Антон очнулся от громкого возгласа Пристманна, когда тот увидел, что случилось с его домом. Эльба стыдливо сидела в углу, боясь поднять глаза на бранящего её хозяина. Обершарфюрер откинул вещи с прохода, глянул на обезображенную дверь в огород, и только потом вспомнил об обезображенном теле у него на диване. Он потрепал Антона за ногу, чтобы тот поднялся. Изображая невероятные муки от болящей спины, тот встал, огляделся вокруг и словно бы удивился. Посмотрел на бедную овчарку, жавшуюся в углу.

      — Что ты с ней сделаешь? — спросил тихо Антон, вставая медленно и с болезненным видом с дивана.

      Пристманн вздохнул, плеснув шнапса в рюмку. Это было нелёгкое решение. Немного поразмыслив, он заявил:

      — Не может нормально жить в доме — будет на улице. С другими солдатскими собаками.

      Антон еле заметно выдохнул. Это был не самый страшный вариант.

      — Убери тут всё. В огороде ещё ямы нарыла. Знаю, что тебе сейчас сложно двигаться в принципе, но ты тут и не на курортном отдыхе. Приду через пару часов.

      Пристманн взял Эльбу за ошейник, пристегнул поводок и повёл к дальним домам. Та бросила жалобный взгляд на Антона; он посмотрел ей вслед и прошептал: «Потерпи немного, пока я помочь тебе не могу». Та словно услышала его через толстые стены, опустила уши и медленно, тяжело пошла за немцем.

      Пристманн привязал любимицу к цепи одной из будок на общем дворе. Она виновато посмотрела на него, припала лапами к груди, но тот её оттолкнул.

      — Ты была умной и воспитанной собакой, что с тобой стало? Это Антон тебя испортил? — спросил хозяин на немецком, смотря в грустные ореховые глаза.

      Эльба заскулила и начала лезть к его лицу, пытаясь «поцеловать».

      — Опять мой нож стащила. Чем он тебе так понравился? Найду — лично им же хвост тебе отрежу, чтобы воровать отучилась.

      Овчарка жалобно залаяла, лижа руки хозяину. Она искренне не понимала, почему то добро, что она делает для одного хозяина, оказывается злом для другого.

      Обершарфюрер ушёл, оставив любимицу коротать дни с другими собаками, которые тот час же принялись её обнюхивать и облаивать, когда человек пропал из зоны видимости.

***

      Антон прибрался в гостиной, закидал землёй собственно вырытые ямы, прибил доску к двери, чтобы не было холодно. Сварил суп, чтобы хоть немного задобрить Пристманна.

      Теперь у Серёжи был один козырь в рукаве. Главное, чтобы он не натворил бед, решив прирезать какого-нибудь кормильщика. Антон надеялся, что ему хватит ума не распускать руки раньше времени.

      Осталось самое главное: как-то передать весточку за территорию деревни, чтобы соратники спасли их. Был вариант открыть фюрерским ножом клетку Кати и сказать ей бежать за подмогой, но она так громко кричит, что фрицы сразу пустят ей пулю в спину. Узнают ещё, что ножом краденым дверцу клетки открыли — и самого Антона к ней в могилу бросят. К Эльбе теперь было не подобраться: собаками занимались двое кинологов, да и сами псы такой лай поднимут, приди к ним Антон… К тому же Эльба просто не знает, куда ей надо бежать за помощью. Заблудится в лесу, или медведи с волками её там же раздерут. Второй раз рисковать её собачьей жизнью не хотелось, тем более что шанс неудачи был так велик.

      Вдруг в дверь слабо постучали три раза. Антон встрепенулся, приняв жалостливый вид на диване.

      В дом вошла фрау Штольц с аптечкой. Следующий диалог был на немецком, поскольку русского она не знала; Антон же объяснялся, как мог, доктор поняла большую часть того, что он сказал.

      — Меня прислал герр Пристманн, сказал, что у тебя очень болит спина, — оповестила она, поставив аптечку на кухонную тумбочку.

      — Да, конечно, болит, — отозвался Антон, смотря на неё издалека. Она казалась приятной женщиной. Наверное, сюда её также привела нужда в деньгах, к идеологии она особого пристрастия не питала; Антон вроде бы слышал её голос, просивший остановить избиение хлыстом. Так хотелось верить Антону, когда он решился задать ей один очень опасный вопрос.

      — Ляг на живот, — попросила она, приготовив бинт с мазью. Антон повиновался.

