Его слова оказались пророческими.
Рейс прошел без особых помех, если не считать вспотевшего до мокрого пиджака стюарда, который, похоже, слишком впечатлился звериными ухмылками двух гангрелов. Хотя бы София просто заперлась в небольшой каюте в задней части самолета, сдавленно попросив позвать ее, когда можно будет выходить.
Впрочем, после приземления началось все самое интересное — на борт поднялась троица сотрудников аэропорта.
— Я предоставил все необходимые документы. — Льдом в голосе Винсента при желании можно было бы заполнить несколько ведерок для бутылок шампанского. — Зачем вы принесли этот... прибор?
Молодой человек в дешевом костюме нахмурился, но ответил довольно сдержанно:
— Это всего лишь дополнительная мера предосторожности, мистер Кромвель. Эпидемиологическая ситуация в мире обостряется, и администрация Хитроу сочла целесообразным обновить меры безопасности. Вы возражаете?
Винсент мельком глянул на два угрюмых лица за его плечом и покачал головой. Жаль, конечно, что нельзя просто приказать юнцу уйти, надавив на его разум — эти тут же заподозрят неладное. С другой стороны, как бы ситуация ни раздражала, активно протестовать не стоило. В конце концов, на данном борту этой троице найти кого-то с высокой температурой не грозило. Даже наоборот — стоило побеспокоиться, чтобы они не увидели, что некоторые пассажиры куда холоднее, чем положено природой.
— Одну минуту, джентльмены. Я проверю, что мои спутницы уже закончили пудрить нос. Женщины, вы же понимаете.
Молодой человек кивнул, и Винсент, коротко усмехнувшись, направился в заднюю часть салона.
— Они хотят проверить, что ни у кого нет жара, — бросил он, когда дверь за спиной щелкнула замком. — Дамы, разгоните кровь, и пусть они наконец отвяжутся от нас.
Хельга лениво потянулась и кивнула; ее щеки тут же расцвели легким живым румянцем. Отлично, вопрос решен, с этой несуразицей они разберутся быстро...
На лице поднявшейся с кресла Софии Винсент к своему неприятному удивлению увидел растерянность.
— Я... я не могу.
— Что значит "не можешь"?! — прошипел он, резко понизив голос.
София едва заметно повела плечами вместо ответа.
Винсент скрежетнул зубами и подался вперед, наклоняясь к ней:
— Что, черт побери, значит "не можешь"?! — повторил он, еле сдержав рычание.
Она сделала небольшой шажок назад.
— Именно это и значит. Не могу. Не помню, как.
Ему захотелось что-нибудь раздавить в пыль — желательно гортань этой ходячей проблемы. Ещё возникло желание заорать; возможно, вернуться в салон и вышвырнуть надоедливых смертных из самолета, а за ними следом и остальных нежеланных пассажиров.
Вместо этого он глубоко вздохнул, прогоняя воздух по заработавшим с помощью крови лёгким, и бесцветно сказал:
— Меняем тактику. Хельга, сейчас выходишь и забалтываешь сопровождающих. Мне нужна буквально минута почистить мозги парню с прибором. Потом ты, — Винсент раздраженно ткнул пальцем в Софию, — выйдешь, молодчики решат, что процедура пройдена, и мы наконец сможем войти в город. Бальдр, хочешь получить свою аудиенцию быстро и беспрепятственно — просачиваешься туманом наружу через багажное отделение, оно уже открыто, но люди подойдут забрать груз только через пару минут. Дальше...
— Я знаю, где находится митреум, Винсент Кромвель, — фыркнул здоровяк; к счастью, он разумно понизил голос, иначе этот бас был бы слышен не только в зале, но и снаружи самолета. — И что-то мне подсказывает, что я доберусь туда быстрее вас.
Винсент усилием воли подавил желание оскалиться, но в итоге, кивнув, сухо сказал:
— Превосходно. Хельга, твой выход.
Девчонка хищно усмехнулась и, небрежно расстегнув куртку, выплыла в зал. За закрывшейся дверью тут же раздался веселый, пусть и приглушенный голос:
— Добрый вечер, джентельмены!
