Пристманн залпом осушил два стакана холодной воды на кухне. Опьянение немного спадало, но до полной трезвости рассудка ещё было далеко. Заглянул в спальню — Антон развалился поперёк кровати, казалось, даже пушечный выстрел его не разбудит. Обершарфюрер надел свою форму, умылся, съел кусок хлеба, чтобы хоть немного скрыть запах выпитого алкоголя. Вышел из дома и направился к общим домам в Анхальте.

      Пристманн постучал в дверь крайнего маленького домика. Открыл доктор Линдеманн, уже раздетый и готовящийся ко сну. Лицо у него было худосочное, но загорелое; выражение слишком невозмутимое для того, кто так часто видит смерть.

      — Вы что-то праздновали, герр Пристманн? — спросил доктор, унюхав запах шнапса. — Победы великого Рейха ещё не объявляли, — тем не менее, он пожал руку вошедшего.

      — Не хотелось прерывать вас ото сна в первый же рабочий день, — сменил тему обершарфюрер, входя в комнату. Речь у него была достаточно чёткая, но по выражению лица можно было понять, что он не был полностью трезв. — Но настал нужный час. Тот препарат, о котором я вас спрашивал в письме… Он готов?

      — Двести пятьдесят миллилитров амитала, как и договаривались. Русский пил шнапс с вами? — доктор накинул шинель и сел на кровать, постукивая по ней пальцами.

      — Пил, довольно много.

      Доктор встал и начал медленно ходить кругами по комнате, рассуждая.

      — Не до конца известна реакция организма на смешение амитала и этанола. Большой риск летального исхода, препарат мало тестировали. Но также их смешение должно лучше развязать язык.

      Линдеманн открыл окно и закурил сигарету, снова обратившись к обершарфюреру спустя некоторое время:

      — Есть вероятность, что он умрёт после того, как всё вам расскажет. А если до… Что ж, найдут солдаты вам другого разведчика.

      Пристманн промолчал, смотря на его силуэт у окна. Заметив тишину, доктор вздохнул и повернул голову к начальнику.

      — Сыворотки правды как таковой не существует, герр Пристманн. Однако наши учёные выяснили, что если медленно вводить амитал внутривенно, испытуемый может раскрыть «заблокированные» воспоминания, которые при ясности ума он бы ни за что не поведал нам. Также вы можете попробовать внушить испытуемому заведомую ложь, так как препарат обладает неким гипнотическим действием, до конца не изученным. Как я уже говорил, при его смешении с алкоголем велика вероятность летального исхода. Я рекомендую подождать хотя бы до утра, чтобы этанол хотя бы частично выветрился. Так будет больше шансов, что ваш подопечный не умрёт сразу после введения необходимой дозы.

      Обершарфюрер долго обдумывал сказанное в полумраке комнаты. Запах табака от сигареты доктора напоминал об Антоне. В конце концов он поднялся, пожал руку Линдеманну и сказал, что вернётся на восходе солнца.

      Идя по дороге, он заметил на себе внимательный взгляд смотрящего с башни. Пристманн улыбнулся и сказал на немецком довольно громко и словно бы нараспев:

      — Победа уже близко, Ганс. Выпей за меня и герра Миллера, который прибудет сюда на днях и узнает очень хорошие новости.

      Ганс улыбнулся в ответ, возвёл руку от сердца к вымышленному солнцу и пошёл искать в заначке священную бутылочку со спиртом.

      Пристманн вошёл в своё жилище. Выпил ещё стакан воды. С одной стороны, пройди всё с утра гладко и как ему нужно, ему выпишут премию и, быть может, повысят до унтерштурмфюрера. Может помешать лишь смерть Антона. Пристманну не хотелось, чтобы он умирал, слишком уж нечестный и тривиальный финал для человека, который прошёл через столько трудностей. Но жалости к пленнику не было. Он сам позволил себя обхитрить, сам стал настолько уязвимым. А то, что произошло сегодня ночью… Просто было поиском новых ощущений. Это ни к чему его не обязывает. Совершенно. Антон, наверняка, и не вспомнит этого, как проснётся.

      Обершарюфюрер вышел в огород и сидел там, размышляя, около часа, выжидая восход, но усталость сморила его, и он вернулся в дом, задремав на диване.