      Руки у неё были лёгкие и тёплые, русский даже не почувствовал, что она прикасалась к его изувеченной спине.

      — Вас ведь Майя зовут? — спросил он, глянув на её кругловатое лицо из-за плеча.

      — Да, — ответила она, подумав, что имя он или узнал от Пристманна, или выцепил из чьего-то разговора.

      — У меня так маму зовут. Или звали. Я не знаю.

      Доктор отстранилась от него. Лицо её побелело. Антон повернулся к ней, натянув обратно рубашку.

      — Мне очень жаль, что тебе приходиться терпеть всё это, милый, — сказала она, погладив его небритую щёку и разбитый нос. — У меня у самой сын на фронте лишился ноги. Ужасное время. В войну втянули даже тех, кто её не хотел.

      — Но ваш сын жив?

      — Да. И я скоро поеду обратно в Германию, чтобы быть с ним рядом. Один он не справляется, ещё и две дочки у него на руках. Герр Пристманн знает; но не жди, что другой доктор будет так любезен с тобой.

      — Я знаю, что не будет. Вы сможете мне помочь, как окажетесь вне Анхальта? — Антон прямо смотрел ей в глаза. Та отвернулась.

      — При всём желании, сынок, но русский меня убьёт сразу же, как я приближусь к нему.

      — Майя, вы моя последняя надежда.

      — Извини. Я не могу так рисковать своей жизнью. Мой сын калека, внучки растут без матери, я последняя опора своей семьи.

      Антон опустил глаза. На душе потяжелело больше прежнего. Фрау Штольц начала собирать аптечку.

      — Я никому не скажу об этом разговоре. Будь осторожен и не ищи союзников в лице врагов — у всех тут свои цели, у большинства не самые благородные. Будь сильным, — сказала она, посмотрев на него в последний раз, выходя из фюрерского дома.

      Солнце из окна слепило глаза. Антон только поднялся попить воды, как в гостиную вошли Пристманн и Поль.

      — Er ist nicht so krank, wenn er so schnell das ganze Haus putzen könnte, — усмехнулся с противной улыбочкой Поль, становясь поодаль начальника.

      Пристманн вынул из кармана пачку сигарет и протянул Антону, исподлобья смотревшего на них обоих.

      — Посиди немного у дальней яблони в огороде, пока мы тут общаемся.

      Русский вздохнул, принял подношение и вышел из дома. Огромная яблоня с шершавым могучим стволом возвышалась у забора. Антон скрылся от солнца под её поредевшей листвой, закуривая сигарету.

      Если подумать, то он был заложником на собственной территории. Осознал он это в полной мере только тогда, когда пристально посмотрел на это исполинское дерево. Всё вокруг казалось таким чужим, хотя лет пятьдесят назад Анхальт был простой русской деревней, так похожей на все остальные.

      Наверное, у этой яблони была своя история: может, на неё как-то дворовый пёс загнал крошечного котёнка, который героически вцепился когтями в её ветви и смог выжить, вырасти и стать сильным матёрым котом; может, деревенские ребятишки построили как-то на её ветвях домушку, где рассказывали по вечерам друг другу страшные истории. И яблоня впитывала в себя всю эту энергию: трепет сердца маленького, но отважного детёныша; взбудораженный товарищеский настрой пацанов, когда те рассказывали свои небылицы. Сейчас же она тосковала по тем временам, когда могла видеть беззаботное детство, слышать родную речь, когда деревенские женщины шли вместе набирать воду из колодца, обмениваясь свежими сплетнями. Когда матери срывали своими тёплыми, в мозолях из-за постоянной работы руками спелые красные яблоки, отдавая их своим сыновьям и дочерям. Ей нравилось радовать их вкусными плодами, которые она растила с любовью и заботой. А что сейчас? Чужая грубая речь, никаких детей, вокруг разруха и война. Яблоки её почернели изнутри, не желая отдавать свой сок и витамины пришедшим захватчикам. И вот впервые она разделила свои чувства с Антоном, которому в детстве мама так же срывала огромные спелые яблоки, пусть и с другого дерева, но так же выращенные с любовью и заботой.

