где-то между той паникой в начале того лета, когда все покидали города, и смирением той весны, когда гэвин умирал протяжно и страшно, затерялась короткая теплая осень.
некоторые листья были еще зеленые, но стремительно рыжели, и в лесу в оврагах их было так много, что можно было утонуть или нечаянно переломать себе все кости. гэвин любил смотреть на небо до головокружения, жалеть о том, что нет фотоаппарата, рассказывать, как в детстве, когда жил в монтане, видел огромного оленя. конечно, кто их не видел. ричи чуть не сбил одного по пути с работы домой, но тот был самый первый и особенный. и, знаешь. знаешь.
и потом гэвин долго на него не смотрел. ричи не мог поймать его взгляд, как ни пытался, но чувствовал его, как защиту какую. что-то теплое и страшное.
можно было представить, что ничего не изменилось. это был странный наркотик, который принимался редко. ричи знает, убедился: они бы не выжили, если бы вечно пребывали в мечте, что все еще вернется и будет по-прежнему. но тогда он мог закрыть глаза на секундочку, а, открыв, подумать, ох. солнце улыбается как раньше, выцветший биллборд на дороге приглашает пообедать в кафе тетушки донны. гэвин смотрит, наконец-то смотрит на него так, будто ничего не имеет никакого значения.
"пойдем," говорит. "до заката успеем поставить еще капканов."
и, может, найнс любит консервированные фрукты с заброшенного склада слишком сильно. может, он бы полжизни отдал, лишь бы еще разок полежать в горячей ванне. ричи не создан для этого, для этого всего, он не должен свежевать проклятого оленя и резать пальцы, пытаясь сделать из деревяшки рыболовный крючок. гэвин в темноте вырезает ему из обрезков котенка. совсем крошку, с двумя прорезями там, где должны быть глаза, и треугольничком вместо носа. ленивая мордашка.
ричард робко почти прижмет фигурку к груди, будто самое ценное на свете сокровище. и гэвин уже видит, как этот котенок станет гладким-гладким от беспокойных рук. это стоит заноз и порезов и погнутого ножа.
вечерами становится так тихо, так темно, что кажется, будто они уже давным-давно умерли и только видят сны. гэвин невольно ловит себя на том, что вслушивается в эту тишину и ждет, что сейчас загудит самолет. красная точка из облаков пересечет небо. вдалеке просигналит машина или фура прогремит на ухабистом участке. залают собаки, послышатся чьи-то голоса.
но окна домов загораются только вечерами, когда их ослепляет закатное солнце. и бормотание телепередач слышно лишь по ночам, в секунды между полудремой и беспокойным сном.
гэвин втайне слушает шорох и пустоту радиоволн. раньше, в самом начале, он делал это почти фанатично. а рич то и дело лез в карман за телефоном, которого не было.
гэвин лежит без сна и знает, что ричи тоже. во всем мире, кажется, только они вдвоем наедине со страшным небом. только дыхание ричи и шепот ушедших звезд и морось дождя.
гэвин встанет, едва слышно выдохнет, разомнет спину. выйдет на улицу и сядет на порожках фургона. вскроет последнюю пачку лаки страйков.
ричи, мягко ступая, пойдет к нему. устроится рядом. поежится, спрячет руки в карманы.
"как ты можешь курить эту дрянь?" спросит насмешливо.
"пора бросать," улыбнется гэвин.
эта шутка уже успела затереться до дыр, но от нее отчего-то спокойнее прощаться шаг за шагом с тем прежним миром.
"наверное, нужно сказать тебе," медленно произносит ричард, точно конфету рассасывает. смотрит прямо перед собой мутным взглядом. "я собирался сказать тебе. может, не время сейчас уже, но. я собирался уходить. может, в частники бы пошел. или консультантом. чертовски боялся твоей реакции и, чтоб меня, сейчас тоже боюсь."
гэвин смотрит, опешивший.
"это как? почему?"
"не знаю. предательство, наверное? знаешь, после коннора очень хотелось, чтобы она все еще меня любила, и отсюда вся эта чертовщина. из кожи вон лез. тебя встретил, конечно, но я. мм. всегда хотел быть доктором, на самом деле. это коннор все время играл в копов. какой же я дурак."