***

      Матвиенко спал на холодном полу своей клетки тревожно и поверхностно, да и сны в таком месте могут быть только тревожные. Из ночного кошмара в кошмар реальности его вырвал шёпот неподалёку. Он быстро очнулся и подошёл к прутьям. Катя не спала и звала его.

      — Что стряслось? До еды ещё долго, спи ложись, — сказал он сонно, смотря на неосвещённые солнцем стены.

      — Мне снился сон… Словно я разделываю ножом огромного кабана, и словно я вижу мир собственными глазами, а мой сын подрос и бегает рядом, ждёт обед…

      — Эх, Катька, тут и не такое приснится. Ложись лучше и не думай об этом, Ванюшку твоего уже не вернуть, фашисты убили.

      — Я знаю, — коротко и загробным голосом ответила она, но потом добавила. — Но я действительно начала видеть, как проснулась, это меня и напугало, поэтому я разбудила тебя.

      — Видеть? Серьёзно? — Серёжа встрепенулся и попытался посмотреть на неё из-за решётки, но разглядел лишь ладони.

      — Да. Силуэты. Например, справа от нас окно, за ним ночное небо. Слева, вроде как, приоткрытая дверь. Больше ничего не вижу.

      — Чудеса… — ответил Матвиенко, покачав головой. Он не понимал, действительно ли она начала видеть, или её больной разум внушил ей эту способность.

      — У меня ведь бабка ведьмой была, Серёжа. Вся деревня её боялась. И мне, как сейчас помню, тоже приснился кабан, который на неё набросился, и что ты думаешь? На следующий день её мужики вилами закололи за колдовство. Мы с матерью сбежали в соседнее село, но кабан тот до сих пор в моей памяти.

      — Думаешь, это как-то связано?

      — Конечно. Вещие сны, бай Бог, единожды в жизни приснятся. Вот и мне приснился, второй уже по счёту…

      — И как же ты собираешься врага без оружия и сквозь решётку убивать?

      — Может, и не я это буду, а ты, Антон или просто наш народ. Бог укажет путь.

— Укажет, укажет… Если так — замечательно. Постарайся уснуть, — бросил Серёжа, укладываясь на пол. Он давно уже перестал верить в хорошее.

      Совсем скоро он вновь уснул, а Катя, прижав колени к груди, смотрела то на мутные очертания своих худых грязных рук, то на расплывчатый синий квадрат окна.

***

      Первые лучи солнца, проникшие в дом, заставили обершарфюрера проснуться. На душе было безмятежно и радостно от предвкушения триумфа. Он наскоро побрился в ванной и пошёл к доктору.

      Герр Линдеманн сидел на своей кровати, сортируя лекарства в аптечке. Когда Пристманн вошёл, тот поднялся, пожал ему руку и предложил крепкий чай.

      — Ваша зверушка уже протрезвела. Надо будет позвать пару крепких солдат, чтобы те связали его для введения препарата, — заметил доктор, делая глоток ароматного напитка.

      — Думаю, я смогу уговорить его подчиниться.

      Они завтракали, мирно беседуя о второстепенных вещах, вроде поставки новых деталей в Анхальт, как вдруг с улицы раздался приглушённый звук, словно что-то упало с большой высоты. Пристманн резко обернулся и выглянул в окно, которое выходило на внутренний дворик. Там стояла безмолвная пустота. Доктор продолжил пить чай, не обратив на это внимания. Раздался второй такой же звук через несколько минут.

      — Не переживайте. Наверное, солдаты вернулись с пропитанием. Ворота открыли и закрыли, — Линдеманн поставил пустую чашку в мойку.

      — Похоже на выстрел.

      — Выстрел был бы в разы громче.

      Тем не менее, они оба вышли на дорогу, как только обершарфюрер закончил чаепитие. У ворот стоял мотоцикл, но рядом людей не было. Пристманн был вынужден согласиться с доктором; видимо, солдаты приехали на мотоцикле и занесли продукты в комнату хранения.

      Они прошли к дому обершарфюрера, бесшумно открыв входную дверь.

***

      Антон проснулся от слепящего солнечного света. Голова раскалывалась, в горле было суше, чем в пустыне. Он доковылял до кухни и залпом осушил бутылку воды. Сел на диван и закрыл лицо руками. Пристманна в доме не было.