      Боковым зрением Антон разглядел среди желтеющей листвы маленькое покрасневшее яблоко. Докурив сигарету, он сорвал его и надкусил. Кисловатое, но, наверное, это было единственное пригодное для пищи яблоко с этого дерева. Он подумал, что кислым оно было из-за того, что выросло в такой среде; расти эта яблоня в незахваченной фашистами деревне, оно было бы слаще мёда. Антон выковырял несколько семечек из огрызка в карман, твёрдо решив, что посадит их у матери в огороде, как только вырвется отсюда. Пусть на дичке яблок не будет, зато останутся воспоминания, через что и это дерево, и сам Антон прошли, чтобы оказаться вне хаоса и разрухи.

***

      Пристманн плеснул шнапса в две рюмки на столе. Порезал маленькими ломтиками хлеб. Они чокнулись рюмками с Полем и залпом выпили крепкий напиток.

      — Хорошо, что ты успел побриться до прихода герра Миллера. Он бы устроил мне выговор. Впредь следи за собой, — начал обершарфюрер на немецком, смотря на гладкие щёки своего сослуживца.

      — Моя вина. Слишком замешкался. Больше не повторится, — отчеканил Поль, занюхивая кусочком хлеба. Видимо, русские распивочные традиции впечатлили даже нацистов.

      — Ты выяснил то, что я тебя просил? — Пристманн разлил ещё шнапса.

      — Кинологом он никогда не был. Закончил три класса, мать жива, но где находится — неизвестно. Отец неизвестен. Детей, жены нет. Был рядовым, потом сразу разведчиком при сухопутных войсках СССР. Всё это вы уже знали, новых сведений обнаружить не удалось.

      — Думаешь, он мог настроить Эльбу против меня?

      — Герр Пристман… — Поль нахмурился и одним глотком осушил рюмку. — Что ваша овчарка, что этот русский — животные. Они живут страхом. Русский мог запугать, избить её, а она так себя вела, потому что говорить не умеет, а внимание к трагедии привлечь надо было. Потом он мог зарыть нож где-нибудь в огороде, чтобы вы подумали на Эльбу и выгнали из дома её — единственного защитника. Будьте осторожны. Я советую запереть русского в свободной клетке. Сейчас ничто не остановит его от покушения на вашу жизнь, тем более, нож вы не нашли.

      — Солдаты смотрели в казармах?

      — Да, всё перерыли, даже лохмотья пленников. Ничего.

      Пристманн тоже сделал глоток и задумался. Потом ответил:

      — Он бы не стал избивать и мучать невинную собаку.

      — Значит, она сама ни с того ни с сего решила разрушить весь дом, разрыть огород и спереть ваш несчастный нож. Благородная сука с идеальной родословной, которая никогда себе не позволяла даже огрызаться на вас. Может, ей не понравился суп, костей мало было, вот она и решила отомстить? — Поль ухмыльнулся.

      — Может, он смог перевоспитать её, стал её новым хозяином? Я так мало времени ей уделял в последнее время.

      — Он не кинолог. Недочеловек вроде него и в подмётки не годится чистокровной немецкой овчарке. У него бы ума не хватило «перевоспитать» вашу Эльбу. Разве что запугать.

      — Ты сам сказал, что собаки живут страхом. Она никогда не боялась Антона.

      Поль запнулся, запрокинул голову и скрестил руки в замок. Не найдя аргументов, он перевёл тему:

      — Весь народ Анхальта в смятении и ненависти от того, что какой-то русской свинье позволяется даже больше, чем им, гражданам Германии. Но они вас побаиваются, герр Пристманн, ничего вам не скажут о своих чувствах, — Поль ещё раз приложился к рюмке. — Да и меня его безнаказанность беспокоит.

      — Ты прекрасно знаешь, что это не просто так делается. Я хочу дать ему почувствовать власть. Пусть продолжает считать, что особенный. Думаешь, мне приятно слушать его «саркастичные» высказывания? Терпеть его отношение ко мне, как к себе равному? Я сам с отрадой прострелю ему затылок, как только узнаю всё необходимое, — Пристманн перевёл дух, тоже выпивая ещё шнапса, и добавил. — Он мыслит чувствами, в отличие от нас с тобой, и это его и погубит.

      — А вы начали уже узнавать «всё необходимое» о «Концерте»? Через три дня приедет герр Миллер. Он очень разозлится, если вы не расскажете ему ничего путного.

      — Я пытался. Он явно что-то знает, но в здравом рассудке ничего мне не расскажет. Он не так глуп, как ты думаешь, Дитрих.

      — Что ж… В таком случае попробуйте применить какие-нибудь нетрадиционные методы.

      Поль встал, слегка покачиваясь, отвёл руку от сердца к солнцу и распрощался с обершарфюрером.