ричи сидит, сжавшись, вдруг очень юный и очень усталый. он баюкает левую руку в правой, сцепляет пальцы вокруг запястья, будто пытается себя утешить.
его слова резанули гэвину по живому. напомнили в который раз, что найнса он никогда не будет достоин. солнечного, храброго ричи, у которого на все найдется особенная улыбка, ласковое слово и вскинутая бровь.
гэвин нерешительно касается его побелевших пальцев, почти насильно расцепляет их хватку на запястье, сплетает со своими.
"мы могли бы снова быть напарниками. если бы я ушел с тобой."
ричи хмыкает. трет рукавом глаза, подносит их сцепленные руки к щеке. улыбка его измученная.
"мы с тобой и не переставали ими быть, так ведь?"
они откроют бутылку премерзкого виски, которую недавно стащили на дезинфектант. молча опустошат одну, две, три крышечки от дезодоранта. потом, как охваченные одной лихорадкой, тихо засмеются и посмотрят так, будто никогда не знали друг друга раньше. найнс, раскрасневшийся, меланхолично весело прижмется к ридовой спине и будет шептать, "давай напьемся и будем танцевать. давай. давай потанцуем. ты хочешь?"
сизые дождевые облака растворятся без следа. скоро совсем стемнеет и, может, в небе сгорит звезда или погибнет галактика. но они, конечно, этого не заметят. им, опьяневшим виски и октябрем, танцующим под ветер и листопад, будет не до созвездий.
ричи спрячет побелевшие руки в карманах. гэвин отшутится, что глаза слезятся от ветра.
этой ночью ему исполнилось тридцать шесть.
гэвин провалится в сон под утро. ричи, обняв подушку, размеренно дышит рядом, только изредка что-то то ли пытается ответить кому-то. и пальцы подрагивают, набирая что-то на клавиатуре или проводя по невидимым строкам отчетов. улыбается чему-то, как эти проклятые облака открывают проклятое небо.
это стоит того, стоит всего.
гэвин, как ни мужался, все же медлил. приходилось прокручивать в голове все страшные рассказы о голодных зимах. вспомнить детство в монтане и ее снежные бури. деревья, каждая веточка которых была поражена льдом. замерзших в подворотне. ричи, каким бы ни был он сильным, никогда и ни за что не должен этого испытать.
большая удача, сказал ларри, что ваш напарник нам подходит.
здание старого завода альянс-джен, - серое на сером посреди золотого, пять этажей, только один из них над уровнем моря, - стало землей обетованной для тех, кто знал, где искать. группа, с которой они с ричи прошли до границы с огайо, жила только одними разговорами о нем. ларри был из этих мест, работал на альянс-джен в отделе генетических исследований, прошлой весной командирован в детройт. пару недель назад он вернулся и был принят в коммуну "пантеон" в бывшем здании альфа и чисто случайно встретился риду на охоте. по старой постапокалиптической дружбе ларри порекомендовал их правлению как образцовых граждан и тех самых добросовестных копов, которые достают котят с деревьев.
гэвин, вопреки заблуждениям, был не глупее чайника и понимал, что означает психологическое тестирование на проходных, анализы новоприбывших и комплименты ричиной северной красоте. но ричи тоже был далеко не глупым. у них была чистая вода, электричество, лекарства, проклятые консервированные персики и шоколад. найнс бы выжил там. ценой была невозможность встречи, ложь во благо, всего лишь напарники. ричи бы научился там жить. у них были персики и шоколад, у них было тепло, только у них можно было найти самое близкое подобие жизни.
черт возьми, они сами вырабатывали электричество, даже держали коров и кур, а сквозь щель ограждения виднелись бесконечные парники.
можно сколько угодно говорить о том, чего это стоит. но пусть лучше ричи ненавидит его в безопасности от голодной зимы.
может, они еще увидятся. может, гэвин снова поймает ту радиоволну и случайно услышит обрывки ричиных слов.
гэвин медлил, гэвин щипал переносицу и докуривал последнюю сигарету. а потом выдохнул и отрезал больное.
