— Мама, папа, спасибо! — Топот маленьких ножек дробным стуком отражается от невысоких стен пекарни «TS». Звенящий от восторга детский голосок наполнен искренним, невыразимым счастьем, а сама его владелица — юная малышка пяти лет от роду — едва ли не светится от распирающей её изнутри радости. — Спасибо за котёнка, он такой замечательный, такой пушистый, такой!..
Девчушка, забежав в кухню, набрасывается на родителей с объятиями и заливисто хохочет, когда отец подхватывает её на руки и начинает кружить в воздухе.
— Но, Маринетт, — растерянно переглядываясь с мужем, неуверенно протягивает Сабина, — о каком котёнке ты говоришь?..
Всё началось в тот день, когда юной Дюпэн-Чен исполнилось пять.
Он появился будто бы из ниоткуда, возник сам по себе и с тех пор прочно закрепил за собой место под её кроватью. Девчушка восприняла нового «соседа» как должное. Её не пугал его низкий рык, длинный хвост и лоснящаяся чёрная шерсть; с наивным пренебрежением она игнорировала грозный оскал и острые когти «котёнка», превышающего её саму по росту и размеру в несколько раз, и то и дело пыталась выманить его наружу. Маринетт даже пробовала играть с ним, с нетерпением поджидая наступления сумерек: её новый друг появлялся лишь после захода солнца, не терпел любого — как естественного, так и искусственного — освещения и прятался в своём укрытии с первыми проблесками рассвета, после чего бесследно исчезал.
До следующей ночи.
Девочка забрасывала под кровать мячик, бесстрашно совала своих кукол, а однажды и вовсе забралась туда сама, ни капли не испугавшись яркого свечения по-кошачьи узких глаз. И неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не подоспевшая вовремя Сабина, едва ли не силком уложившая дочь спать и настрого запретившая ей ночные игры. Явно имеющее отношение к потустороннему миру существо она не заметила, или же просто он захотел остаться видимым только для малышки Дюпэн-Чен.
С возрастом к Маринетт постепенно приходило осознание того, что её «друг» таковым вовсе не является. Интернет-ресурсы и фильмы ужасов внесли свою посильную лепту в неокрепший разум и посеяли в душе девочки первые семена сомнений. Подружки недоверчиво закатывали глаза на её сбивчивые слова, а родители относились к рассказам дочери не серьёзнее, чем к фантазиям наивного ребёнка. Ей никто не верил.
Это было ненормально, с этим нужно было что-то делать. Но что она могла в свои неполные десять?
В двенадцать обеспокоенные родители впервые повели Маринетт к психотерапевту, а уже через месяц она клятвенно уверяла всех, что ночной гость ей только приснился. Ложь не помогла решить собственные проблемы, но на время избавила её от назначенных лекарств и пустых обещаний, что в скором времени всё наладится.
Маринетт стала более замкнутой и скрытной: груз хранимой ею тайны давил на сердце неподъёмной тяжестью. Родители, специалист, даже лучшая подруга — все они искренне считали её слегка странной, но безобидной, и своим сочувствием ничуть не помогали ей в принятии решения, что же делать с неумолимо растущим «котиком» и как жить в его обществе дальше.
Вопреки фильмам ужасов и содержанию жутких статей о потусторонних явлениях, её «сосед» вёл себя на удивление смирно. Стоило Маринетт забраться в постель и погасить ночник, как тот медленно, точно дождавшись условного приглашения, показывался из-под её кровати расплывчатым во тьме силуэтом и ускользал по лестнице вниз — бродить по комнате в одиночестве. Его когти с тихим, но навязчивым скрежетом царапали затёртый ламинат, не оставляя на нём видимых следов, а глухой рокот при должной крепости нервов и щепотке детского воображения мог сойти за своеобразное урчание. Зелёные глаза фосфоресцировали в темноте неестественно ярко и изредка, когда девочка уже крепко спала, останавливались на её лице.
Всё изменилось с приходом Натаниэля Куртцберга.
Робкий романтичный юноша уже давно нравился Маринетт, и она была несказанно рада, когда им обоим назначили совместный проект по истории Франции. К тому времени ей уже исполнилось шестнадцать. Разложив учебники и конспекты, одноклассники уселись на софу и, склонив головы друг к другу, полностью погрузились в рабочую атмосферу. Говорили преимущественно об учёбе, но, как это обычно происходит между двумя неравнодушными друг к другу подростками, их беседа постепенно перешла на более личные темы.
