Первым действительно крепким орешком для меня становится Лоора. Причём отчасти я предвижу это, ещё когда понимаю, кого и откуда мне придётся забирать. Даже для меня, телепата, давно прошедшего этап бесконтрольных вспышек способностей и научившегося отключаться, когда это нужно, пара часов пребывания в доме для умалишённых — немалое испытание. Что говорить о совсем юной девочке-эмпате, без малейшего навыка экранирования, мешающей свои и чужие эмоции в одну ужасающую кучу и вынужденную провести там без малого четыре месяца.

Врачи считают её безнадёжной. Я же понимаю, что говорить хоть что-то о её состоянии можно будет только, когда мы увезём её подальше отсюда. Я не уверен. Но когда нас пускают к ней и, повинуясь моей воле, чужие эмоции в её голове стихают, и она поднимает на меня глаза — я понимаю, что надежда всё-таки есть. Совсем зыбкая — её сознание очень нестабильно и почти подавлено за эти месяцы, но она ещё хочет бороться.

Я мог бы просто внушить врачам отпустить её со мной, даже с бумагами бы проблем не возникло — у Лооры не было известно ни родителей, ни опекунов, ни даже настоящего имени, только то, которым она когда-то назвала себя сама. Но поскольку мне надо убедить не только их, но и её, я выбираю другой путь. Врачам я достаточно убедительно плету что-то об испытаниях нового лекарства, для которых Лоора подошла бы как нельзя лучше, телепатически только снижая их уровень критичности. Лооре же терпеливо и осторожно объясняю, отчасти словами, отчасти образами, что могу показать ей способ уйти отсюда, если она готова делать то, что я скажу.

Далее следует демонстрация «эффективности» лекарства. Лоора стоит перед врачами и медленно, неуверенно отвечает на их вопросы. Я не управляю ею, только подсказываю, когда она сбивается, держу блоки, заглушающие чужие эмоции, и поддерживаю осторожно её сознание, слишком слабое для таких испытаний и пытающееся то и дело ускользнуть от реальности. Но с каждой минутой она ощущает себя всё увереннее, и, когда мы выходим оттуда, я уже точно знаю, что приехал не зря. Но это ещё только начало.

Первую неделю я вынужден посвятить ей практически полностью. Особняк тоже не самое спокойное в эмоциональном плане место, хотя и получше психушки. Надеюсь. Но пустых уголков в нём ещё достаточно, и для начала мы с ней обосновываемся в одном из них. Из записей в её истории следует, что ей около тринадцати лет и что она не помнит ни родителей, ни своего полного имени, ни вообще большей части своей жизни. Это на момент поступления, далее её состояние стремительно ухудшалось по необъяснимым для врачей, но вполне понятным для меня причинам, и они вскоре потеряли возможность контакта с ней.

На мой взгляд, это не является неразрешимой проблемой, мне уже доводилось работать с повреждённой памятью. Собственно, первое, что я ей предлагаю, как только она становится способна воспринимать окружающий мир более-менее адекватно, — помочь восстановить воспоминания. И тут мне впервые приходится столкнуться с её весьма непростым характером. Лоора категорически против. Я не знаю, что и насколько она на самом деле помнит, но позволять копаться в этом она никому не намерена. Возможно, моё любопытство и имело бы шансы победить в борьбе с честностью, но выясняется ещё одна вещь. Хотя девочка практически не способна контролировать свой дар, а принадлежность улавливаемых эмоций может определить разве что по расстоянию от людей до себя и соответствующей этому «громкости», но телепатический контакт она тут же учится вычислять на раз, поскольку эмоции телепата, решившего покопаться у неё в голове, звучат для неё набатом, выдавая с потрохами. Так что мне приходится безоговорочно уступить её решению, если я хочу рассчитывать хоть на какое-то доверие.

Впрочем, против телепатических разговоров она не возражает, и в целом быстрее других учится общаться таким образом, предъявляя телепату именно то, что она хочет сказать, а не обрывки мыслей и образов, не оформленные в речь. Единственное, о чём я всегда забочусь перед этим — привести свои эмоции в порядок. Но это же относится и к обычному общению с ней и быстро входит в привычку.

Второй раз она поражает меня, когда к исходу второй недели появляется среди учеников. Видно, как тяжело ей это даётся, и её первые визиты в общие залы очень кратковременны, но и запираться в дальних комнатах, как я ожидал, она не намерена.