коннор с ним не говорит. он только смотрит пристальным знающим взглядом. ричи мог забыть его манеру речи, но этот взгляд и эту хитрую ухмылку - никогда. на неестественно взрослом застывшем лице высечены эти черты. под гудящими лампами его кожа блестит как тающий воск. щеки налиты кровью, нос с едва заметной горбинкой, ореховые радужки с вкраплениями янтаря, свежая мозоль на среднем пальце, вздутые вены, нездоровый цвет лица, испарина на лбу.
ему не восемь. им тридцать три.
больнично-зеленый цвет стен пахнет чем-то цветочным, химическим, кружит голову. сладковатый, как рвота. привкус железа во рту не дает покоя. его не сглотнуть и не выплюнуть.
коннор не исчезает, хотя, впрочем, это неудивительно после такой дозы.
это бы объяснило все симптомы, помимо эйфории. объяснило синяки на руках.
коннор смотрит куда-то в сторону. его лицо идет рябью, прежде чем собрать себя воедино, предстать мозаикой из разбитого стекла.
в затылке ноет тупая холодная боль, расходится из центра на виски и сводит брови.
"успокойся," командует брат.
ричи сам не заметил, как тело выгнулось, чтобы встать, сдерживаемое парализующей дремой.
"ты никого не впечатлишь, рич," качает головой коннор, будто знал, что так и будет.
наконец-то он заговорил. сколько бы ричи ни пытался вытянуть из него хоть слово, коннор, упрямец, сидел так с полудня, игнорируя все вопросы и просьбы дать воды.
теперь же его внимание приковано к ричи, птичий взгляд, от которого хочется спрятаться. насмешливый, обеспокоенный.
брат вычисляет, решает что-то. очень-очень долго, прежде чем сжать его руку.
"больно," протестует найнс. "конни, не надо."
"ты придуриваешься? потому что ни капельки не смешно."
что-то есть в этом обвинении такое обидное, ранящее. но мне даже не объяснили, что ты умер. пришлось самому догадаться.
взгляд брата становится нечитаемым, но определенно не сердитым и не разочарованным даже. смирившимся, быть может. снисходительным. виноватым.
"прости. но если это в самом деле психоделик, лучше нам не разговаривать. меня здесь вообще не должно быть."
"почему? ты помогаешь."
коннор надолго замолкает, шумно дышит, как обиженный спаниель. может быть, что-то перенастраивается в нем, что-то, что заставило его говорить ричиным голосом, меняет тональность, обучая себя на полузабытом детском лепете.
ричи фокусируется на чуть изогнутом мизинце левой руки: сувенир от падения с качелей. на столе обертка от шоколада: мило. ричи улыбается. трескаются губы, но это совсем ничего. конни отчего-то жив.
"как ты нашел меня? и почему мне никто не сказал?" не дождавшись ответа, ричи сглатывает ком в горле и продолжает, уже чуть громче, "зачем втягивать в это моего… при чем тут гэвин?"
в его срывающемся голосе сквозит паника. коннор, живой коннор, коннор в тошнотно-зеленом госпитальном боксе. гэвин, оставивший его проклятой секте на съедение, красные глаза, и даже последние слова ему от ричи были страшными. гэвин, который совершил непростительную глупость ради проклятых шоколадок и старомодных танцев под магнитофон тридцать метров под землей. снайперы на крышах.
"зачем все это?" громче повторяет ричард. сердце бьется на износ.
коннор хмурится. его бескровные губы вытягиваются в ниточку. он щипает переносицу и трет глаза.
"перестань, закрой рот. пожалуйста."
"я устал," обмякнув вдруг, шепчет ричи.
пальцы коннора мягко, словно виновато, касаются его запястья, находят пульс.
"я знаю."
"долго еще?"
"понятия не имею."
"спасибо за шоколад."
коннор глухо и устало смеется.
"спи уже, засоня."
ричи давно не чувствовал себя таким чистым. и даже в футболке и шортах ему хорошо и тепло, как дома. мимо часто проходят люди в халатах, заглядывают к нему в бокс, что-то записывают.