Винсент поудобнее перехватил трость и покосился на Софию — та застыла на месте, абсолютно не шевелясь. Он несколько раз заставал брата в похожем состоянии, когда тот очень напряженно над чем-то размышлял, а потому даже не пытался походить на человека. Старейшины...
— Я позову тебя по фамилии из паспорта.
Она едва заметно пожала плечами:
— Другой у меня и нет.
Винсент закатил глаза и продолжил:
— Все разговоры буду вести сам. Мы выйдем и сядем в машину. Не пытайся выкинуть какой-то фокус, только подвергнешь опасности Маскарад. Все ясно?
— Да, — прошелестела она.
— Отлично. — Винсент развернулся и вышел в зал. Разлившееся под кожей тепло витэ придало бодрости.
Хельга о чем-то непринужденно трещала с одним из охранников, второй с отсутствующим выражением лица прислонился к стене и медленно кивал в такт ее словам, отмахнувшись от какого-то вопроса молодого человека с прибором. Винсент одобрительно хмыкнул: он слышал о подобной возможности Анимализма, но лицезреть ее в деле раньше как-то не доводилось. Гангрелы тоже умели вертеть смертными, несмотря на репутацию клана.
— Что ж, мистер... — быстрый взгляд на бейдж, — Смит, надеюсь, мои показатели в норме?
— А? — Тот вздрогнул, затем торопливо навел на Винсента прибор, пощелкал какими-то кнопками. — Да, конечно. Прошу прощения за неудобства, сэр, таковы правила.
— Разумеется. — Винсент поймал его взгляд. Глаза у юноши были невыразительные, зеленовато-серые и уставшие. У таких воля сама плавится под умелой рукой. — Вы просто выполняете свой долг. В общем-то, вы уже осмотрели всех указанных в списке пассажиров. Думаю, вопросов у вас не возникнет ни ко мне, ни к мисс Норен, ни к мисс Доу.
За спиной щелкнула ручка двери — София честно явилась по сигналу. Хельга продолжала что-то оживленно рассказывать, но Винсент не стал вслушиваться, вместо этого с удовлетворением наблюдая, как у мальчишки дрожат веки. Аккуратно вплетенные в ткань разговора приказы направляли его по нужному пути, словно послушного мула.
— Отдайте машину вашим спутникам, они вернут ее на место. А вы, думаю, заслужили небольшой перерыв. Буквально минут десять наедине с собой.
— Да, покурить не помешало бы, — пробормотал Смит, побарабанив пальцами по корпусу прибора. Затем он повернулся к коллегам: — Джош, Майкл, мы закончили! Отнесите датчик в сейф. Я сейчас подойду.
Мелькнула быстрая голодная мысль, что было бы неплохо приложиться к шее паренька. Буквально пара глотков, он быстро все забудет, а привкус табака кровь не испортит — скорее придаст приятную горчинку. Самое то после нервотрепки последних ночей, чтобы успокоиться, особенно когда не куришь уже больше двухсот лет.
Винсент слегка тряхнул головой. Звучит хорошо, но нет. Он успеет напиться в вотчине предка; в конце концов, он уже не какой-то неонат, не способный держать себя в руках при запахе живого человека. Рановато расслабляться.
***
Машина, в которую потребовал перебраться Вентру, громыхала, звенела, гудела и лязгала на все возможные лады, из-за чего у нее почти раскалывалась голова. Мелкая частая дрожь, пронизывающая все вокруг, не облегчала положение, как и долетавшие до ноздрей ядовитые дымные запахи.
София пыталась сосредоточиться, отсечь лишние ощущения, просто-напросто их проигнорировать, но с неудовольствием осознала, что не справляется. Всего пара ночей в новом мире совершенно сбила ее с толку. Обостренные чувства все еще помогали ориентироваться в происходящем, но теперь это снова было больно, будто в далекие ночи ученичества. Знала бы она тогда, глупый птенец, что шорохи, шелесты, топотки, шаги, крики и прочие звуки не пойдут ни в какое сравнение с ужасающим шумом поздних веков...
— Эй? — в бок осторожно ткнули локтем. Хельга.
Перекрикивать громыхание не хотелось, и София просто повернула голову, показывая, что слушает.
— Сидишь, будто у тебя в спине кол. — Кожу покалывали мелкие мурашки чужого любопытства; мимолетно скользнуло еле уловимое тепло сочувствия. — С непривычки, м?