Я рассчитывал вначале дать ей восстановиться и только потом начинать постепенно работу над её способностями. Но она решает всё иначе, и я снова вынужден уступить. Мне нужно время, чтобы разобраться в тонкостях её дара; у каждого мутанта способности уникальны, даже если они объединены общим названием, и приёмы, помогавшие когда-то мне, могут оказаться совершенно бесполезны для неё.

Отчасти так и происходит. На внешние ментальные щиты она, по-видимому, не способна. Впрочем, остается вероятность, что это вопрос времени. В конце концов, я и сам освоил возможность блокировать чужое влияние до того, как оно на меня подействует, совсем недавно, окончательно разобравшись в этом фокусе, только когда он был продемонстрирован мне Эммой. У неё все-таки несравнимый с моим опыт; как жаль, что мне самому не у кого было поучиться.

С внутренними блоками всё ожидаемо лучше: по сути, они доступны и не телепатам, хотя разница будет немалой. Лоора осваивает их быстро, но, к сожалению, оказывается, что они способны отсечь лишь небольшую часть эмоционального спектра, в основном из наиболее сложных и высокоорганизованных эмоций. Более примитивные и грубые остаются проблемой, и основное решение, которое у нас пока есть — учиться отличать своё от чужого. Лоора пользовалась этим и раньше, сама найдя такой выход, и, постепенно освоившись, она наверняка смогла бы сладить со своим даром, не ухудши всё попадание в приют для душевнобольных. Там у неё шансов не было; это вообще чудо, что она оказалась способна настолько сохранить себя.

Лоора присоединяется к остальным ученикам уже через месяц. Её целеустремлённость впечатляет, а упрямство воистину безгранично. Но при этом она никогда не стремилась к абсолютному контролю. Я ожидал, что, освоившись с разделением эмоций, она будет применять его постоянно, когда находится среди людей, хотя это и требует определённых усилий и концентрации. Но нет, большую часть времени Лоора по-прежнему позволяет чужим эмоциям течь в её голову, мешаясь там с её собственными. Это делает её не лучшим собеседником. Да и в отличие от большинства людей, она не слишком сдерживает в себе весь этот коктейль, позволяя себе нередко выплёскиваться на окружающих. То есть, если в компании с ней оказывается человек, который на кого-то злится, но держит это при себе, то Лоора мало того, что подцепит себе эту злость и совершенно некритично примет за свою. Она ещё и обязательно её на кого-нибудь выплеснет, как правило, на совершенно невиновного. За ней быстро закрепляется репутация неуравновешенной и вспыльчивой особы, но это её не смущает. Мои осторожные попытки убедить, что это не слишком правильный подход, упираются всё в то же упрямство и мысль «Но это я. Такая, как есть. Хотите вы этого или нет». Мне остаётся только тихо радоваться, что способность проецировать свои эмоции на других не входит в её арсенал. По крайней мере, пока.

***

Эдди появляется в школе чуть позже Лооры, хотя она ещё на тот момент практически ни с кем не общается. Его случай благополучен настолько, что даже не верится. Едва просыпающиеся способности к телекинезу, развивающиеся медленно и неспешно, не успевшие напугать ни его, ни окружающих. Благополучная и любящая семья. Ему пятнадцать, хотя он кажется ещё младше, учитывая несвойственную этому возрасту открытость и доверие ко всему миру. Я откровенно отдыхаю, общаясь с ним после Лооры. Во время наших занятий он способен отвлечься на открывшийся внезапно вид или слетевшихся птиц, и у меня не поднимается рука его одёргивать. Я предпочитаю позволить себе насладиться этим миром вместе с ним и только потом вернуться к занятию. Неудивительно, что дело движется медленно.

Его характер привлекает не только меня — у Эдди немало друзей, и среди них внезапно оказывается и Лоора. Конечно, здесь нечему удивляться, я хорошо понимаю, что притягивает её. Не раз я наблюдаю, как он терпеливо слушает её, кипящую в очередной вспышке, а когда она наконец иссякает, просто мягко улыбается и продолжает разговор. Или берёт за руку и уводит подальше от всех, оставляя ей только свои эмоции — ровные, спокойные, чистые. И я с удовлетворением наблюдаю, как Лоора, пусть не раз и не два назвав его наивным дураком, постепенно смягчается, поддаваясь ему.

Но жизнь способна шутить злые шутки

В тот день я твёрдо решаю проявить больше настойчивости в занятиях с Эдди. Мы снова прогуливаемся по парку, где всё сильнее вступает в свои права осень, но теперь я не даю себя отвлечь.