      — Рейх верит в ваш светлый ум и находчивость, герр Пристманн. Вы обязательно разболтаете русскую свинью, и тогда наша империя будет на шаг ближе к победе.

      Дверь захлопнулась. У ворот Поль помог фрау Штольц сесть в мотоциклетную коляску и закинуть туда сумки. Через несколько минут к воротам приехал ещё один мотоцикл. С Полем поздоровался мужчина средних лет. То был герр Линдеманн, новый доктор при Анхальте. Обершарфюрер решил навестить его немного позже, а пока вышел в огород и позвал Антона.

***

      Они сидели за столом, Пристманн убрал с него и шнапс, и рюмки, и хлеб до того, как пришёл Антон.

      — По уставу рейха Эльбу должны устранить, — сказал тихо немец, будучи уверенным в том, что устав Антон читать не будет.

      Того передёрнуло, но чтобы возразить он не нашёлся.

      — Я вижу, что ты к ней тоже привязался. Нам обоим будет тяжело расстаться с ней, — Пристманн отвёл взгляд, снова вставая и доставая с полки шнапс.

      — А можно её отдать кому-то? У тебя наверняка есть друзья в Германии, которые смогут её приютить.

      — За ней теперь строго следят. Герр штурмбаннфюрер прибудет через три дня, и дальше судьба собаки только в его руках.

Пристманн плеснул шнапса и себе, и пленнику в вымытые рюмки и произнёс тост:

      — За жизнь и здоровье Эльбы! Тут поможет только удача.

      Антон опустил глаза и задумался. Что будет, если её действительно прикажет убить майор? У Антона не будет никакой защиты. Хорошо, предположим, он сможет бежать из Анхальта, но он будет обезоружен, а если Эльба останется жива, она сможет пусть не убить, но покалечить нападающего. Есть ещё Серёжа с ножом, но он не будет покорным телохранителем Антона, а сразу начнёт нападать на фрицев — и в этом его упрекать нельзя; сколько дерьма и скотского отношения он пережил тут — даже словами не описать. В конце концов, на самый крайний случай, можно было прицепить как-то собаке на ошейник записку с просьбой о помощи и выпустить её из Анхальта, но это будет сложно провернуть, тем более, это будет возможно только если она опять будет жить в фюрерском доме. Антон пришёл к выводу, что Эльба была ему нужна, что нельзя было допустить её смерти. Сейчас, когда она была на общем дворе, к ней нельзя было подойти. Единственное, что оставалось у неё — это, действительно, удача. В благосклонность высших сил Антон уже давно перестал верить, но, быть может, этот тост с искренней мольбой о помощи действительно повлияет на расклад событий.

      Антон чокнулся рюмкой с Пристманном и проглотил едкий, колющий шнапс. Он никак не поменяется в поведении и трезвости рассудка после одной стопки. Тело окутало тепло расслабленности и забвения, резко стало слишком хорошо для той ситуации, в которой он находился. Последний раз он пил водку месяца три назад и уже забыл то ощущение безмятежного спокойствия, которое оказывали на него крепкие напитки.

      — Ты сможешь как-то уговорить начальника её не убивать? — спросил задумчиво, но обеспокоенно Антон, постукивая отросшими ногтями по рюмке.

      — Я думал сказать, что у неё течка, и из-за этого она так себя ведёт. Вряд ли он поверит.

      — А умолчать о пропаже ножа нельзя было? — Антон почесал затылок.

      — Нельзя. Видишь ли, этот нож — подарок герра штурмбаннфюрера, последняя ручная работа его покойного отца, и он каждый раз просит дать подержать этот ножик в руках, как приходит сюда. Как память об усопшем.

      Будет очень символично, если этот нож прилетит ему в спину.

Пристманн разлил ещё шнапса и сказал, смотря на собеседника уже рассредоточенными от алкоголя глазами:

      — Твоя очередь говорить тост. Уж очень хорошо это у русских получается.

      Антон долго думал, но всё же поднял рюмку:

      — За то, чтобы воцарилась справедливость.

      Пристманн с ухмылкой посмотрел на него, но, всё же, выпил. Они пару минут сидели молча, а потом полупьяный фриц спросил:

      — Почему тебя так беспокоят эти двое в казармах? Ты их никогда в жизни не видел.

      — Солидарность, — Антон зажмурился после глотка. — Кто сам терпел избиения и несправедливость, скорей поймёт другого.