Натаниэль рисовал узоры на полях тетради, много улыбался и заставлял сердце девушки сладко трепетать, стоило ему невзначай коснуться её руки своей. Он поправил пламенно-рыжую чёлку и смущённо предложил подруге нарисовать на её запястье цветочный орнамент, который, как утверждал сам художник, отгонял злых духов и имел свойство приносить удачу. Маринетт такая формулировка позабавила, но руку она послушно протянула. И он бережно, как самую большую в мире ценность, принял её ладонь и приступил к узору. Дюпэн-Чен с воодушевлением следила за полётом его тонких пальцев, после чего закусила губу и вопросительно посмотрела на Натаниэля, когда тот, прервавшись на несколько секунд, слегка потянул её руку на себя.
— Маринетт, — шёпотом позвал юноша, склоняясь к её лицу ещё ближе и откладывая гелевую ручку в сторону.
Девушка вскинула на него увлажнившиеся глаза и слегка приоткрыла губы, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что сейчас должно произойти. Она натянуто улыбнулась, страшась и одновременно желая подарить Натаниэлю свой первый поцелуй.
Куртцберг был взволнован не меньше Маринетт, но справился с нахлынувшими чувствами раньше неё; он первым приподнял её подбородок двумя пальцами и мягко повёл её лицо к себе. Маринетт подалась к нему навстречу, и в этот самый миг, когда их дыхание смешалось, а до вожделенных губ оставались считаные миллиметры, Натаниэль рывком отстранился от неё, почти оттолкнул и громко закричал от боли.
Маринетт испуганно вскочила с софы и только и успела заметить разорванную штанину, стремительно пропитывающуюся кровавым багрянцем, как во всём здании тотчас отключилось электричество.
Комната погрузилась в непроглядную темноту. Зимой сумерки наступали крайне рано.
— Эй, молодёжь, как вы там? — послышался снизу обеспокоенный голос Тома. — Не переживайте, просто пробки выбило, я сейчас всё улажу.
— К-конечно, папа, у нас всё хорошо, не торопись, — надтреснутым голосом ответила отцу Маринетт, чувствуя, как на её лбу выступает холодная испарина, а вдоль позвоночника змеится лихорадочный озноб.
Она знала, что дело было вовсе не в пробках: тяжёлое хриплое дыхание опаляло её затылок раскалённым жаром, а негромкий скрежет когтей о ламинат не оставлял никаких сомнений в неслучайности произошедшего. Натаниэль, схватившись за раненую ногу, приглушённо стонал от боли сквозь крепко стиснутые зубы и не замечал постороннего присутствия. Маринетт было жаль друга, но единственное, что она могла для него сделать, это спровадить домой как можно скорее.
— Тебе лучше уйти прямо сейчас, Натаниэль, — тихо, но твёрдо произнесла она и подала ему руку.
— Конечно. — Куртцберг, видимо, всё-таки заметил что-то неладное и с затаённой опаской принял протянутую ладонь. Он неуютно поёжился, коротко кивнул головой — в темноте девушка не смогла рассмотреть его жеста — и, прихрамывая на левую ногу, медленно пошёл к выходу.
Маринетт не стала его провожать. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто всё ещё стоит за её спиной; не обязательно было слышать лязг острых зубов и посвист рассекаемого хвостом воздуха, чтобы наконец-то осознать, что позади неё находится не просто потусторонняя сущность, мирно соседствующая с ней уже долгие годы, но рассвирепевший монстр. Не друг, не мистический питомец и даже не безобидный призрак, а самое настоящее чудовище, которое только что явило свою истинную звериную сущность.
Свет включился сразу же, стоило Натаниэлю переступить порог квартиры.
Ощущение чужого присутствия исчезло вместе с ползущими по потолку пятнами света от фар автомобилей, проезжающих мимо по улице. Впервые за всё время своего сосуществования с монстром Маринетт надела наушники перед сном и накрылась одеялом с головой: привычный шум шаркающих шагов казался оглушительным, действовал на нервы и буквально сводил её с ума. Она проворочалась всю ночь, а наутро обнаружила свою руку спущенной с кровати — видимо, снедаемая бредом полусна, она не заметила, как неудачно повернулась и предоставила чудовищу такую замечательную возможность подобраться к ней. И тот своего не упустил: начатый Натаниэлем орнамент был слизан подчистую, кожа запястья покраснела и воспалилась, а дополнял эту пугающую картину чёткий полуовальный отпечаток зубов.
И девушка стала бояться своего «соседа». Он недвусмысленно дал ей понять, что мог быть опасен и что с ним теперь необходимо было считаться.