      Последнее, что он чётко помнил — это то, что они с ним курили на этом самом диване и задушевно беседовали. Под столиком валялась бутылка шнапса и две рюмки, значит, это действительно было так. Ночью произошло ещё нечто столь чуждое и нездоровое, о чём он даже думать побоялся.

      Антон подошёл к окну, чтобы занавесить его, и вдруг его взгляд упал на блестящую чёрную штуку у подножья смотровой башни. Сердце его заколотилось, на лице засияла непроизвольная улыбка. Это был пистолет!

      Антон приоткрыл дверь и огляделся. Было слишком рано для работы, фрицев не было видно во дворе. На смотровой башне никого не было. Он вприсядку прокрался к оружию и дрожащими от страха руками взял его в руки. То был сигнальный пистолет LP 34-й модели, патрона внутри не оказалось. Антон оглядел окрестность и заметил в траве сумку. Порывшись в ней, он нашёл записную тетрадь, выпитый шкалик дешёвой водки и шесть патронов, раскиданных на дне. Долго не мешкая, он вставил один патрон в пистолет и выстрелил в небо. Раздался резкий звук, высоко в небе появилась огненная вспышка. Антон зарядил пистолет ещё раз и выстрелил в другую сторону.

      Пока к нему никто не прибежал из-за звука выстрела, Антон бросил пистолет в сумку и запрятал её у забора, прикрыв травой и землёй. Из дальних домов послышались голоса фрицев, он быстро метнулся обратно в убежище, занимая прежнее место на кровати и притворяясь спящим.

***

      Антон лежал на кровати, закрыв глаза. В спальню вошли двое людей. Пристманн, который был одним из них, растолкал его.

      — Это доктор Линдеманн, — представил он своего друга, когда Антон открыл глаза и сел в кровати. — У тебя ночью были сильные судороги из-за шнапса. Он введёт тебе противосудорожный препарат.

      Антон не помнил, чтобы вскакивал ночью из-за резкой боли, да и мышцы не болели. Доктор выглядел подозрительно; невозмутимое лицо безо всяких эмоций, ампула с непонятной жидкостью в руках. Да и фрау Штольц как-то обмолвилась, что новый доктор с ним любезен не будет.

      — У меня ничего не болит. Только голова, но это нормально после такого количества выпитого, — ответил Антон, с недоверием смотря на обоих.

      — Тогда это откуда? — Пристманн указал на большой синяк под плечом Антона. Тот промолчал.

      — Ты упал ночью от судорог с кровати и ударился о тумбочку. Я был слишком пьян, чтобы позвать доктора сразу.

      Антон очень хотел верить в то, что это было правдой, но здравый смысл подсказывал, что это очередная уловка. Бежать было некуда. Либо он подчинится, либо ему вколют эту хрень насильно, ещё и побьют.

      Пристманн подошёл к нему ближе и, присев на корточки у кровати, сказал тихо:

      — Мне нет смысла тебя обманывать. Я доверился тебе ночью, доверься и ты мне сейчас.

      И Антон доверился. Доктор медленно ввёл амитал в вену, на Антона обрушилась сильная сонливость и слабость. Его усадили поудобнее на кровать, и Пристманн начал опрос.

      — Тебе стало легче? Больше нет судорог?

      Антон вдруг вспомнил, что ночью действительно мучился от резкой обволакивающей боли в ногах, но сейчас похожих ощущений не было.

      — Всё хорошо, — ответил он медленно.

      — Заходили сегодня с доктором к кинологам. Эльба очень скучает по тебе, — сказал так же медленно и с грустной улыбкой обершарфюрер.

      — Она хорошая собака. Упроси своего начальника ничего с ней не делать… — Антон закрыл глаза от лёгкого головокружения.

      — Я постараюсь, но если я ничего не дам ему взамен, он не будет к ней милосерден.

      — Дай денег, у тебя их должно быть… немало, все любят деньги, — пробормотал Антон и начал рассматривать собственные пальцы, которые отчего-то казались ему непропорционально длинными.

      — У него их куда больше, чем у меня, — Пристманн усмехнулся. — Люди добреют, если думают о чём-то, что согревает им душу. Я мог бы дать штурмбаннфюреру нож, который сделал его отец, но нож этот пропал.

— Да, его куда-то утащила Эльба.

      — Он бы пощадил Эльбу, если бы вспомнил свою семью, подержав этот нож. Ты не знаешь, где он находится? Ты мог бы помочь несчастной собаке.

