Dreams can make you cry, cry, cry

На самом деле, Хинате особо некогда размышлять о философских вопросах. Жизнь бурлит обжигающей магмой, всё меняется так стремительно, что кажется, моргнёшь — и полжизни упустишь. Он постоянно спешит, стараясь не отстать от этого безумного темпа новой жизни, и в его сутках, кажется, часов по пять — иначе как бы они могли протекать так быстро?

Ему некогда останавливаться. Новая жизнь и новый мир — непрерывная борьба за само право жить этой новой жизнью в этом новом мире. Хината хочет исправить ошибки прошлого, искупить грехи прошлого, очиститься и стать достойным. Достойным стараний Наеги, достойным спасения, достойным чужого риска. Он не хочет думать о том, что было. Он старается смотреть вперёд, в его будущее, которое ещё строить и строить.

Он чувствует себя довольно одиноко без поддержки друзей, когда Фонд будущего отправляет его на одиночные миссии. Иногда ему везёт работать в паре — и чаще всего с незнакомцами. Он по кусочкам узнаёт других работников Фонда лучше: их привычки, режим сна, стиль боя, черты характера — по чуть-чуть, по наблюдениям, по собственным догадкам. Это напоминает пазлы. «Или Фрагменты Надежды» — от этой мысли Хината улыбается, и происходящее начинает напоминать визуальную новеллу.

«Наверное, как-то так этот мир видела Чиаки».

Он уверен, что переступил прошлое. Что всё, что в нём было, осталось позади.

Всё меняется, всё спешит, и обернуться ему некогда.

***

Тепло солнечных лучей, проникающих через большое широкое окно. Страшно вымотавшийся за ночную пробежку от монокум по заброшенному городу, Хината недовольно бурчит и открывает болящие глаза.

Светлые волосы, разметавшиеся по подушке. Пушистые ресницы. Пляшущие на них блики. Отчего-то сморщенный носик. Дорожка засохшей слюны на щеке. Одно одеяло на двоих. Уют. И это странное чувство правильности.

Медленно движутся за окном облака. Их положение меняется, и солнечный луч соскальзывает с чужой щеки на сомкнутые веки.

— М-м-м, — звучит недовольно. Девушка жмурится и отворачивается, пытаясь сбежать от надоедливого света.

— Нанами-сан, уже пора просыпаться, — он зовёт её робко. — Утро давно наступило.

Она вздыхает и возится под одеялом, садясь в кровати. Потирает сонные глаза. Чешет щеку с красной отметиной от подушки.

— Доброе утро, Хината-кун, — её голос звучит чуть скрипуче ото сна, и в конце предложения она протяжно зевает и потягивается.

— Нужно умыться, — Хината пальцем показывает на свою щеку. Чиаки быстро соображает, о чём он.

— Да, конечно.

Она сбрасывает тонкое одеяло и лёгким прыжком встаёт на ноги. Сорочка с цветочным узором, достающая до колен, спутанные волосы, чуть недовольное лицо — будничная картина, заставляющая Хинату задержать дыхание. В лучах утреннего солнца эта девушка выглядит истинным ангелом.

Чиаки умывает лицо ледяной водой из-под крана, утыкается им в махровое полотенце, постоянно зевая. Хината моет всё той же бодряще-ледяной водой глаза и проводит по коже влажной ладонью, думая, что так и не отдохнул достаточно. Они одновременно чистят зубы общей пастой со вкусом земляники и проходят в кухню.

В холодильнике редко бывает готовая еда — они или долго готовят вместе, много шутя и старательно сервируя стол, будто не на обыкновенные посиделки дома, а на званый ужин, и съедают всё блюдо сразу, или питаются одними бутербродами, когда возиться совсем нет желания.

— Хината-кун, — она зовёт его, осматривая полки.

— Я буду просто чай, аппетита нет, — он улыбается, смотря, как она мило дуется и ворчит, что в отсутствии завтрака нет ничего хорошего.

Льётся вода, хлопает крышка чайника, щёлкает плита.

— Хината-кун, — она зовёт его снова, грея свой бутерброд со сподручными материалами и сыром наверху.

— Да?

— Как дела у остальных? Все снова вместе?

Хината грустно улыбается. Конечно же, всё это слишком хорошо, чтобы происходить наяву.