— Эдди, левитировать ручки или ластики на занятиях в школе — это, конечно, забавно, но мне кажется, ты давно уже способен на большее, просто не знаешь, как за это взяться. Как насчёт того, чтобы поднять один из них? — я киваю головой на груду отшлифованных каменных шаров, служащих украшением парка. Я уже давно наметил их как удачный объект для тренировок: они немало весят, но при этом обманчиво невелики, на что я и рассчитываю.

Эдди послушно протягивает руку в их сторону и пытается сосредоточиться. Но проходит минута, а шар лишь раз едва заметно вздрагивает. Мальчик неловко улыбается и только разводит руками. Я хочу сказать, что ему просто не хватает немного настойчивости, немного… злости… Но я не могу. Вместо этого я выбираю обходной путь.

— А с чего началось проявление твоих способностей? Что стало первым, на что ты смог повлиять?

Эдди улыбается чуть смущённо:

— Ну, всё началось с того, что я порядком дурачил своих друзей, играя в «Орёл или решка». Сейчас.

Он торопливо залезает в карман и ловким движением подбрасывает…

…небольшую серебряную монетку…

…которая неспешно летит вверх…

…а потом повинуясь движению пальцев…

…зависает в воздухе…

…напротив моего лица…

И этот образ взрывается в голове дикой болью, на миг выдёргивая меня из реальности.

Я с трудом открываю глаза, пытаясь понять, сколько времени прошло. Несколько секунд? Я сижу, согнувшись в кресле, прижав руки к вискам. В траве передо мной валяется пресловутая монетка. Эдди, бледный и перепуганный, стоит рядом, не зная, куда бежать и кого звать на помощь. Впрочем, сюда уже, перепрыгивая через пролёты, спешит Хэнк. Я кричал? Я вслушиваюсь в нарастающий гул тревоги и понимаю — нет, хуже. Не справившись с болью, я позволил ей выплеснуться вовне, на окружающих. И по связям, натянутым с учениками, тоже. Лишь на мгновение, долю секунды, но… как я вообще мог такое допустить?

Стараясь выровнять голос, я говорю Эдди:

— Боюсь, на сегодня нам придётся закончить. Всё хорошо, не переживай, продолжим позже. На чём-нибудь другом, — улыбка у меня, наверное, кривая, но Эдди кивает, очень стараясь поверить.

Подлетает Хэнк, но я не даю ему сказать ни слова и сразу прошу помочь добраться до моей комнаты. Тело будто ватное, а в голове всё ещё пульсирует боль, но не в висках, как я привык ощущать её от других, а яркой полосой ото лба к затылку. Хэнк, не разбираясь, сгребает меня в охапку и относит в особняк на руках. Меньше всего мне сейчас хочется отвечать на вопросы, поэтому я категорически отказываюсь от разговора, сославшись на плохое самочувствие, и прошу только принести что-нибудь от головной боли и оставить меня в покое. Совсем в покое. Когда он уходит, излучая укоризну всей своей синей спиной, я жалею, что не сообразил чуть подправить воспоминания Эдди. Мне не хотелось бы, чтобы он рассказал Хэнку о монетке, и тот… Хотя что с того? Я вдруг понимаю, что Хэнку это ничего не даст. О той маленькой, зависшей в воздухе монетке знают всего два человека на этом свете. И от этой мысли мне становится только хуже.

Таблетки приглушают боль, но мне этого мало, и к вечеру я, не выдержав, надираюсь в хлам. Один в комнате. Впервые притронувшись к спиртному с тех пор, как оправился после ранения. До такого состояния, что пришедший будить меня утром Хэнк (а я благополучно проспал занятия), пытается устроить мне скандал. Я просто посылаю его ко всем чертям за дверь, подкрепив это телепатическим приказом. Он в ярости, но понимает, что сделать что-то, пока голос моей совести по поводу такого использования дара заглушён алкоголем, нереально. И слава богу — попытайся он ещё раз, я мог придумать что похуже.

Я бы напился снова, но спиртное после прошлой ночи не лезет в горло. Приходится трезветь. Во второй половине дня всё ещё очень злой Хэнк притаскивает мне еду. После короткого препирательства мы сходимся на том, что пить я больше не буду (всё равно не могу), но и из комнаты не выйду. «Профессору нездоровится, ваши занятия пока будут замещать другие преподаватели» — достаточное объяснение для всех.