ричи не помнит, конечно, как оказался здесь, в госпитале-лаборатории. может, сказал что-то не то, а, может, это и было их целью.
может, они верят, что из него еще может получиться идеальный постапокалиптический человек, а, может, хотят выяснить, почему это невозможно.
в любом случае, его по большей части оставляют одного. коннор сидит на полу или у ричи в ногах, крутит карандаш в пальцах, насвистывает что-то. он практически перестал отвечать, слишком погруженный в свои мысли.
но однажды брат поднимает голову, придвигает стул к кровати, садится прямо и щелкает пальцами перед ричиным лицом.
"эй."
ричи что-то бормочет, устало открывает глаза, жмурится.
"привет," совсем мягко, будто разговаривая с опасным зверем или больным ребенком, произносит брат. "ты не против поговорить?"
глаза найнса закатываются в череп, и все вокруг, будто бумага в огне, чернеет и сжимается.
я не знаю что он сделал, страшным шепотом признается себе ричи.
я не знаю
лицо коннора ясное, четкое, каким не было очень, очень давно.
"мы остановились на шестом вопросе. прости, но это очень важно. ты же не хочешь здесь всю ночь сидеть?"
какая разница, ночь или день, думает ричи, все равно лампы светят одинаково. если пантеон собирается растить здесь своих правильных детей, у них неизбежно будет рахит, и тогда этот навеянный евгеникой эксперимент придется начинать с нуля. какая досада.
"что смешного?" резко интересуется коннор.
"ничего. просто вспомнил что-то забавное."
"будет здорово, если ты сфокусируешься на вопросе," цедит брат. его лицо, спокойное, каменное, двенадцатый раз за ночь искажается в наигранной улыбке. "что ж, начнем заново? поздравляем! тебя приняли в бейсбольную команду! за кого будешь играть?"
тот самый опросник с проходных. снова и снова.
он помнит, как гэвин шел домой серый и прямой. и ричи догадался, что только один из них прошел тестирование. он не знал тогда, что пантеон в любом случае не принял бы отказа. даже если бы гэвин не отдал его им, рано или поздно они бы пришли.
"ты хочешь моей смерти, да?" хмыкает коннор. цинично. жестоко.
замахивается.
голову будто разрубают пополам. ричи ударяется виском о стену, хнычет. щека мгновенно вскипает, обожженная пламенем.
"ты что творишь?"
"поздравляем," приторно улыбается коннор. "тебя приняли в бейсбольную команду. за кого. будешь. играть?"
ладонь брата вновь рассекает воздух, готовая в любой момент к удару.
сердце делает один, два, три удара, прежде чем ричард замечает: каждый палец на левой руке коннора безупречно ровный.
глаза спокойного орехового оттенка, без единого цветного осколочка.
и нос без горбинки.
мертвецки белая кожа, которая не знает родинок.
"я не знаю," спешно отвечает найнс, прячет улыбку в рукаве. "кэтчер? у них… такие смешные… смешные шлемы. я никогда не интересовался бейсболом."
"спасибо," не-коннор делает пометку совсем не той рукой. "следующий вопрос. к тебе подбегает очумевший ученый и кричит: «я всажу свой квантовый гармонизатор в твою фотонно-резонаторную камеру!» что ты ответишь?"
родинки, горбинка, янтарь, мизинец
родинки, горбинка, янтарь, мизинец
"отвечай!"
"сначала своди меня… в ресторан… козел," выплевывает ричард, усмехаясь.
"не надоело?"
коннор резким окликом прерывает его бесконечное бормотание. ричи даже вздрагивает. сжимается, ожидает очередного удара.
но брат сидит вновь в ногах, крутит карнадаш. погнутый мизинец.
коннор, настоящий коннор, только еще больше изможденный, чем раньше. осколочки янтаря, горбинка, родинки на шее.
трет переносицу, виски, вздыхает устало.
"у тебя пластинка заела, умереть тебе да умереть. голова сейчас треснет."
"не сердись," просит ричи. брат усмехается. "я просто больше не могу."
"ты ведь на него злишься. помнится, кто-то обещал восстать из мертвых, лишь бы надрать ему зад за то, что отправил нас сюда."