— Да. Все снова вместе.

— И ты с ними?

Она оборачивается и смотрит на него своими серьёзными — слишком серьёзными для такого расслабленного выражения лица — глазами. Он медленно кивает.

— Я рада, — она улыбается и снова смотрит в окошко микроволновой печи.

— Мне очень не хватает тебя, — он произносит в мягкой тишине, слыша, как она разбивается на мелкие осколки.

— Я знаю, — микроволновка пиликает, и Нанами нажимает на кнопку. — Я рада, что ты смог сказать это вслух.

— Я не вижу впереди никакого света. Я не собираюсь останавливаться, но до счастливого конца ещё чертовски долго. Иногда я не вижу никакого смысла в том, что делаю прямо сейчас, — он опускает глаза в пол и сцепляет руки в замок, ставя локти на стол.

— Это нормально, — она садится напротив Хаджиме и ставит тарелку перед собой. — Ты в смятении после произошедшего. Найти во тьме свою надежду не так просто, как говорят.

Он вздыхает, медленно скользя взглядом вверх, пока он не останавливается напротив глаз Чиаки.

— Всё в порядке, Хината-кун. Я всегда буду здесь, в твоей памяти. Я всегда буду жить внутри тебя, — она произносит медленно, отчётливо, подбирая слова. — Да, всё не так просто, как пишут в книгах. Да, ни закрытие Программы, ни присоединение к вам Митарай-куна не поставили точку в этой истории. Да, тебе будет сложно. Ты можешь быть напуган. Ты можешь быть опечален. Ты всё ещё человек, и как и каждый человек, ты можешь быть слабым. Ты будешь спотыкаться и падать, но…

Она тянет «о» на выдохе, намеренно делая паузу и выжидающе смотря на Хинату.

— …всё будет в порядке, пока я встаю и продолжаю идти? — он продолжает неуверенно.

— Да, — она мягко ему улыбается. — Это звучит банально, и я не мастер произносить речи, но… я думаю, всё действительно будет в порядке, пока ты можешь вновь подниматься на ноги и вновь делать шаг вперёд, навстречу новому дню. Я надеюсь, что у тебя всегда будет тот, кто протянет тебе руку, если ты упадёшь.

Она замолкает. Хината молчит тоже. Он не хочет думать о том, сон ли это, или галлюцинация; является ли Чиаки перед ним духом настоящей Чиаки или просто проекцией Чиаки из его воспоминаний. Но не может перестать. Он признаёт: ему ужасно тоскливо без неё, и он хотел бы верить, что хотя бы во сне…

Она тихо смеётся.

— Помни меня и ищи, пока не сможешь увидеть свет своей надежды так же четко, как и моё лицо сейчас.

Её мягкий шёпот — последнее, что он слышит, прежде чем чувствует прикосновение к себе. От этого прикосновения он просыпается.

***

— Хината-кун, — его уставший слух едва различает чей-то голос, зовущий его.

— Хината-кун!

Взгляд замылен; он щурится, силясь различить фигуру человека рядом. Глаза болят. Ну вот, он снова не успел достаточно отдохнуть.

— Хината-кун! — наконец он различает серо-зелёные обеспокоенные глаза, непослушные светлые волосы, которые их обладатель снова не удосужился собрать или хотя бы расчесать, и его мозг медленно опознаёт личность этого самого обладателя.

— Хината-кун, ты в порядке? Ты бормотал что-то во сне, вот я и…

Хаджиме Хината чувствует, как его сердце сжимает от наложившегося на этот миг воспоминания. Кажется, это принято называть «дежавю»?

Хината садится и осматривается вокруг. Заглядывает в окно очевидно необитаемой квартиры. Разрушенные дома. Пустые дороги. Небо, в котором не видно ни единой птицы.

Хината окончательно смахивает с себя остатки сна. Нет, это не пляж тропического острова. Нет, последние несколько месяцев не были сном. Нет, он не стал снова подростком, а заколка Чиаки покоится в его кармане. Его мечты вернуться в прошлое, или изменить его, или попасть в параллельную вселенную неосуществимы. С каждой секундой он становится всё дальше о них. И, как бы он не противился этому…

…новое утро уже наступило.