      Значит, он не знает о том, что они с Серёжей были в одной части.

      — Нечасто я таких людей вроде тебя встречал, — Пристманн закусил куском хлеба. — Все озлобленные, ненавидят себя и друг друга, а ты каким-то чудесным образом стараешься сохранить человечность. Этим ты мне всегда напоминал Майю Штольц, доктора, которая приходила недавно к тебе, помнишь?

      Антон коротко кивнул.

      — Вы оба слишком чистые для войны. Слишком сердобольные. Просто посмотри на всех этих придурков, — охмелевший Пристманн резко повернулся к окну. — Что с них взять? Они же просто слушают по радио речи рейхсфюрера, половину слов вообще не понимают, зато бегут убивать с лыбой на морде, как стадо баранов, потому что им так сказали.

      — Как будто ты не так делаешь, — Антон фривольно усмехнулся; алкоголь тоже ударил в голову.

      — Я убивал. Не всегда своими руками, но всё же. Раздутого от пива и слабости советского прапорщика, который рассказал мне абсолютно всё, как только в моих руках мелькнул пистолет; от его трупа шёл отвратительный запах трусости и сточных канав. Новобранца Югенда, который решил продать секретные бумаги, им же украденные из архива. Без прикрас: он напрудил в штаны, когда мы с Полем обнаружили его в архиве с пачкой документов в руках. Без зазрения совести и милосердия я пустил пулю ему в лоб. Об этом не жалею.

      — Ты не верховный судья, чтобы их судить. Все мы бываем продажными трусами и лицемерами.

      — Не все, только худшие из нас. Жизни достоин только тот, кто готов бороться за неё. Эти двое не были.

      — Мне порой тоже кажется, что нет уже никакого смысла бороться. Что, также на курок нажмёшь?

      — Junge, — Пристманн пьяно улыбнулся, взяв Антона за подбородок. — Если тебя поставят лицом к стенке при расстреле, я самого Гитлера упрошу, чтобы ты стоял в анфас. Потому что ты один из немногих, кто бесстрашно примет эту пулю в голову, только чтобы у всех остальных не было такой участи.

      Антон сглотнул, смотря в его окосевшие глаза. После этой фразы стало страшно, но и какой-то неведомый триумф овладел его разморённым разумом.

      Он отстранил руку Пристманна от лица и направился к двери в огород.

      — Не выходи. Открой окно и тут покури. На меня с вилами ночью нападут, если поймут, что мы тут с тобой шнапс подарочный распиваем.

      Антон усмехнулся, вернулся на диван и достал из кармана пачку. Они вместе выкурили по одной сигарете, выпили ещё по рюмке. Оба уже были одурманены настолько, что «вертолёты» мелькали перед глазами.

      Антон лежал на коленях у немца, каждый раз вздрагивая, когда тот случайно касался его искалеченной спины. Они успели обсудить политиканов и идолопоклонничество недалёких ведомых людей, семью, своё детство, которое оказалось не самым беспечным у обоих. И ни одному из них в силу опьянения происходящее не казалось «неправильным». Опустевшая бутылка шнапса валялась на полу, рюмки с допитым содержимым там же.

      — Мне, наверное, лучше поспать… — проронил Антон, поднимаясь с дивана и кое-как борясь с расплывающейся картинкой перед глазами, но сильная рука Пристманна уронила его обратно.

      — Ты правда хочешь спать? Более приятных и интересных занятий не придумаем?

      А дальше всё было как в тумане.

      Выключенный свет в спальне фюрера, копошение в кровати. Ещё одна выкуренная сигарета, пока Пристманн исчез в ванной. Противный алкогольный запах в душной комнате. Лицо немца так близко к его собственному, капли шнапса на его губах. Резкое и тягостное возбуждение. Снова «вертолёты» у потолка, снизу — спина Пристманна в мелких шрамах и царапинах с неудачной охоты. Податливое и такое же пьяное тело на кровати, вспышка темноты, ощущение эйфории и полной власти над другим человеком.

      Неясно, как долго всё это длилось, но перед тем, как упасть в крепчайший из снов, Антон увидел в окне чёрное небо, усеянное миллионом звёзд, а у этого окна покачивающегося немца, куда-то поспешно собирающегося. Завтра его, Антона, повесят. Или расстреляют. Плевать. Он бы всю свою жизнь обменял на эту ночь. Дверь хлопает, его глаза закрыты. «Вертолёты» мешают заснуть, но он всё же отключается почти мгновенно.