Она медленно кивнула.
— Отто первую машину на своем пути вообще чуть не разбил, так что... назовем это прогрессом, пожалуй, — Хельга хохотнула. Сидевший впереди Винсент издал горлом неопределенный, но явно недовольный звук, впрочем, этим и ограничился. — Слушай, можно нескромный вопрос?
Она снова кивнула.
Хельга цокнула языком. Кто-нибудь еще бы этого не услышал; то ли ее раздражало молчание, то ли не привыкла еще к причудам что Бальдра, что самой Софии, неясная тусклая эмоция промелькнула быстро.
— Что случилось с твоими глазами?
София не слишком часто оказывалась в обществе других каинитов в последние пару веков (до сна, добавил тихий голосок в глубине разума, не забывай, ты теперь даже старше), но этот вопрос в таких случаях всплывал с последовательным упорством. Немудрено, пожалуй.
Формулировку Хельга выбрала не очень удачную, зато ей поэтому даже не придется врать.
— Лезвие зачарованного клинка. Есть раны, против которых бессильна даже неизменность каинитов.
— Сородичей, — подал голос Винсент.
Она повернула голову куда-то в его сторону:
— Прости?
— Сородичей, — повторил он с легким напряжением. — Слово "каинит" используют только ублюдки из Шабаша. На камарильской же территории тебя могут... не так понять. А официально мы как раз на ней.
— Создание сект прошло мимо меня.
— Отличное оправдание, если кому-то вдруг понадобится выставить тебя на солнце, — фыркнул Винсент.
Грызня среди бессмертных осталась ровно такой же, мрачно подумала София, да и законы, если вспомнить поспешный рассказ того юного Носферату, не изменились. Но язык придется держать за зубами даже больше прежнего.
— Как будто бы весь город не у вас в кармане, мистер Кромвель, — с сарказмом протянула Хельга.
Винсент раздраженно поерзал на своем сиденье, судя по всему, меняя позу:
— Не стоит злоупотреблять могуществом нашего рода, мисс Норен. Это дурно влияет на наше гостеприимство.
К тому же оно куда более гибко и ненадежно, чем гостеприимство другого Высокого клана... но это София озвучивать не стала. Это дела давно минувших времен, а сейчас перед ними встали другие проблемы.
Бальдр желает аудиенции с Митрой и не станет скрывать, кого наметил себе в спутники на дальнейшем пути — проклятье, да она и сама не может отсиживаться в углу, если на пороге взаправду Последние ночи. И Адонис тоже вряд ли утаит от своего предка все то, что знает. С ней наверняка захотят побеседовать. Это вряд ли угрожает ее существованию (пока что, вновь шепнул голосок), но каждое слово в разговоре с одним из древних — это оружие, которое ты добровольно даешь ему в руки.
Софии очень, очень не хотелось предоставлять ему подобное оружие, но она понятия не имела, как этого избежать. И это пугало.
Из неприятных мыслей ее вырвал поворот машины, заставивший покачнуться и упереться ладонью в сиденье. Мягкая кожа обивки растрескалась великим множеством морщинок, возможно, и не заметных глазу, но ощутимых под ее касанием.
— Приехали, — бросил Винсент, и двери оглушительно щелкнули.
Рокот внутри машины притих, и София возблагодарила небо, выбравшись затем наружу. Улица все еще кишела разнообразными звуками, но теперь она хотя бы не утопала в них подобно беспомощному котенку. Ветер игриво скользнул по рукавам, и она непроизвольно нахохлилась, приобняв себя. Не то что ночной холод чем-то грозил, но как же сильно не хватало привычной тяжести плаща на плечах!
В отдалении хором залились несколько колоколов, и она невольно навострила уши. Мало. Должно быть больше. Может, она ошиблась, и это все-таки другой район? Хотя нет, если сосредоточиться и прислушаться, то можно различить плеск воды, пусть и едва заметный... вдоль Темзы не так уж много мест, где можно расположить митреум. Нет, они все-таки в сердце города, но тогда почему?..
— Задумалась? — полунасмешливо поинтересовался Винсент, стукнув рядом с ней тростью о камень. — Вид здесь неплохой, но тебя же не это интересует, верно?
— Мало колоколов.