Однако лежать в кровати и дырявить взглядом потолок тоже оказывается несладко. Слишком много потревоженных воспоминаний решаются вновь выползти на свет. Поэтому к ночи, снова борясь с головной болью, к счастью, уже не той, я сижу за столом и проверяю накопившиеся домашние задания. Потом корректирую учебные планы, согласую бумаги, до которых не доходили руки по два месяца, про себя радуясь, что согласился сделать кабинет смежным со спальней, так что мне не приходится ни на секунду появляться в общем коридоре.

Дела кончаются к исходу третьего дня. Сидеть взаперти дольше становится просто невыносимо, поэтому утром я, делая вид, что так и надо, отправляюсь на занятия. Встревоженное внимание в мыслях окружающих преследует меня по пятам, но единственное, что я готов по этому поводу предпринять — это на деле доказывать, что со мной всё в порядке. Даже если я сам в это не очень верю. К тому же ближе к вечеру у меня по плану снова занятия с Эдди… и я не представляю, что мне с ним делать.

Но неожиданно Эдди ждёт меня, разливая вокруг радостное предвкушение, и, хотя я был готов поддаться слабости и попросить позаниматься с ним кого-нибудь ещё, это интригует меня достаточно, чтобы молча спуститься с ним в парк. Он уверенно ведёт меня к тому же месту. Не говоря ни слова, перепрыгивает через изгородь, подбегает к груде шаров, едва касаясь, проводит по ним рукой и возвращается обратно. Сразу три шара легко вспархивают вслед за ним. Это поразительно.

Эдди подбегает ко мне, светясь гордостью, и я не могу не улыбаться ему в ответ. Я и предполагал, что вес окажется для него скорее психологической преградой, но лёгкость, с которой он держит на весу каменные шары, хотя раньше дело ограничивалось лишь мелкими предметами, восхищает. Мы пробуем разные манипуляции, синхронность, дальность действия. Обсуждаем с азартом, что даётся легче, а что требует усилий и каких. Время пролетает незаметно, и я спохватываюсь, что наверняка вымотал парня, только когда начинает смеркаться. Напоследок я спрашиваю, с кем он занимался эти три дня.

— С Дэвидом, — тепло улыбается он.

Я удивленно качаю головой: обычно я привлекал Дэвида только для физических и силовых тренировок, или когда это было связано с долей риска. Навыки, основанные на концентрации и контроле, всегда предпочитал оставлять за собой, считая, что мой дар тут лучший помощник. Отпустив Эдди, я еду искать Дэвида.

Он обнаруживается у края просторной поляны, на которой занимаются Алекс с Шоном. Алекс с силой бросает вверх лёгкие диски, а его друг пытается сбивать их звуковой волной. Дэвид обманчиво расслабленно наблюдает за ними, полуприкрыв глаза, и когда я подъезжаю, не оглядываясь, протягивает мне пару наушников. Разговаривать рядом с тренирующимся Шоном было бы сложно, а телепатией я пользоваться не спешу, с удовольствием наблюдая за работой парней. В сгущающихся сумерках диски плохо видно даже на фоне неба, но, похоже, они сами решили усложнить себе задачу. Когда они меняются, мы, наконец, можем снять наушники.

— Я только что занимался с Эдди, — начинаю я. — Он меня удивил. — Дэвид мычит что-то одобрительное, но не отрывает взгляда от поляны. — Мне давно казалось, что он готов уже к совсем другому уровню… просто ему чего-то не хватало. — Дэвид чуть наклоняет голову вбок. Не знай я его достаточно, мог бы обидеться на такие ответы, но я просто продолжаю: — Как ты это сделал?

— Я сказал, что вижу, как он поднимает их.

— …Чёрт. Это так и было?

— Нет, это не было определено.

— Ты соврал?

— Он же поднял. Так что не слишком.

Я качаю головой. Логику Дэвида не всегда просто ухватить, но результат…

— Кажется, мне есть, чему у тебя поучиться.

Он улыбается уголками губ. Потом добавляет:

— Вы обращали внимание, как ему важен физический контакт с предметом, чтобы потом им манипулировать?

— Это может быть психологическим фактором, — возражаю я.

— Может быть, — Дэвид вдруг делает резкий шаг назад и дёргает за собой моё кресло, да так, что я едва не вылетаю из него. Восстановив равновесие, я только открываю рот, чтобы спросить, в чём дело, как Алекс на поляне спотыкается о неудачно подвернувшуюся кочку и падает на спину. Луч энергии пропахивает землю в метре от нас, обдав мелкими комьями. — А может быть особенностью дара, — спокойно заканчивает мужчина и отворачивается, хлопая в ладоши: — Так, ребята, давайте закончим на сегодня!

Он удивительный.

А шесть секунд — это много, да.