      Всё его тело окутала расслабляющая леность, клонившая ко сну. Силуэты расплывались перед глазами, лица Пристманна и доктора словно искажались; то выпукло растягивались, становясь похожими на прозрачный рыбий глаз, то вообще словно перемещались в воздухе отдельно от тела.

      — Где-то в казармах, — Антон был ещё больше прежнего дезориентирован в пространстве, он еле мог вспомнить, где находится.

      — Кто сказал ей отнести нож туда? — Пристманн решил удостовериться, что всё было так, как он подумал.

      — По запаху… — протянул Антон, роняя голову на подушку.

      Пристманн перевёл всё сказанное доктору. Тот предположил, что Антон натренировал её находить предметы по запаху, и каким-то образом научил эти предметы относить в нужное место.

      — Он засыпает, герр Пристманн. Всё идёт хорошо, он не чует подвоха. Разбудите его ещё раз и спросите про «Концерт», — Линдеманн строго посмотрел на русского.

      Пристманн аккуратно потряс Антона за плечи. Тот вяло отмахнулся, желая продолжить сон, но немец снова усадил его на кровать.

— Пока ты спал, мы нашли нож, что очень хорошо. Ты помог Эльбе, но этого может быть мало для штурмбаннфюрера, он очень требовательный. Если он не узнает сведений об операции «Концерт», он со злости может этим же ножом перерезать ей горло.

      Антон еле слышно заплакал, смотря на вращающиеся стены и витиеватые искажения под потолком.

      — Всё будет хорошо, я уверяю тебя, если ты скажешь мне, что знаешь об этом, — он погладил Антона по макушке, тот вцепился в его руку, не прекращая рыдать.

      — Это должно начаться… — он запнулся, закрывая глаза. Слова давались ему с трудом. — … В конце сентября, — Антон открыл глаза и окинул Пристманна вымученным взглядом. — Был приказ подорвать железные дороги и поезда, чтобы не дать фашистам перевозить оружие по другим … землям.

      Пристманн поинтересовался, где начнётся операция, какого числа, на каких именно территориях будет происходить. Антон рассказал всё, что знал, и ещё раз попросил не трогать Эльбу.

      — Ты молодец. Будь уверен, что с Эльбой ничего не случится.

      Пристманн думал, что Антон сразу же отключится, но тот отчего-то продолжил исповедь на немецком:

       — Я знал, что ты не такой, как все эти фашисты. Ты мне стольким помог… А сегодняшнюю ночь я буду помнить до конца своей никчёмной жизни, — Антон попытался неравномерными движениями приблизиться к Пристманну, чтобы обнять его или даже поцеловать, но тот быстро вскочил, роняя его рукой обратно на кровать.

      Лицо доктора впервые за всё время выразило хоть какие-то эмоции. И это было негодование, смешанное с презрением и насмешкой. Пристманн бегло спросил у него:

      — Он ведь может бредить под препаратом?

      — Иногда, — в его голосе было холодное осуждение.

      Через некоторое время молчания доктор добавил:

— Оставьте его здесь. Доза большая, он просто заснёт и не проснётся, тем более после весёлой вечерней пьянки, — Линдеманн искоса посмотрел на обершарфюрера, понимая теперь, почему у этого русского были свои привилегии в Анхальте.

      Они молча разошлись. Пристманн написал письмо герру Миллеру, сказав, что он может приезжать уже сегодня, вся необходимая информация уже есть. Сказал солдатам ещё раз обыскать казармы. Если вдруг в деревне появятся сплетни, то он спишет слова Антона на бред под наркотиком, да и самого Антона уже не будет в живых, шептаться о несправедливости не будет смысла, всё встанет на свои места.

***

      Кругом была темнота, через которую прорывались пульсирующие вспышки красного цвета. Сверху билось чьё-то сердце; не его собственное, но очень родное. И убаюкивающий женский голос пел колыбельную, под которую так хотелось заснуть:

      «Спи, сынок, не ба́луйся, в деревне меркнет свет…

Ложись на бок и засыпай, волков в деревне нет».

      И снова красная вспышка, отозвавшаяся в груди толчком, словно новая кровь заливалась в его тело. Это было похоже на сон, но открыть глаза и начать дышать Антон не мог, так как захлебнулся бы; нерождённый ребёнок дышать не может.