— С чего бы это? Вот уж чего в Сити предостаточно, так это храмов на любой вкус и цвет.
— Нет, — София покачала головой. — Когда я была здесь в последний раз, они пели гораздо звонче и со всех направлений.
— Это было до пожара или после?
Она с легким недоумением повернула голову в его сторону.
— О, ясно. Что ж, спешу уведомить, что в одновременно славном и проклятом тысяча шестьсот шестьдесят шестом году тут случился грандиознейший пожар. Он спалил практически все внутри старых римских стен, разве что уцелел кусок на северо-востоке. Многое восстановили, но многое и изменилось. — Судя по равнодушию в голосе, Винсент не был свидетелем случившемуся. Ну или ему было просто наплевать, возможно.
— Ясно, — отозвалась она эхом.
— Не меня ли ждете? — громыхнул знакомый бас, и Бальдр звучно хлопнул ладонью по каменной стене немного в отдалении от них.
— Ждем, кто-то должен эту парочку подогнать, — притворно пожаловалась Хельга, побарабанив пальцами по металлической крыше машины. — Мы тут вроде на важную встречу спешим, или как?
— Милая леди, если бы все было так просто и быстро, то ваш предок обошелся бы и без меня, — невозмутимо отозвался Винсент, снова заклацав тростью куда-то вперед. — Не беспокойтесь, не опоздаем. А пока что следуйте за мной.
Да, застройка этой части города действительно изменилась, хмуро подумала София, направляясь следом за слегка сбитым ритмом чужих шагов. Подземный ход до митреума изменился, стал более извилистым, обзавелся другими дверями, что не отворялись на смазанных петлях, а с тихим шипением скрывались внутри стен. Вместо треска факелов слышалось лишь жужжание, а где-то в отдалении доносились звуки чьей-то торопливой ходьбы.
Нет, сейчас явно не собрание, иначе бы здесь все звенело от множества людей и каинитов. Тут только доверенные лица и... гости, если их можно так назвать. Просители? Вестники?
Пленники?..
Гангрелы ее беспокойства не разделяли — Бальдр шагал впереди, уверенно и тяжело, Хельга следовала за их спинами, периодически останавливаясь и что-то разглядывая, судя по хмыканью. Винсент стучал тростью, уводя их в глубину туннелей, и только благодаря обостренным чувствам удавалось считать его истинное настроение: бегущие по рукам мелкие колкие мурашки раздражения, ощущение мимолетной склизкой тяжести в животе — беспокойство? Опасаться древнего предка мудро, за это София никак не могла его осудить.
Из-за одного из поворотов послышались быстрые, пусть пока что и чеканные, шаги.
— Кто здесь? — резко бросил женский голос. Ее одежда шелестела тканью и поскрипывала вставками из кожи, но помимо шороха переброшенных через плечо волос София различила ещё какой-то звук. Кажется, это было шуршание перьев.
— Доброй ночи, — чопорно отозвался Винсент, остановившись. — Что ты здесь делаешь?
— Ваш брат приказал мне прибыть сюда. — Звучала она, может, и молодо, но говорила сухо и четко, без малейшей девичьей живости. Плечи Софии ощутили фантомную тяжесть чужой напряжённости — неизвестная каинитка не обманулась нелепым видом их маленькой компании.
Впрочем, напряглась не только незнакомка. София нахмурилась: по загривку пробежали мурашки, но при попытке понять, что послужило тому причиной, все тут же пропало. Словно учуяла запах гнили, только потом налетел ветер, и теперь не понять, что же за запахи вообще тут царили.
— Подожди Адониса в библиотеке, я сообщу ему, что ты здесь. Господа, позвольте представить вам Викторию крови Гангрел, шерифа нашего прекрасного города.
— Просто Викки, — кажется, та поморщилась.
— Бальдр, дитя Одина, сына Эннойи, — вот уж кого, судя по гулкому хохоту, было ничем не смутить. — А это Хельга, мой потомок. Лунденбурх достоин того, чтобы за него сражаться. Не упусти трофей!
— Не упущу, — все так же сухо пообещала Викки, уходя в другой коридор; Софию она то ли не заметила, то ли не посчитала нужным затягивать с любезностями, ну и хвала небесам. Смутное беспокойство прошлось по коже ледяным касанием и сгинуло, будто не было его, только легче все равно не стало.