Отыскав в Интернете несколько названий транквилизаторов, отпускаемых без рецепта врача, Маринетт втайне от родителей наведалась в аптеку.
На занятия Натаниэль не пришёл. И Дюпэн-Чен, мучимая тревогой и чувством вины, навестила его в тот же день ближе к вечеру. Она занесла ему оставленные у неё учебники, а заодно угостила его апельсинами и пирожными домашнего приготовления. Натаниэль был бледен, но держался молодцом. Он понимающе улыбнулся на её путаные извинения и, неловко поджав туго забинтованную ногу, с благодарностью принял источающий головокружительные ароматы цитрусов и корицы вощёный пакет.
— Прости, что не сказала, — виновато заглядывая ему в глаза, пробормотала Маринетт. — У меня есть кот, и он… не очень любит посторонних.
— Ничего себе котик. Мейн-Кун? — с усмешкой уточнил Натаниэль, явно намекая на глубину и протяжённость полученных царапин.
— Да, всего лишь кот. Мейн-Кун, — с видимым облегчением согласно кивнула она и, спохватившись, зачем-то пояснила: — Чёрный.
Ровно с этого самого момента монстр обрёл вполне конкретное имя, вытеснившее все прочие шутливые клички, которыми его награждала девушка по мере их постепенного взросления. Так он стал Котом. Маринетт с нервным смешком вспоминала раннее детство, когда звала зеленоглазое чудовище точно так же, только более ласково.
Две последующие ночи она спала со включённым ночником. Кот не появлялся, не приемля слишком яркого для него света. Маринетт с удивлением и некой долей радости отметила, что, похоже, всё-таки нашла способ держать его в узде.
А на третью ночь её кровать стало шатать так, что поначалу она даже решила, что началось землетрясение. Древесина натужно скрипела, а простыни белыми хлопковыми волнами вспучивались на матрасе. Кровать дрогнула особенно сильно, почти вставая на дыбы и грозясь опрокинуться, и Маринетт едва ли не скатилась с неё, но успела запоздало схватиться за изголовье обеими руками и отсрочить своё падение ещё на несколько секунд.
— Кот, перестань, — всхлипнула она, неумолимо сползая вниз и из последних сил цепляясь за полированное дерево. Монстр её просьбам не внял и с новыми силами затряс предмет мебели. — Я выключу свет, только успокойся!
Это подействовало. Кровать застыла неподвижно, и в комнате воцарилась непривычная звенящая тишина.
Отбросив спутанные волосы с лица, Маринетт с облегчением перевела дух и тут же закашлялась, подавившись воздухом: миниатюрный пластиковый выключатель находился на тумбочке, за пределами её спального места, на территории, до рассвета принадлежащей лишь одному Коту. На её постель он посягать никогда не смел, но всё, что было за её пределами, сейчас являло собой неподдельную опасность.
Несколько раз сжав пальцы в кулак и сразу же расслабив их, девушка, чувствуя себя неопытным мелким воришкой, которому в случае неудачи отрубят кисть, быстрым движением потянулась к выключателю.
Длинная когтистая рука с заскорузлыми пальцами и шишковатыми межфаланговыми суставами, изогнувшись под неестественным углом, вынырнула из-под торца кровати и мгновенно схватила её за запястье. Кот, словно гигантский чёрный паук, вылез следом, заламывая свои конечности наперекор всем законам природы и анатомическим пособиям.
Маринетт сдавленно вскрикнула и попыталась высвободиться, но он решительно потащил её к себе, пронзая рассеянный полумрак нечитаемым взглядом и обнажая ровный ряд желтоватых зубов.
Путаясь в одеяле, Маринетт хваталась свободной рукой за края кровати и исступлённо рвалась из хватки чудовища — бесполезно; это не помогало против его зверской, нечеловеческой силы. Застыв на самом краю постели, стоя на коленях перед его неподвижным силуэтом, она была готова расплакаться от отчаяния. Девушка с мольбой вскинула глаза на неясное лицо монстра и, уловив во влажном блеске его склер отражение собственного побледневшего лица и яркие отсветы ночника, неожиданно поняла, что ей нужно делать. Она рывком подалась в сторону, свободной рукой торопливо погасила источник света и, окончательно потеряв равновесие, с тихим полустоном сползла на пол.
Её сердце было готово взорваться от всплеска адреналина, а мурашки стылой волной прошлись вдоль позвоночника: теперь она оказалась в полной власти Кота.