      Эхом отдавались снаружи голоса родителей.

      — На что мы жить-то будем? Жрать нечего, денег нет… Как кормить-то его? — отец начал трясти рыдающую мать за плечи, отчего Антона внутри сотрясало, словно при землетрясении.

      — Все живут, и мы проживём, — рыдала женщина, убирая его руки от себя.

      — Иди-ка ты к бабке. За бутылку водки она вытащит из тебя этого паразита, — мужской голос начинал звучать всё громче.

      — Не пойду!

      — Тогда я тебя так исколочу, что он через рот выпрыгнет.

      Слёзы матери капали кровью с её сердца прямо на Антона. Дверь хлопнула, отец ушёл. Мать погладила живот и обратилась к сыну, которому не суждено было увидеть свет:

      — Ты и не шевелишься совсем, хиленький. Может, и к лучшему, что не родишься, страдать не будешь…

      Антон попытался двинуть ногой, чтобы показать, что он жив и здоров, но рывок был настолько слабый, что мать даже ничего не почувствовала. Тогда он решился открыть рот и закричать, что было силы, чтобы она услышала его.

      — Жив я, мама! Жив и далеко не слаб. Я уже взрослый, защищу тебя от отца… Лучше жить и страдать самому, чем не жить и эти страдания другим передать, — после последнего слова и в нос, и в рот ему начала литься кровь с материнского сердца. Он захлёбывался в ней, крутился и бил ногами изнутри, но ничего не помогало. Красные вспышки стали настолько сильными и быстрыми, что вскоре всё сменилось на один яркий кровавый свет. Голос матери умолк, вокруг повисла загробная тишина.

      «Это и есть конец?» — спросил Антон сам себя, как вдруг его начало трясти настолько сильно, что голова пошла кругом, и на ногах устоять он не смог. Удар по лицу. Опять вспышка. Ещё один сильный удар.

Борясь с самой сильной слабостью, которую он когда-либо испытывал, Антон всё-таки приоткрыл глаза. Солнечный свет заливал всю комнату. Полуоткрытыми глазами он оглядел свои мертвенно-бледные руки. Его опять потрясли за плечи, и он уже полностью выбрался из своего кошмара, который, казалось, длился вечность.

      — Фашист? — на него теперь было направлено дуло винтовки, которую держала какая-то незнакомая ему женщина с растрёпанными волосами и диким, грубым лицом.

      — Нет, — ответил вяло Антон; губы не слушались его.

      Женщина резко подняла его с кровати, схватив за рубашку. Он сразу облокотился о стену, ватные ноги еле держали его.

      — Я Наталья из деревни Андреевки. Односельчане увидели два выстрела из ракетницы с этого места. Мы пришли на помощь.

      — Спасибо, — только и ответил Антон, не в состоянии выдавить из себя большее.

      — Ещё пленники есть?

      — Двое в казармах, — сказал Антон, медленно приходя в себя.

      — Попей воды и подходи к главным воротам, там уже наши всё расчистили. Нечего сопли жевать, — Наталья поспешно вышла из дома.

      Антон осушил все запасы воды на кухне. Может, это тоже сон? Или вознаграждение за его страдания? Он умылся наскоро и выбежал на дорогу.

      Наталья и двое мужчин вывели на свет Серёжу с Катей. Матвиенко было не узнать: прежняя одежда мешком свисала с тощего тела, волосы и борода окутали чёрной изгородью всё лицо. Увидев Антона, он бросился к нему навстречу, обнимая настолько крепко, насколько мог.

      — Вызволил всё-таки! — расхохотался счастливо он, хлопая товарища по спине.

      — А как иначе? — Антон улыбнулся в ответ.

      — Это тебе, — Серёжа протянул собранный нож, — фрицы приходили искать его опять, но не нашли, а нас в соседние клетки перевели. Перережь глотку Пристманну, а труп брось в самую смердящую канаву, чтобы даже падальщики брезгали подойти.

      — Так и сделаю, — улыбка исчезла с его лица.

      Катю кое-как привели в чувство, Наталья вызвалась проводить её в свою деревню, так как боец из неё был никакой. Увидев рядом знакомые очертания Антона, Катя бросилась к нему на шею.