— За мной, — бросил Винсент, направившись дальше.
Они проблуждали по лабиринту ходов еще несколько минут, пока трость не цокнула, обозначив конец пути. Послышался скрип двери, а затем знакомый голос с ленцой протянул:
— Рад видеть тебя целым, брат. — София практически ощутила на себе его взгляд. — И твоих спутников тоже.
— Виктория ожидает тебя в библиотеке, — бросил Винсент. — Что насчет обговоренного? Все готово?
— Вполне. Владыка желает говорить со всеми прибывшими. — Адонис едва слышно усмехнулся. — Бальдр, не обессудь, он хотел сначала видеть остальных. Разговор с тобой займет куда больше времени.
— Хмпф, — тот фыркнул и шумно скрестил руки на груди. — Мне все равно. Будь это оскорбление, будь это честь — все это ваши конунгские игры. Мир пока не обрушился, десять минут я уж как-то да выжду.
— Благодарю, — спокойно ответил Адонис. Затем его сапоги слегка пристукнули каблуками о камень — видимо, повернулся: — Винсент, ты куда собрался? Владыка желает говорить со всеми прибывшими.
— И со мной? — Младший Вентру превосходно владел собой — тень тени растерянности в его голосе мог бы уловить лишь очень опытный прорицатель.
— Да, — отчеканил Адонис. — Коснитесь врат, они откроются. Потом я вас встречу. После доклада Викки мне будет еще что с вами обсудить. Бальдр — чувствуй себя как дома.
А они здесь в лучшем случае на положении его свиты, мрачно подумала София. Что же, не в первый раз. Как же, впрочем, это начинало утомлять!..
— Мне-то там что делать? — поинтересовалась Хельга; легкую растерянность она весьма успешно спрятала за насмешливым тоном. — Отто, я ж понятия не имею, как мы это все собираемся разгребать, это ж тво...
— Так и скажешь, — хохотнул Бальдр, шумно хлопнув ее по плечу. — Если это честь такая, то прими, голубокровные таким для нашего рода не разбрасываются. А если это насмешка какая-то, то я верю в твой острый язычок. Ты-то заставишь старика нервно поерзать на троне.
Он абсолютно не сомневался в том, что его потомка не тронут. София не знала, пытаться ли их образумить или же просто молча восхищаться подобной наглостью.
"А почему нет? — шепнул голосок. — Это ты за долгими прятками растеряла всю гордость, не они."
Гордость — не то, что позволяет уцелеть при каинитских дворах, подумала она угрюмо.
"А давно ты ратуешь за целостность своей шкуры? — Голосок не унимался. — Скрываться поздно, бежать некуда, может, пора и вспомнить, чем ты когда-то была?"
София не сразу поняла, что ее кто-то тронул за плечо.
— Пойдем, — тихо сказала Хельга, сразу же отступив назад. София, было вздрогнув, тут же вновь нацепила маску невозмутимости и кивнула.
Врата распахнулись практически бесшумно, а за ними не было слышно ничего.
Она вошла медленно, в попытках держаться прямо и уверенно, хотя внутри все инстинкты требовали припасть к земле в ожидании нападения. Нет, нет... вот уж вести себя как Зверь сейчас абсолютно точно не стоило. Тварь в цепях, и они крепки, так стой же ровно. Держись образа и подобия Его...
Шаги Хельги резко оборвались, как и звук неровной походки Винсента. От ее собственных движений по залу прокатилось легкое эхо, но в остальном тут царила тишина, даже светильники не трещали огнем и не жужжали силой нового времени.
Какое-то время София просто постояла в этом беззвучии, и беспокойство неожиданно отступило. Темнота и тишина... может, это и есть уютное безмолвие торпора? Она просто увидела беспокойный сон, который наконец закончился? Это было бы приятно. Приснившиеся ей безумные ночи пугали и путали, а она так устала.
— Здравствуй, — произнес голос на древнем полузабытом языке. — Давненько я не встречал кого-то твоего рода.