"я большой мальчик, и никто меня силой сюда не застаскивал," пожимает плечами ричард. похоже, сама мысль ему в новинку. "у них по всему периметру снайперки. было слишком поздно устраивать сцену и сдавать назад."
коннор молчит, слегка хмурится.
"ты меня удивляешь."
"я просто надеюсь, что ему хватило ума убраться отсюда," грустно улыбается найнс.
"ты же понимаешь, это невозможно."
в самом деле. ричи мог проклясть его, прострелить колено или отобрать последнюю сигарету, но гэвин все равно бы его любил как собачонка. оставил бы тот же номер телефона до конца жизни или преданно точил бы ему кухонные ножи. отдал бы последнюю теплую куртку и банку персиков. современная романтика.
"наверняка сидит где-нибудь с блокнотом и чертит карту осады, как кевин маккалистер," шутит ричи, и голос его дребезжит.
напротив них за стеклянной перегородкой вот уже несколько дней сидел человек. первые несколько часов его пребывания в госпитале пантеона они провели вместе, и человек успел подружиться с коннором. правда, это было одностороннее чувство, ведь брат, в отличие от ричи, был ко всему недоверчив и говорил по минимуму.
найнс следовал его невербальным указаниям и, конечно, тоже старался держать язык за зубами, но все же дружественное присутствие его порадовало.
ральф запинался, проглатывал слоги и перескакивал через слова. когда он с увлечением что-то рассказывал, он начинал заикаться, а лицо его становилось почти фиолетовым, но все будто светилось и ни на секунду не теряло улыбки.
он восторженно поведал им о птицах, вернувшихся в опустевшие города, о реке, ставшей чистой-чистой, и лесе, где восстановилось звериное господство. представляешь, сказал он, каким волшебным через десять, двадцать лет будет таймс-сквер. весь в цветах. и птицы совьют гнезда на фонарных столбах, и белки спрячут орешки в почтовые ящики. как в сказке, правда?
ральф скомкал шоколадную обертку, надавил на шарик ногтем в нескольких местах, сделав нехитрые лепестки мультяшного цветка. его глаза загорелись новым огнем.
ричи, будто вновь обретя силы, сидел, обняв колени, и рассказывал о юности, проведенной в вене и амстердаме. ральф слушал, вытаращив глаза и раскрыв рот, иногда вставлял что-то невпопад, а коннор задумчиво рассматривал палату и не вступал в дискуссию.
когда ральфа неминуемо поместили в отдельный бокс, тот продолжал беззвучно шевелить губами и пытался жестикулировать, неумело складывая сцепленные руки в слова. лучше всего у него получалось собственное имя, а еще - "помоги".
коннор остался смотреть, как глаза ральфа закатились, пальцы дрогнули, не дочертив фразу. он закрыл лицо руками и уткнулся к стене. лодыжки и запястья побледнели, почернели.
ричи закрыл глаза и прокусил губу. почувствовал на языке металлический кровяной сок и сфокусировался на боли, но слезы все равно еще долго почему-то текли, позорные, трусливые слезы.
их слух разрезал тревожный визг бункерной системы оповещения. стальной женский голос призывал сохранять спокойствие и оставаться на местах до устранения угрозы.
за дверью послышался топот, не похожий совсем на привычный уже марш. раздались четыре хлопка, леденящий кровь крик, глухой удар. оповещение перешло на статичный писк, закладывавший уши.
ричи сидел, оцепенев, не чувствуя кончиков пальцев и не регистрируя ничего вокруг, кроме заляпанного черной кровью роршахового стекла. брат стоял у стены, обняв себя и нагнувшись. слушал.
затем, удостоверившись в чем-то, коннор схватил его руку, выдернул катетер, содрал с предплечья трекер. ричи зашипел, когда рука брата до красноты сжала его запястье, перекрутила кожу. в мозгу словно выпустили ракетницу.
коннор шел рядом, отставал на несколько шагов. разозлившись, он открыл несколько дверей пинками и, казалось, совсем не чувствовал боли. коридоры были улиты черным, стены в отпечатках ладоней, как глупая детсадовская поделка. коннор вложил ему в руки пистолет и согнул пальцы на курке.