      — Я всегда верила, что ты нас спасёшь… А ещё мне сон снился…

      Наталья прервала её на полуслове, дескать, нечего солдата отвлекать. Взяв в одну руку костлявую кисть Кати, а в другой неся винтовку, женщина повела её в безопасное место.

      Один из мужиков, что спасал пленников, протянул Антону трёхлинейку Мосина.

      — Больше свободного оружия нет, — оповестил он. Антон поблагодарил его.

      Серёжа досадливо стоял рядом; у него было куда больше настроя начать перестрелку с уцелевшими фашистами.

      — У забора сумка с ракетницей. Хоть что-то у тебя будет для обороны, — сказал Антон Серёже, указывая на точное место.

      Тот обрадовался, как ребёнок, которому подарили новую игрушку. Вместе они пошли вглубь деревни, когда Матвиенко собрался.

      — Жрать хочется — не могу, — сказал Серёжа, ударив ногой по трупу во вражеской форме, лежащему на земле. — Боюсь, сил не хватит нормально сражаться.

      — Догони Катю и иди вместе с ней в деревню, — посоветовал Антон.

      — Ну уж нет. Ещё больше, чем пожрать, хочется перестрелять этих фашистских собак.

      Антон резко остановился. Собака! Что если Пристманн забрал Эльбу и сумел сбежать?

      — Ты чего? — недоумённо спросил Матвиенко.

      — Нужно найти кого-то из наших и спросить, куда делся Пристманн.

      — Мужики рассказали, пока клетки открывали, что ему прострелили ногу и погнали куда-то на северо-запад.

      Антон задумался.

      — Я пойду за ним, — решил он вскоре. — Эльба найдёт его по запаху, если он не забрал её раньше меня.

      — Думаю, ему бы не хватило времени. Теперь это твоя овчарка? — улыбнулся Серёжа.

      — По всей видимости, да.

      — Что ж, давай разделимся. Я присоединюсь к кому-то из наших, кого встречу. Удачи! Прострели башку этому говнюку, — он протянул руку.

      — И тебе удачи. Обязательно, — Антон пожал ему руку и направился к собачьему двору.

      У дальних домов раздались выстрелы. Серёжа укрылся за бочкой с запчастями, как вдруг ему к горлу приставили нож.

      — Du Arschloch, — в ухо впился язвительный голос Поля, — Du wirst sowieso sterben.

      «Тебя-то я и ждал», — огрызнулся про себя Матвиенко, резко вырвавшись и выстрелив фрицу прямо в лицо. Голова и волосы запестрили рыжим пламенем, Поль выронил нож и начал с криками кататься по земле. Сергей подобрал нож и воткнул его Полю в живот, пока того не полностью поглотил огонь от ракетницы.

      Зажав рукой кровавую полосу на шее, Матвиенко сидел за бочкой, любуясь агонией фашиста, словно картиной лучшего художника в музее. Когда его лицо обгорело до костей, Сергей поднялся, вынул охладевший нож из обгоревшего трупа, плюнул на останки и пошёл на звук выстрелов к дальним домам.

***

      Антона громким лаем встретили две собаки. Обе рычали, пытались порвать цепи, чтобы броситься на него. Исхудавшая и словно неживая чёрная овчарка зажалась в углу и пустыми глазами смотрела вдаль.

      Антон окликнул Эльбу, подошёл ближе и приласкал. Та отвернулась, еле слышно заскулила и спряталась в конуре.

      — Твой прошлый хозяин даже не вспомнил о тебе, когда пришла опасность, — тихо сказал ей Антон. Эльба высунула нос из будки. — Но я спасу тебя.

      Она вопросительно повернула голову в сторону, но когда Антон протянул ей руки, она выползла из укрытия и начала их облизывать. На её шее была тонкая цепь, приделанная к ошейнику. Он аккуратно разрезал ошейник ножом, и овчарка, почувствовав свободу, начала носиться по вольеру, облаивая двух других собак.

      Антон подозвал её; от радости Эльба подбежала и упёрлась лапами в его грудь.

      — Сможешь найти своего старого хозяина? — спросил у неё Антон, присев на корточки.

Эльба вопросительно посмотрела на него, наклонив голову. Какой-то вещи Пристманна с образцом его запаха у Антона не было при себе. Он подумал, что за долгое время пребывания в его доме его собственная одежда впитала запах обершарфюрера, поэтому он дал собаке понюхать штанину, после чего та оббежала кругом вольер и, залаяв, понеслась к забору. Антон двинулся за ней.