Властный. Красивый. Голос, полный силы, голос, которым можно упиваться, как источающим кровь горячим сердцем в ладонях. Перед тем, кто звучит так, хочется преклонить колени. Гордый почти до надменности, прекрасный до потрясения — такими, пожалуй, эллины могли бы представить своих богов... и, пожалуй, узри она его лик, то распростерлась бы на полу, желая показать свое подчинение, восхищение, раболепие перед властвующим в ночи полубогом.
Распростерлась бы, да только теперь тяжесть чужого присутствия давила на разум не так уж сильно. Глаза не солгут больше, когда их нет.
— Ты не Митра.
— Я не Митра, — согласился древний. — Но я в своем праве, и чадо мое не возмутится.
София помнила противоречивые легенды о владыке Британии. Некоторые даже не изменились с тех пор, как она была птенцом. Появилось и несколько десятков новых, но они рано или поздно начинали повторяться.
По одной из легенд Митру увел в ночь тот, кому повергнуть ее на колени не помешала бы никакая слепота. Слава Богу, что это оказалась лишь сказка.
По залу прокатилось эхо низкого смешка. Смертные бы уже падали на пол, умоляя о милости, каиниты бы жадно пытались угодить древнему, чтобы услышать этот звук снова. Ей пока удавалось держаться.
— Ты желал говорить с нами, владыка. Я здесь по твоему зову. — Перед существом подобной мощи не стоит тратить время на излишние цветастости этикета.
— Адонис, мой бесценный потомок, уже рассказал мне все, что знал о случившемся в Визáнтии. Меня особо интересует лампа Константина.
Она осталась стоять все так же неподвижно, будто лед сковал не только нутро, но и мышцы.
— Артефакт действительно уничтожен?
— Все так.
— Печально, — в голосе не слышалось особого сожаления. Впрочем, вряд ли древний действительно рассчитывал на такую удачу. — И все же я хотел бы изучить эти события поподробнее. Позволь заглянуть в твою память.
София впилась пальцами в предплечья. Ее опасения все-таки оправдались.
— Я проявляю сейчас крайнюю доброжелательность, — заметил голос. — Эти воспоминания мне весьма интересны, и в других обстоятельствах я бы давно уже изучил их без всяких просьб и мешканья. У тебя есть возможность повлиять на условия. Пока что.
— Я... — слова все-таки застряли в горле. Позор. — Прошу, чтоб это увидел только ты, владыка. И слышал, — заминка, — тоже. Те несколько лет сильно въелись в мою память... и я опасаюсь дать слабину перед другими твоими гостями.
— Они, как и ты, слышат в этом зале лишь то, что я позволяю им слышать, — усмехнулся древний. — Это все?
Здесь стоило быть осторожнее, не замахиваться на большее, чем дозволено, но ей в кои-то веки было уже все равно.
— Я покажу тебе все, что помню о лампе и всех тех невзгодах, что она принесла, владыка, но прошу — не ищи в моей памяти ничего больше. Мой клан мертв, но у него есть свои секреты, и я хочу уберечь их.
— Дети Саулота весьма прозорливы, даже когда слепы, — древний хмыкнул, не то позабавленный, не то довольный. — Мой потомок был бы не столь снисходителен к такому условию, но я буду.
Она кивнула и снова замерла, на этот раз в ожидании чужого прикосновения к разуму.
Память — это пруд, говорила ей когда-то наставница. Делиться образами оттуда — все равно что зачерпнуть чистой воды. Поверхность может пойти рябью, но на это нельзя отвлекаться, нельзя беспокоиться, что что-то затуманится или исказится. Нужно и самой быть невозмутимой и спокойной, как водная гладь...
Мафусаил, несмотря на всю свою мощь, оказался поразительно осторожен. При должном желании он мог смять ее разум, как бумагу, и только мертвая кровь потекла бы из ушей и носа, но его касание было легче ветерка — движения влажного воздуха далекой южной ночи, наполненной шелестом листьев и эхом тигриного рыка, но ощущение растворилось столь же стремительно, как и появилось.
Все начинается со сна, далекого и почти позабытого уже сна, где она только видит вспышку яркого света над куполом величайшего из храмов христианского мира. По пробуждении она даже не задается вопросом — сразу собирает все нехитрые пожитки и готовится отбывать на запад...
Череда событий сливается в одно переливающееся пятно — древнему явно не слишком интересно ее прибытие и последующие игры с попытками выдать себя за дитя Гая.