найнс не оглядывался.
черная жижа бурлила и хрипела за спиной и мечтала только добраться до его лодыжек, утянуть вовнутрь и сделать частью самой себя.
четыре, три, два, один. они были уже на последнем лестничном пролете, когда сигнализация умолкла и моргнул и погас свет. трубы над головой задребезжали.
путь несколько минут освещали дисплеи компьютеров, пищали бесперебойники. затем все погрузилось в темноту, точно они сами не заметили, как кончился воздух.
озноб охватил ричи, как бывает, когда адреналин стремительно покидает тело.
он всхлипнул, судорожно вдохнул и навалился на железную дверь.
воздух казался сладким, как кленовый сок. солнце быстро, как в ускоренной съемке, клонилось к горизонту, и совсем скоро этот кусочек странного покоя должны были найти звезды.
время остановилось. солнечные лучики играли еще на осенней листве. так тихо и ласково, и только птицы изредка выкрикивали что-то радостное, резвились в воздухе. рев шоссе никогда больше не потревожит их птенцов, подумалось вдруг. ричард вспомнил последний разговор с ральфом и улыбнулся.
за спиной вышел тонкий-тонкий полумесяц. совсем как в детстве ричи принялся вычислять, как долго он пробыл под землей. почему-то вышла всего лишь неделя.
совсем неподалеку должен быть родник, откуда они с гэвином набрали в последний раз воду. а в глубине леса, если идти на запад от большой буквы "а" на здании, стоял их фургончик, о существовании которого, надеялся ричи, так никто и не узнал.
может быть, припасы еще там. и одежда. ричи старался не думать, что ночь придется провести в тонкой футболке. и может быть, там будет хоть что-нибудь кроме проклятого шоколада. может быть, действительно прошла неделя, а не целый чертов год, как же он надеялся, что не год, ведь тогда гэвин еще мог остаться, просто потому что иначе и быть не может, верно?
ричард побрел, цепляясь за стволы деревьев, вглубь. перед глазами рябила синяя тьма, заухали уже филины. небо было ясное и безжалостное.
под ногами затрещало.
ричи невольно задержал дыхание.
их ловушки еще работали.
он идет напролом, напоказ ворошит листву, дергает за веревки оповестительных ловушек. слишком темно, но гэвин, умница гэвин, мать его, господи, сначала допросит и только потом выстрелит.
ричард идет, и в легких плещется кровь, и ног он уже не чувствует от холода и травм. но он идет, и он смеется про себя, точно пьяный, пока позади не раздается щелчок взведенного курка.
дуло пистолета упирается ему в лопатку. гэвин со свистом дышит ему в затылок.
"где остальные?"
найнс растерял все свои ответы, конечно. это у тебя пушка или ты так рад меня увидеть?
"привет."
голос странно плещется в горле, а улыбка-гримаса дрожит, и ричи слышит, как позади раздается еще щелчок. гэвин и его проклятые пушки.
он обнимает, его душат в объятиях, давят, мычат что-то в плечо. "задохнусь," устало шепчет ричард.
гэвин ослабляет хватку немного, бормочет, извиняется, и стоит с ним так, обнявшись, долго-долго, пока ричи не начинает дрожать снова.
"домой?" спрашивает рид, пытается разглядеть его лицо, проводит подушечками больших пальцев по щекам. гэвин серый. почерневшие губы, впалые щеки, щетина клоками, опухшие веки. "найнс. найнс."
вздрагивает, срывает с себя плащ, - ричин черный с глубокими карманами и оторванной пуговицей, - помогает продеть руки в рукава и завязать пояс.
ричи хватается за его запястье и ступает следом знакомой змейкой. пригибается под ветками, обходит овраг, перепрыгивает через леску ловушек. он оглядывается лишь раз. останавливается всего на секунду. смотрит, вглядывается в темноту. едва заметно кивает.
далеко-далеко, у самого края леса, стоит коннор. он машет ему рукой и, ричи знает точно, улыбается.