Монстр не шелохнулся. Казалось, он и вовсе не заметил затаившую дыхание и съёжившуюся у его ног девушку. И, когда Маринетт уже стало казаться, что ей суждено провести в таком неудобном положении всю ночь, со страхом вслушиваясь в гортанный рокот чудовища и вздрагивая от малейшего движения кончика его хвоста, он наконец зашевелился. Кот сжал её запястье чуть сильнее и сразу же отпустил её руку, как будто разом потерял к девушке интерес. Издав хриплый рык, больше похожий на нездоровый смешок, он развернулся и медленно спустился по лестнице вниз — Маринетт с недоверием вслушивалась в его удаляющиеся шаги, — возвращаясь к своему привычному маршруту на нижнем ярусе комнаты.
Наутро Том поинтересовался, что за шум был у дочери в спальне, на что Маринетт только бледно улыбнулась и виновато развела руками, ссылаясь на собственную неуклюжесть и неловкое падение с кровати.
Что она и вынесла из произошедшего, так это то, что Кот действительно не любил освещение, но при желании вполне мог его терпеть и появляться тогда, когда считал нужным. Даже днём.
С этой ночи между девушкой и её чудовищем возникло негласное правило — первое из череды грядущих. Ночник в позднее время она больше не включала, как и любой другой источник света, а за это Кот продолжал появляться исключительно в тёмное время суток и не тревожил сон своей «соседки» бешеной скачкой мебели.
С раздражающим скрипом его когтей о напольное покрытие она также сумела справиться: Том постелил ковролин в спальне дочери по просьбе последней, чем заслужил крепкие объятия и обязательную помощь в пекарне на целую неделю.
Стало тише, но едва ли спокойнее.
И тогда Маринетт решилась на отчаянный шаг, а в её положении и вовсе граничащий с безумным: она попробовала провести ночь не на своей кровати, а на диванчике в гостиной, втайне надеясь, что зверь не покинет пределов опустевшей спальни и оставит её в покое хотя бы один раз.
Ничто не потревожило её сон.
Проснулась Маринетт с первыми лучами солнца, лёжа на полу, совершенно разбитая, с багровыми кровоподтёками на шее и парой неглубоких царапин на голенях.
После этого она поклялась самой себе спать исключительно в своей постели. Это стало вторым установленным правилом.
Третье правило — никаких перил и ограждений — Кот обозначил сам. Стоило девушке попросить отца поставить более высокие бортики для кровати, чтобы во сне не было риска свесить с неё ногу или руку, как монстр той же ночью выломал их все подчистую, чем окончательно утвердил за собой право самолично, наравне с ней устанавливать границы дозволенного.
Маринетт перепробовала всё: фотографии и видеозаписи не фиксировали зверя, религиозная атрибутика не оказывала на него ровным счётом никакого влияния, а от запаха чеснока Кот лишь единожды чихнул, и не более того.
В какой-то момент она смирилась с тем, что всю жизнь вынуждена прожить с чудовищем, и от принятия этой безрадостной перспективы отчего-то стало легче на душе.
Подруг и уж тем более Натаниэля она больше не приглашала в гости, а сама решительно отказывалась от ночных сеансов кино, пижамных вечеринок и простых ночёвок. Безопасность близких для неё была важнее собственного досуга.
А однажды Маринетт случайно поймала его взгляд. Она лениво листала ленту новостей в смартфоне и непреднамеренно посмотрела куда-то в сторону, всего лишь скользнула взглядом по облитым тусклым лунным светом очертаниям предметов мебели и замерла, встретившись с неподвижными, вполне осмысленно смотрящими на неё кошачьими глазами. Монстр стоял посреди комнаты, запрокинув голову, и не мигая изучал выражение любопытства и опасливой настороженности, в первое мгновение проступившее на лице девушки. Он склонил голову к плечу и вдруг бесшумно запрыгнул на верхний ярус спальни, прямо к её постели, минуя ступеньки и игнорируя силу всемирного тяготения.
Маринетт вздрогнула от испуга и неожиданности и тотчас спрятала лицо в ладонях.
Когда же она всё-таки осмелилась поднять взгляд, то едва не потеряла сознание от страха: монстр стоял в упор к кровати и продолжал буравить её полыхающим взглядом. Он был высок и худощав, очертания его фигуры во многом походили на человеческие, за исключением второй пары треугольных ушей на макушке, непропорционально длинных конечностей, когтей и хвоста. Заметив, что девушка разглядывает его, Кот сдержанно зарычал и протянул к ней руку, но Маринетт мгновенно отпрянула от неё и вжалась в спинку кровати, поджав к себе ноги и с ужасом взирая на крючковатые когти, зависшие в опасной близости от её лица.