Сколько же всего тогда произошло... неужели это все миновало за один год? Или два? Или пять? Может, империя и умирала веками после жестокого поражения, но последняя агония случилась поразительно быстро...
Она видит лампу с крепостных стен в первый раз: человек идет по пустой улице, неся в ладонях грубый, почти нелепый глиняный светильник, и трепещущий в нем огонек нагоняет дремоту. Она впивается пальцами в кладку, пытаясь устоять, тихо шепчет про себя молитву — и все-таки выдерживает, хотя в старом дворце, как окажется позже, двору княгини Натальи так не свезет...
Человек? Человек. Определенно живой, дышащий, смуглый, на правой ладони видна бледная полоска шрама. Кто он, почему ты уже его знаешь?!
Церковный двор — это случилось раньше, на небе другие звезды, и прохлада в воздухе совсем другая... ночное небо нависает над головой, но двор залит золотистым светом, и солдат — да, он просто солдат, может, даже разбойник, судя по потрепанному доспеху, — стоит на коленях посреди пыли и тел товарищей, он одновременно в ужасе и излучает восхитительное тепло... за спиной сомкнуты тяжелые двери, но голоса из-за них доносятся встревоженные — что-то услышали, прервали рождественскую всенощную, нужно бежать — и этот человек, возможно, выдаст ее тем, кто придет искать, но она его не тронет, просто не посмеет...
...массивная каменная дверь поддается под рукой легко, будто шелковый занавес, и непроглядно-темный зал озаряется золотистым светом — пожалуй, первым в этом месте за многие годы. У ее ног змеится и подрагивает чернильная, почти осязаемая тень, а другие такие же отпрянули к стенам, словно бы ужаснувшись. Часть из них, впрочем, крепко держит в своей хватке того же смуглого смертного — главный залог власти этой твари, человек, что может зажечь лампу, человек, который одновременно обязан ей и которому она обязана сама... что за насмешка — подтолкнуть к обретению величайшего из даров, чтобы он затем стал игрушкой в руках порождения адской тьмы?!
Воспойте о нем, о возлюбленном винограднике: Я, Господь, хранитель его, в каждое мгновение напояю его, днём и ночью стерегу его, чтобы кто не ворвался в него. Гнева нет во Мне, но если бы кто противопоставил Мне в нем волчцы и терны, Я войною пойду против него, выжгу его совсем1...
Тварь занимает свое место в Бездне, которой так преданно служила, и человек наконец-то свободен, хотя в его глазах все тот же ужас. Пусть идёт, пусть идёт, негоже детям Каина менять дороги детей Сифа.
Лампа обнаруживается в следующем зале, окружённая телами, в которые вонзены колья — о, лампа Константина, светильник во тьме, оберег людской от тварей ночи, как легко твой трепещущий огонек усыпляет могучих каинитов! Знать бы только, почему не всех — ни ее, ни проклятого Ласомбра, который ещё давно понял, как обернуть это благословение себе на пользу...
Она хранит лампу в своей келье — княгиня увидела то, чего не стоило, знает, что это не молодая Бруха, но именно поэтому и отдает ей столь великую драгоценность. Не так много времени прошло с рокового года, не так давно пустила здесь корни капелла. Может, не все ещё забыли правду о детях Саулота? Лишь бы не прознал Узурпатор...
Она остаётся слепа перед истинным положением вещей — слишком много думает о том, что не имеет давно значения, слишком часто смотрит не туда, куда стоило бы. Удивительно ли, что проклятые змеи танцуют в объятиях морока перед самым ее лицом, танцуют и забирают сокровище, оставив ее выть в бессильной ярости...
"Где они?! Где они скрылись?!" — ее рука стискивает чужое горло, жар льется по чужой коже, заставляя глупца, подлеца, добычу кричать и извиваться. Мерзость, мерзость, мерзость, как же ты не чувствуешь, что твоя же рука горит?! Боже, простишь ли ты этого злобного щенка, что позабыл о том, каковы Твои гончие на самом деле...
Древний, может, и чувствует это липкий ледяной стыд, но ему все равно. Каинит в ее хватке вскрикивает и клянётся, что больше ничего не знает, и гнев вновь встаёт в глотке едким комом: не смей, не смей мне лгать, я знаю, я вижу!