      За пределами деревни Эльба медленно шла на север, вынюхивая воздух. В некоторых местах трава была примята; Антон сделал вывод, что здесь была потасовка или погоня.

      Такой свободы он давно не чувствовал. Он обращал внимание на всё: на блеск рыжей увядающей травы, на мух, врезающихся ему в лицо, на солнце, которое можно было оглядеть с любой стороны, ведь оно не было закрыто забором и домами.

      Вдруг Эльба остановилась и начала лаять на тело, лежащее неподалёку. Антон осторожно подошёл к трупу и перевернул его на спину: это был русский мужик, сжимающий в руках винтовку. Из глаза у него торчал кухонный нож; шея была перерезана. Антон пошарился в его одежде: патроны кончились, видимо, это его и погубило.

      «Он не мог далеко уйти», — подумал про себя Антон, вновь следуя за собакой. Пройдя метров семьдесят, она встала в стойку и навострила уши, смотря на одинокий холм прямо по курсу. Антон взялся за оружие и двинулся туда.

      Пристманн, весь грязный и в крови, лежал за холмом, придерживая ногу. Кажется, он её сломал, помимо того, что её ещё и прострелили. Антон встал прямо напротив него, Эльба, рыча, жалась к его ноге. Пристманн вздрогнул, увидев их.

      — Давай, добивай, — сказал тихо он, скаля зубы от злобы и сильной боли.

      — Я не обижаюсь на тебя, — ответил Антон, желавший подольше посмотреть на то, как фюрер корячится от боли. — Ты как-то сказал, что не жалеешь о том, что убил двух «трусов». Я тебя тоже жалеть не буду.

      Пристманн через силу усмехнулся.

      — Когда твоя смерть придёт, у неё будут мои глаза, — немец холодным взглядом окинул Антона; взгляд этот не выражал ни ненависти, ни сочувствия, ни смирения: вообще ничего, то была абсолютная ледяная пропасть.

      Антон ещё пару секунд смотрел на него. Пристманн понимал, что Антон изменился: раньше, может быть, он бы помог врагу, или хотя бы не стал бы его добивать, но сейчас, несмотря на то, что тот сказал, что обиды не держит, он не позволит ему жить. Слишком много жестоких вещей сделал ему обершарфюрер, слишком часто лгал.

      Антон достал нож майора из кармана. Пристманн напряжённо сглотнул, посмотрел на Эльбу, но даже в её взгляде не нашёл сочувствия.

      — Хорошо твой товарищ его запрятал, — подытожил обершарфюрер, дёргано улыбаясь.

      Антон со всего маху вонзил лезвие в здоровую ногу немца. Тот закричал от резкой пронизывающей боли, припадая головой к земле.

      — Это тебе за все пытки и издевательства надо мной и всеми остальными, — ядовито прошипел Антон, смотря на агонию беспомощного фюрера.

      — Надо было тебя сразу… в концлагерь отправить, — ненавистно прошептал Пристманн, искусывая губы до крови.

      Антон постоял ещё пару минут, а когда обершарфюрер додумался вытащить нож, прямо за мгновение до этого Антон дал Эльбе команду «фас». Овчарка беспрекословно бросилась на старого хозяина, вцепившись острыми клыками тому в шею. Он её выгнал на улицу, не ласкал и доброго слова не сказал — так пусть поплатится за это.

***

      Антон сидел рядом с трупом, гладя вылизывавшую кровавую пасть овчарку. Дело сделано. Ничего особенного в этом немце не было: очередной жадный до денег фашист, слишком любящий себя и презирающий всех остальных.

      Отдохнув немного, они вернулись в Павловку. Живых там не осталось: дорога была усеяна трупами немцев и русских. У ворот на мотоцикле восседал штурмбаннфюрер с прострелянным лбом. Русские победили их всех внезапностью и количеством.

      Делать здесь было нечего. Серёжа тоже исчез. Антон не хотел видеть никого из них, разве что, пришлёт письмо Серёже, как вернётся в родную деревню.

      Он скинул тело майора с мотоцикла; Эльба запрыгнула в коляску. Относительно быстро они преодолели большую часть пути к родному дому Антона, а как закончился бензин, пошли туда пешком. Сумерки рождали в голове самые пессимистичные и тяжёлые мысли.