Его пальцы замерли, точно натолкнулись на невидимую преграду.
— Уходи, ты пугаешь меня, — прошептала она и уткнулась лбом в колени, не в силах унять сотрясающую тело крупную дрожь.
Кот недовольно зашипел.
Когда же Маринетт повторно набралась смелости поднять глаза на зверя, поблизости его уже не оказалось. Один только шорох когтей о ковролин дал ей понять, что её эксцентричный питомец вернулся под кровать.
В ту ночь она осознала, что Кот способен понимать её речь, несмотря на то, что никогда прежде он не реагировал на её слова.
Девушка взрослела — впереди уже маячили выпускной и долгожданное поступление в университет. Её хрупкий мир с монстром пришёл в некое подобие равновесия.
И, когда ей уже стало казаться, что её жизнь постепенно налаживается, всё рухнуло в один миг.
К выпускному балу Маринетт подошла со всей ответственностью: она тратила абсурдно много времени на подготовку эскизов своего будущего платья, кропотливо делала и переделывала замеры и старательно вычерчивала выкройки. Заботы о грядущем празднике и засиживания в библиотеках и Интернете на время вытеснили ставшие неотъемлемой частью её жизни тревоги по поводу её «соседа».
Бал удался на славу. Шампанское и вина лились рекой, закуски не казались приторными, фейерверк был впечатляющим, а наряды девушек поистине будоражили воображение. Но самым запоминающимся и прекрасным моментом, навсегда занявшим отдельную нишу в сердце Маринетт, был белый танец с Натаниэлем и последующий за ним, пьянящий не хуже пузырьков дорогого шампанского, нежный поцелуй.
Домой она вернулась уже за полночь и, блаженно улыбаясь и вяло борясь с сонливостью от переизбытка выпитого алкоголя, устало опустилась на софу — передохнуть всего на минуту — и заснула практически мгновенно, даже не успев скинуть с себя пышное платье и распустить собранные в замысловатую причёску волосы.
Её разбудил хриплый рык и непривычное ощущение чего-то горячего и влажного на своей обнажённой груди. Чего-то, весьма похожего на язык. Девушка сонно шевельнулась и едва смогла сдержать готовый вырваться крик, когда поняла, что видит перед собой не бледно-розовый потолок, а ровное древесное полотно.
Каким-то немыслимым образом она оказалась под своей кроватью.
Платье смятым комом осталось лежать на софе, там же, где и аккуратные босоножки, шпильки для волос и нижнее бельё.
Маринетт покрылась мурашками и задрожала от страха и отвращения, когда облачко нагретого пара с шумом исторглось из пасти чудовища и осело на её коже мельчайшими бисеринками тошнотворно-тёплой жидкости. Два сверкающих глаза с расширившимися вертикальными зрачками в упор смотрели на неё и, казалось, чего-то ждали. Маринетт нервно сглотнула, а Кот глухо заворчал и предупредительно зажал ей рот ладонью — его кожа, лишённая шерсти, оказалась на удивление гладкой.
Никогда прежде Маринетт не видела его так близко: среди густых прядей на его макушке, разбавляя привычную черноту, она сумела рассмотреть и пару светлых. И почему-то, уцепившись за эту незначительную деталь, окончательно уверилась, что это не дурной сон. Это самый настоящий кошмар наяву, который не прервать простым щипком или стаканом ледяной воды, вылитой на лицо.
А монстр, словно прочитав её мысли, зло оскалился и продолжил с неторопливой властностью исследовать беззащитное, предоставленное ему во всех смыслах, девичье тело.
Маринетт застыла от ужаса, даже не пытаясь сопротивляться.
Кот не выпускал её до самого рассвета.
Урок был усвоен, а среди иссиня-чёрных волос на голове восемнадцатилетней девушки впервые засеребрился один седой.
Позже, смаргивая слёзы с ресниц и с остервенением, до пылающей красноты отскребая собственное тело мочалкой и стараясь точно так же выцарапать из памяти ощущение чужих прикосновений, она пустыми глазами смотрела в стену и едва заметно шевелила губами: репетировала прощальную речь для Натаниэля. Её рука скользнула к внутренней поверхности бедра, и Маринетт с отвращением стёрла приставшие к коже разводы подсыхающей крови и остро пахнущей полупрозрачной жидкости, о происхождении которой старалась даже не думать.