ровно три дня ричи лежал в фургончике у стены на раскладушке под всеми кофтами и одеялами, которые только можно было найти. он пил очень сладкий чай и слушал щебет воробьев и тихое, едва живое ворчание гэвина, когда воробьи пытались отнять их припасы.
ричи часто ловил себя на мысли, что променял одну постель на другую и только. он даже сказал это вслух в первый день, потому что брат бы оценил иронию. но коннора не было. никогда больше не было.
гэвин то молчал часами, то болтал без умолку паническими скороговорками. он пах костром, а к рукам постоянно липла рыбья чешуя.
той ночью он спешно раздел ричи, вытер ему ноги и обработал раны. напоил виски, вскипятил чайник, дал теплую одежду, снова закутал в плащ.
ричи лежал, рисовал на стекле, то и дело проваливался в дрему и выныривал из нее в панике, что все это было еще одной шуткой разума. кутаясь теплее, он засунул руки в карманы и нащупал свою деревянную кошечку с острыми ушками и гладким хвостиком. вздрогнул. улыбнулся.
наутро гэвин поставил рядом чай и тарелку макарон под томатным соусом.
это была их последняя банка, и они часто шутили, что это уж точно на рождество или на свадьбу.
и единственная тарелка, настоящая керамическая тарелка с голубым ободком и выщербинкой.
гэвин всегда просил прощения как побитая собака, которая заглядывает в глаза и виляет хвостом.
найнс выхватил у него из рук вилку и набросился на еду. и даже закашлялся поначалу. закатил глаза от удовольствия, слабо простонал.
"прости, я, нахрен, такой голодный."
гэвин издал странный звук и вскочил с места, белый как бумага. ричи услышал только поспешный стук ботинок и булькающие сдавленные всхлипы.
"они все мертвы. весь пантеон," говорит ричи.
у их фургончика был посажен розовый куст. розы были темные, почти черные, и пахли так томно до самого сентября. ричи увидел их утром, выглядывающих в окно фургончика. они были покрыты инеем, едва живые, но они дождались его возвращения и постучались в стекло.
он гладит их невесомо, задумчиво ласкает каждый лепесток.
"я знаю. я слушал их радиоволну," отвечает гэвин. "я думал, ты тоже."
они все так же спали вместе, делать иначе было бы попросту глупостью. но гэвин старался лечь, когда ричи уже спал, и встать до рассвета.
он старался не касаться лишний раз, выучил себя прикусывать язык. ричарда это начинало сердить, и он проклинал их обычные уже недоговорки, но продолжал играть в молчанку.
один раз он позволил себе в полудреме обнять рида, толкнуться бедрами в его тело, жарко поцеловать под мочкой уха.
гэвин не говорил об этом ни утром, ни за обедом. но, думалось ричи, даже если это и случилось бы, рид бы сказал, что это просто физическая реакция.
так что найнс сделал это снова. и в этот раз, и после, гэвин обнимал его в ответ.
ричи осторожно подносит кружку к губам. уже не слишком горячо. можно греть руки. его новый свитер слишком тонкий для такой погоды. но природа милостива. гэвин говорит, найнс не пропустил первый снег.
"прости, зеркала нет."
"ничего."
ричи проводит рукой по затылку. гэвин старался несколько часов, уже успело стемнеть, пальцы от ножниц свело. даже волосы попали в чай, но что же, не выливать же его.
отросшие волосы были худшей частью жизни после конца света. затылок у рида уже начал виться после последней самодельной стрижки, а свою челку ричард мог наматывать на палец. кто-то этому, может быть, и радовался бы как поводу отрастить хвост и податься в пираты, но ричи, издерганный своим окр, в конце концов сдался гэвину.
"по-моему хорошо получилось," нерешительно говорит рид. "я утром подправлю, если хочешь. пока вот, тряпка, оботри шею и умойся."
помедлив немного, он еще раз нерешительно касается ричиных волос, будто это последний раз. глупый.
"будешь прятать от меня зеркала, а то вдруг больше не дамся, отращу себе косу?" щурится найнс. "тебя когда стричь?"
"не надо, ты отдыхай, я сам."
