— Мне в порнофильмах «ЖМЖ» всегда жаль ту, вторую, — грубый выговор плохо дается пьяной Гвен, но она честно старается и для пущей уверенности принимается расчесывать шрам на переносице. — Потому что ее трахают в конце по инерции, а хотят ту, первую. Блондинку там или брюнетку — с сиськами и голой шеей.

— Это ведь сюжет, — улыбается Тина и опрокидывает в себя ядовито-зеленый коктейль.

— Глупости, — фырчит Гвен, отплевывается. — Не сюжет, а жисть.

Хотеть вторую — глупости.

Поэтому Гвен тянется к Тине и целует — они подруги, а Тина не против, и ее губы сухие и мягкие, горчащие мятой и лаймом. Не похожи ни на пластик, ни на стекло. Живые, человеческие.

Женские.

И глаза такие же: живые, человеческие, женские. Смотрят внутрь, в самую гущ, и, кажется, даже видят что-то, понимают.

То, что у нее внутри.

А внутри — внутри безобразная дыра десять сантиметров в диаметре, дежурный оскал, дешевые сигареты, мало сна и много-много кофе, а еще — еще одна злокачественная неизлечимая Кейра.

И от нее не сбежать, не деться; чистое лицо, россыпь веснушек и родинок, как проказа погоды, ледяные твердые пальцы и сизые внутренности.

В какой-то момент жизнь Гвен стала до смешного похожа на порнофильм в жанре «ЖМЖ», потому что есть сама Гвен, есть ее злокачественная неизлечимая Кейра, а между ними — целая Хелен Андерсон, которую не сдвинуть, не выгнать и не растоптать. И сюжет ее личного эротического психодела до оскомин прост: Гвен та самая вторая, которую трахают по инерции, потому что не хотят. Нет, вернее, не совсем так — Гвен даже не трахают. Потому что не хотят. Потому что есть та другая, первая, у которой и сиськи, и голая шея.

У Гвен есть Тина. У Тины — и сиськи, и голая, готовая для поцелуев шея.

У Гвен нет ничего.