С Натаниэлем она порвала по телефону в тот же день, торопливо излагая заранее заготовленные фразы и шаблонные клише о «друзьях», «дай мне немного времени», «ещё не готова» и прочей несусветной чуши, украдкой смахивая набегающие слёзы и склеивая разбитое сердце фальшивыми увещеваниями, что у них ещё будет возможность быть вместе, нужно только потерпеть и немного подождать.
Теперь в её аптечке появились и антидепрессанты.
— Это же не конец света, — говорила Маринетт самой себе, стоя перед зеркалом в ванной и внимательно изучая собственное посеревшее лицо и синюшные тени под глазами. Её осунувшийся вид никого не удивлял: впереди были выпускные экзамены. — Я справлюсь. Забуду об этом как о страшном сне.
Девушка зашелестела блистерами, высыпая на ладонь уже три таблетки: тянущая боль внизу живота всё ещё преследовала её, вынуждая принимать вдобавок ко всему и анальгетики.
— Ну, а дальше-то что? — горько улыбнулась она самой себе, безучастно разглядывая препараты в своей ладони. — Упаковка снотворного за раз? Наркотики? Крысиный яд?
И в этот момент, глотая горькие пилюли, Маринетт даже не подозревала, что в скором времени получит ответ на свой вопрос. И он ей очень, очень не понравится.
Экзамены были сданы с блеском: Кот затих и терпеливо пережидал её засиживания допоздна при подготовке. Маринетт успешно поступила в университет и съехала от родителей. Зверь последовал за ней. Она не удивилась, когда первой же ночью он возвестил о своём присутствии низким рыком.
Кем он был? Монстром из детских страшилок, призраком, заблудшей душой? Интернет не давал ответа, а Маринетт устала задавать этот вопрос в безмолвную тьму, ютясь на краю кровати и крепко обнимая синтетическую подушку как своего самого близкого и единственного союзника в непрекращающейся холодной войне с чудовищем.
— Убирайся. Возвращайся туда, откуда пришёл, — со злостью и бесконечной обидой в голосе шептала она в темноту каждую ночь, как будто её слова могли иметь для него хоть какой-то вес.
На её реплики Кот поначалу никак не реагировал. Но затем что-то изменилось: со временем он стал злее, позволил себе сердиться, рычал в ответ на её недружелюбные посылы, рвал когтями обивку мебели, а порой запрокидывал голову и жутко выл на протяжении нескольких долгих минут, чтобы, прервавшись для одного короткого, тлеющего взгляда в её сторону, завести свою песнь сначала.
Девушка его возненавидела. Он лишил её сна, лишил Натаниэля, невинности и, самое главное, свободы и спокойствия; превратил в жалкую тень самой себя, непрерывно глотающую уже двойную дозировку таблеток, чтобы продержаться ещё день-другой и не сойти с ума окончательно и бесповоротно.
Она даже рассматривала вариант разозлить Кота до предела и просто спрыгнуть с кровати, чтобы всё это наконец прекратилось, но её останавливал реальный страх того, что одной только гибелью дело не ограничится: по ту сторону её мог встретить не проводник в иной мир, а все те же ненавистные зелёные глаза.
Сухо скрипнули пружины, когда зверь впервые залез к ней в постель.
Маринетт побледнела, но почти не удивилась. Подсознательно она ожидала чего-то подобного. Всё это время Кот позволял ей верить в то, что на своей кровати она в безопасности. И она верила, цеплялась за этот мнимый островок спокойствия, на деле лишь растрачивая силы на пустые грёзы о том, что там монстру до неё не добраться, вместо того, чтобы искать способ избавиться от него раз и навсегда.
Теперь же было поздно что-то менять. Он всё продумал заранее.
Маринетт вздохнула, закрыла глаза и покорно откинулась на подушки. Она одна. Ей никто не верит, а родители боятся «рецидива» как огня, и очередных бредней о её галлюцинациях они не перенесут. Она ни о чём им не расскажет, потому что любит их, потому что их спокойствие для неё слишком ценно. Гораздо важнее собственной жизни, уже с пяти лет медленно, но неотвратимо летящей под откос.
Помощи ждать неоткуда.
Острый коготь поддел шорты её пижамы и потянул их книзу, высвобождая девушку из предмета гардероба. В ближайшие пару часов одежда ей точно не понадобится.