но ричи знает, как звучит гэвиново смущение. он сразу хватается за что-нибудь и притворяется очень вовлеченным в изучение оказавшегося в руках предмета. сейчас, например, он так поспешил вылить воду из ведрышка, что половину пролил на сапоги.
между ними все еще это зыбкое неуверенное чувство, и нужно сначала оправиться, прежде чем говорить о чем-то, что не птицы, не макароны, не дождь.
этот вечер принес им самый длинный разговор, пусть и был он совсем ни о чем.
"ну же. я не против, если ты в игре. хуже не станет. я не могу быть с мужчиной с маллетом, это портит мою репутацию."
ричи ни за что не сдастся.
гэвин ошибается, если думает, что играет в эту игру один. дотронься и отними руку.
ричи не гордый. он дошел до того, что нарочно медлит с мытьем в тазу, чтобы гэвин зашел и застал его раздетым.
никто не говорил, что игра должна быть честной.
но пора ее закончить.
уже глубокой ночью ричи чувствует, как от чужого колена прогибается матрас. гэвин ложится рядом, тихий и осторожный, как кот. поправляет одеяло, задерживает руку на ричином плече непозволительно долго.
"я не сплю," лениво улыбается ричард.
"извини, я…"
"просто не спится."
ричи лежит перед ним, мягкий лунный свет на щеках и шаловливый блеск отчего-то в глазах. высвобождает руку из-под подушки и пробегается пальцами по плечу. гэвин вздрагивает, от щекотки будто.
"смирно," шепчет ричард. улыбается. кот к канареечным пером в зубах, не иначе. "дыши. бежать некуда."
его ладонь ложится риду меж лопаток. гэвин вздыхает, чувствуя, как в кожу впиваются ногти. снова. странная ласка. эта кошачья метафора оказалась слишком точной.
"веришь или нет, но это был первый раз. когда я хотел просто кричать и кричать и видеть тебя было невыносимо. мы с тобой же никогда не ссорились взаправду. это было так странно."
может, и правда между ними прошита какая-то нитка, ведь иначе не объяснить это чувство, чувство, что кто-то больно дергает за нее внизу живота ровно в тот момент, когда гэвин смотрит на него огромными усталыми глазами.
ричи играет с воротом его свитера, гладит костяшками пальцев горло. гэвин шумно сглатывает. сдерживается, чтобы не податься вперед. он бы терся щекой о ладонь, как собака, если бы не все это, насмешливо думает ричи. но все еще будет.
"но я подумал, тут же нет курсов психотерапии для пар. посмеялся. стало так без тебя паршиво. и простил тебя. вот так просто," негромко признается ричард. другой рукой он берет рида за запястье, показывает путь. пальцы гэвина касаются его груди, ложатся на шею. "ты, в конце концов, мой лучший друг. и это не изменилось."
дыхание гэвина замирает. ричи перехватывает его руку, баюкает в своих, гладит огрубевшие костяшки. он так долго не знал этой спокойной, радостной любви.
"что скажешь, напарники?" весело щурится он. "ну же. не кусаюсь."
рид впечатывает поцелуй ему в губы, отстраняется, смотрит с каким-то трепетным ужасом, и припадает снова, со свистящим выдохом. пружины кровати стонут, найнс, найнс, найнс, бешено стучит в ушах. гэвин перекатывается на спину, впивается в ричи, прежде чем, спохватившись, ослабить хватку. глупый.
"найнс," всхлипывает. щеки горячие, как печка. ноги согнуты в коленях и разведены. и судорожно возится с застежкой джинс.
"тихо," утешает ричард.
он обо всем позаботится.
снег пошел рано утром.
ричи проснулся засветло, потому что спину обожгло холодом: гэвин как всегда умудрился утащить даже чужое одеяло.
окна фургончика запотели от их дыхания. ричи провел по стеклу рукой и увидел свои мертвые розы, усыпанные первым снегом.
гэвин за его спиной шмыгнул носом, вздрогнул. но не проснулся.
помедлив с минуту, ричи вздохнул, укутался и перевернулся на другой бок, уткнулся носом в созвездие из родинок на ридовом плече, и закрыл глаза. ему было тепло.