Сеттитское подземелье запутано не хуже митреума, и она несётся сквозь полутьму, не разбирая дороги, и густая черная тень у ее ног все продолжает беспокойно извиваться... она же и спасет ее шкуру, когда из мрака выпрыгнет тварь, похожая на худший сплав черт человека и змея — худший, но поразительно проворный и сильный, что сшибает ее на пол одним ударом, отправляя в забытье торпора...
Она поплатилась за свою глупость, но лампа всё-таки будет возвращена из недр проклятого капища Сета — это гнездо Адонис вполне не против выжечь, особенно когда османы уже на пороге...
Османы уже на пороге, а над Босфором бушует шторм. Адонис — отличный военачальник, с его приказами никто не спорит, и она восходит на борт корабля, и только за пазухой лежит тяжестью грубый глиняный светильник...
Схватка со слепым потомком Хакима повторяется вновь — различие лишь в том, что она успевает нанести смертельный удар, прежде чем волна смывает её за борт...
...она выныривает посреди моря, спокойного и небрежно покачивающего волнами. Пушек не слышно, земли тоже не видать, но почему по воде пляшут рыжие и золотые отблески, будто от пожара?
Надо бы поднять голову, посмотреть на небо, что там происходит, откуда эти отсветы...
Нет.
Подними голову.
Нет!
Ее ладони дрожат. В них лежит мокрая глиняная лампа. Клеймо на пузатом боку кажется рваной раной, и на него нет сил смотреть. Оно омерзительно. Знал бы охотник, что ищет...
Лицо старика в белой рубахе среди полутемной улицы. Он улыбается, говорит о Риме. Не надо, это не реликвия... нам не надо ее беречь... от нее уже было столько зла...
Ее ладони дрожат, соленая вода плещет в лицо, рыжие и золотые пятна пляшут причудливый танец. Клеймо мастера, клеймо мастера... что же ты создал?!
Короткое движение, и лампа разламывается на части, будто переспелый плод. Выпустить их из рук — непомерное облегчение.
Она все ещё держится на плаву среди отблесков света. Остаётся только направиться... куда-то. Там ее и найдет корабль с сердобольным, похожим на брата мальчишкой.
Куда направиться?
За... за кем-то.
Как ты здесь оказалась? Как добралась до корабля? За кем ты направилась? Где твои ориентиры? В небе?
Нельзя. Нельзя было этого делать. Нельзя было отправляться следом.
Подними голову. Взгляни на небо.
Не могу. Прошу, не надо.
Подними взгляд. Покажи, что там.
Кажется, ей больно. Кажется, ушам и шее мокро. Но поднять голову — все равно что поднять Айя-Софию одной рукой.
Сделай. Это.
Чужая воля сильна, чужая воля сминает преграды и сметает ее почти что звериный ужас, как ураган сухие листья. Сверкающая пламенем вода. Полоска горизонта. Небо, опаленное отсветами, и...
— НЕТ!
Она рухнула на колени, сжимая голову ладонями. Отчаянно хотелось взвыть и заметаться по залу, как Зверь, и пусть все цепи горят в преисподней, как и она сама, она ведь и не заметит, как не заметила, стискивая чужое горло...
Все стоило того, чтобы избежать бесконечного ужаса, который в ней вызывала мысль об озарённом небе пять веков назад.
— Поразительное искусство, — негромко заметил древний. — Кто бы ни затворил это воспоминание, он очень силен. Так легко отвергнуть мою власть...
Он хлопнул в ладоши.
— Ну что ж, кровь Саулота, ещё немного, и ты уже ничем не поможешь своим спутникам, а я этого не желаю. Ступай.
София, заторможенно кивнув, развернулась и побрела к вратам в зал на деревянных ногах. Лишь силой воли она сумела заставить себя не дрожать. На мочках ушей и шее медленно засыхало витэ.
Впрочем, ее пугало не то, что она нарушила данное мафусаилу обещание и еле после этого уцелела. Недавние тревоги по поводу превращения в игрушку в руках древнего теперь казались мелочью, не стоящей внимания.
А вот мысль о том, что черные пятна в ее памяти могли оказаться не только последствием долгого торпора, пугала ее не на шутку.