен Реборном, не будь у него за спиной многих сражений еще с подросткового времени и сотен различных подписанных приказов, некоторые из которых уничтожали целые Семьи подчистую, он бы точно сейчас сел на корточки и закричал от переполняющих чувств. Но ему нельзя, потому что Савада все еще остается собой, Савадой Тсунаеши, Десятым доном Вонгола, Нео-Примо Вонголой, последним Королем европейской мафии.

Поэтому вместо паники и того, чтобы поддаться собственным эмоциям, Тсуна достает из кармана пачку сигарет, выбивает из нее одну и поджигает с помощью Пламени. Первая затяжка опять горчит, оседает неприятным привкусом на языке и во рту, но никотин — плацебо, он обманывает сознание, заставляя мозг поверить, что приносит успокоение, при этом разрушая легкие и тело со стремительным и, скорее всего, смертельным исходом. Он откидывает голову назад и медленно выдыхает струю дыма, прикрыв глаза. Плацебо, но действует с легкостью, на раз-два, и Савада пользуется этим.

А потом у него в кармане звонит телефон.

Это странно и неожиданно, сбивает с только начавшего появляться спокойного настроя, потому что его номер знал единственный человек во всем этом мире — Миру. И девушка никогда не звонила ему без видимой причины, а, значит, случилось что-то серьезное. Именно поэтому Тсунаеши принимает звонок сразу же, напряженно вслушиваясь в звуки по ту сторону связи.

— Тсуна… — голос у Тагокавы дрожащий, немного напуганный и полный слез, и одно это уже вызывает в нем злость — Савада девушку признал за свою, за члена семьи, которую обязан защищать, как и каждого живущего в приюте ребенка, и любой, кто доводил ее, морально сильную, на самом деле, мог готовиться к долгой и мучительной расправе. — На приют напали.

— Кто? Кто-то из ребят пострадал? — Тсунаеши спрашивает это сразу же, не размениваясь на пространные разговоры, потому что обеспечить их безопасность — первостепенная для него сейчас задача, несмотря на то, что внутри вскипает ледяная ярость, замораживая изнутри.

— Нет, все дети в порядке, они не пытались убить их или причинить вред, только вырубить и убрать с дороги, но… Они похитили ту девочку, что ты привел, Эри. Сказали, что она принадлежит им. Назвались как-то еще так, будто бы связаны с христианством. Заветы какие-то, — Миру, зная, что Тсуна обязательно справится с любой проблемой, сразу берет себя в руки, говорит все, что может вспомнить, успевая отдавать какие-то указания старшим ребятам среди воспитанников приюта.

— Восемь Заветов Смерти.

На линии повисает тишина. Тагокава не спрашивает, откуда Тсунаеши знает, потому что ответа явно не получит — так же она не спрашивала, откуда он привел Эри, только улыбнулась и приняла ее под свое крыло, отогревая, помогая постепенно встать на ноги, чтобы та больше не было зажатой и напуганной. Но она так же знает, что Савада не оставит все это просто так.

— Верни ее, пожалуйста, Тсуна. Мы собирались поставить кукольный театр, — тихо выдохнув, произносит девушка, и это ее единственная просьба.

— Обязательно.

Тсунаеши сбрасывает первым. Злость клубится и клокочет внутри, и она явно не собирается успокаиваться, исчезать, растворившись во влиянии Пламени. Наоборот, то разжигает ее лишь сильнее, потому что Небеса — самые наглые, самые эгоистичные из всех Атрибутов. Он сжимает сигарету в руке и сжигает ее с легкостью, оставляя лишь пепел.

Что ж, кому-то явно не хватило примера в лице их главы, урока, который он им преподал, раз уж они так стремятся нарушать Законы. И кто Тсуна такой, чтобы их останавливать?..

Всего лишь Король и Палач, что лишит их голов.