А наутро, скрыв пепельно-серое лицо под толстым слоем дорогой косметики, а кровоподтёки и укусы — под водолазкой с высоким воротом, Маринетт, проглотив положенную дозу болеутоляющего на пустой желудок (любая пища одним своим запахом вызывала рвотные позывы), отправилась на занятия. Её соседка по парте — невысокая кареглазая шатенка, страдающая от избытка веса, оптимистичная, и, к тому же, заядлая кошатница, — заметив протяжённые царапины на её руках, не преминула засыпать Маринетт десятком неудобных вопросов.
— Ого, неужели это твой кот так набедокурил? — с любопытством спросила она, забавно морща веснушчатый носик. — А как зовут? Что за порода? Фото покажешь?
Бегающий взгляд Маринетт расфокусировано рыскал по аудитории. Ей было невыносимо плохо то ли от болей в желудке, то ли от последствий прошедшей ночи, то ли от трескотни одногруппницы.
— Да, всего лишь кот. Мейн-Кун, — прошептала она дрожащими губами и спрятала руки в карманы накинутого поверх водолазки жакета. И незаметно стиснула кулаки, когда под партой что-то острое коснулось её лодыжки и плавно повело по линии голени кверху. — Чёрный, — добавила она и растянула уголки губ в безликой улыбке человека, приговорённого к смертной казни.
— Всего лишь кот, — повторяла она уже дома вечером, расчёсывая волосы перед сном. В зеркале на неё смотрела мертвенно-бледная девушка, вялая и сонная из-за выпитого снотворного. Позади неё в дверном проёме стояла высокая, расплывающаяся из-за подступающих слёз, похожая на человеческую, фигура. — Мейн-Кун, — выдохнула Маринетт и опустила голову, когда широкие ладони опустились на её плечи. Лампочка под потолком перегорела и лопнула, осыпав её брызгами битого стекла. — Чёрный, — прошептала она, чувствуя, как ноги отрываются от пола, и Кот несёт её — Маринетт уже прекрасно знала, куда и для чего — в спальню.
В старой самодельной косметичке, приспособленной под домашнюю аптечку, среди прочих разных препаратов с транквилизаторами и антидепрессантами с недавних пор стали соседствовать сильное снотворное и противозачаточное.
Монстр положил свою ношу на кровать, а Маринетт, задержавшись взглядом на его помутневших глазах, вдруг ясно осознала, что сказка о Красавице и Чудовище — самая настоящая глупость, красивая фальшь, один сплошной обман, умело замаскированный в искусных декорациях. Чем бы ни руководствовался Кот, требовательно лаская её тело — любовью, простой похотью или чёрт знает чем ещё, — ей было плевать на его мотивы. Её тошнило от его нежности, от ощущения его пальцев на её коже и вездесущего запаха подкроватной пыли и мокрой шерсти.
Маринетт изнывала от ноющей боли в животе. Очередная таблетка болеутоляющего, предупредительно принятая ею перед сном на голодный желудок, могла спровоцировать обострение гастрита и в конечном счёте свести всё к язве, но это было меньшей изо всех её проблем. Без препарата Маринетт не вынесет эту ночь: зверь не пощадит её, — а поужинать — означало унизительно выплеснуть кислую жижу прямо на подушки. Она уже проходила через это — мало приятного.
Кот рыкнул и перевернул её на живот, нависая сверху зловещей тенью и вздыбливая безобразно торчащую нечёсаными колтунами шерсть на холке. Подступивший ком закупорил горло Маринетт горчащим кляпом, в паху всё горело от распирающей боли — вслушиваясь в рваное дыхание монстра, девушка с некой долей злорадства отметила, что секс на сухую был неприятен не только ей, — а в душе чернильными кляксами расползалась пустота, поглощающая все прежние светлые и добрые чувства без остатка.
Маринетт закусила наволочку, чтобы не взвыть в голос от жалости к себе. Видела бы её сейчас мать! А Натаниэль… При мыслях о своей первой влюблённости крупные слезы покатились по щекам и затерялись среди складок простыни. Её жизнь превратилась в череду полос — чёрная — Маринетт зашипела от боли, когда Кот задел когтями её поясницу, — и непроглядно-тёмная, в разы насыщеннее и гуще ненавистной лоснящейся шерсти.
Чудовищу не нравилось бездействие партнёрши. Он повернул её лицом к себе и агрессивно зарычал, не позволяя девушке отстраниться и избежать его взгляда; грубо тормошил, прогонял сонливость и заторможенность, навеянную принятым ранее препаратом. Опасно изогнутые когти нетерпеливо оцарапывали кожу на боках, добавляя красок бледному телу.
— Тебе всё мало? — с негодованием выплюнула Маринетт, морщась от боли и жгучего зуда при соприкосновении с жёстким звериным покровом.
Она протянула руку и стала медленно гладить Кота по спине, безучастно перебирая пальцами его густую короткую шерсть. Терять ей было уже нечего.
На вид шерсть была гладкой и мягкой, но стоило только провести кистью против её роста, как острые концы шерстинок впивались в ладонь подобно иглам.
Кот успокоился. Он замедлился, стал двигаться плавнее, мягче и сменил грозный рык на благодарное урчание. Широким мазком языка он провёл по шее Маринетт и остановился над бьющейся жилкой ровно в тот момент, когда девушка подняла и вторую руку и недвусмысленно обхватила его шею с двух сторон.
Она мечтала убить его, задушить прямо сейчас, разорвать ногтями и, если нужно, даже впиться зубами в жёсткую шерсть, чтобы, захлёбываясь хлынувшей нечистой кровью, наконец-то положить конец своим страданиям. Но, к несчастью, Маринетт не была уверена, что это сработает. Шумное дыхание зверя казалось лишь симуляцией, а под её пальцами не было и намёка на пульс: одни только напряжённые мышцы и более тонкие контуры сухожилий. Кот успел бы прикончить её раньше: ему достаточно было вонзить клыки в её сонную артерию и выждать несколько минут.
Маринетт расслабила руки и снова стала гладить его, а тот продолжил ласкать её шею как ни в чём не бывало.
Они оба сделали вид, будто ничего не произошло.
Девушка потеряла счёт времени, сгорая заживо под одурманенным взглядом широко распахнутых кошачьих глаз, бессмысленно мечась на нагретых простынях и уже почти не сдерживая страдальческие стоны.
Монстр не торопился. Он сдавленно зашипел, содрогнулся всем телом и лёг на неё, придавив её к постели всей своей тяжестью, только тогда, когда она уже стала медленно впадать в беспамятство. Маринетт задыхалась и хрипло кашляла, утыкаясь носом в его белёсую макушку, но это было даже по-своему приятно: осознавать, что на сегодня её пытка закончилась.
Кот зашевелился, и она вытянулась под ним струной.
Остался последний акт.
Мерзкий и унизительный, но, по крайней мере, хотя бы не причиняющий боли.
Зверь приподнялся над девушкой и стал тщательно зализывать оставленные им царапины и укусы. Он задержался чуть дольше на её груди и шее, хотя сегодня там, как она знала, ран не было. После этих нехитрых манипуляций царапины затягивались всего за несколько часов. И пусть это не спасет её от расспросов назойливой подруги, ухитряющейся замечать некоторые из следов когтей и клыков явно немаленького хищника, но уже к вечеру Маринетт будет как новенькая.
Кот заботился о своей игрушке.
Она вздрогнула, выныривая из пространных мыслей, почти убаюканная ритмичными движениями его шероховатого языка, когда монстр прочертил влажную дорожку вдоль её живота книзу. Маринетт зажмурилась и задержала дыхание, со смятением почувствовав, как он принялся ласкать её.
— Прекрати! — заскулила она, судорожно сминая простынь в руках, и протестующе мотнула головой. — Кот, остановись!
И, к её немалому облегчению, он послушался. И тут же больно укусил её за внутреннюю поверхность бедра. Маринетт тихо вскрикнула, приподнялась на локтях, чтобы взглянуть на шалеющее от собственной наглости чудовище, и сразу же встретила его пристальный и несколько надменный взгляд. Свежую рану он не тронул, оставляя её как своеобразную отметину, напоминание — как будто она могла забыть — и неторопливо скрылся под кроватью.
А девушка откинулась на смятую постель и мечтательно закрыла глаза. Изнурённая долгой бессонной ночью, полностью опустошённая и морально раздавленная, сейчас она желала лишь одного: уснуть и не проснуться. Её снотворное было недостаточно сильным для этого — Маринетт сплёвывала проглоченные таблетки в унитаз прежде, чем они успевали подействовать; в своих жалких попытках дойти до крайности она была невероятно целеустремлённой, надеясь, что когда-нибудь — рано или поздно — ей это удастся.
Горящие раны не могли позволить длительное время отдыхать и предаваться эгоистичным и малодушным мечтам.
Маринетт пора было готовиться к новому дню, собираться с силами, чтобы убедительно лгать друзьям и беззаботно улыбаться знакомым, а вечером, смыв косметику и приняв очередную таблетку болеутоляющего, ожидать, сходя с ума от страха и отвращения, когда ночной гость вновь навестит её.
Всего лишь кот. Мейн-Кун. Чёрный.