• ────── ❴✠❵ ────── •
Наверное, впервые за всю свою жизнь, даже считая нападение из другого мира, Рой Мустанг срывался с места и совсем не по-военному пролетал коридоры так, что всем виделась только синяя тень. По-другому в Централ он мчаться и не мог — не с таким сообщением от его бесценной Ризы, которая никогда не соврала бы о таких вещах.
Он почти снес дверь — так спешил, — и Риза, ожидающая его на входе с нервным постукиванием армейских ботинок по плиточному полу, едва успела схватить заново ставшего таковым начальника за ворот формы — совсем не по-военному, зато эффективно.
— Полковник, не неситесь так, — Риза разжала пальцы. — Они никуда не убегут, а вот своей спешкой Вы запросто можете их напугать. Они слишком дерганные.
Рой медленно кивнул, так же медленно осознавая слова Ризы, — словно адреналин моментально выветрился и все процессы головного мозга вместе с ним.
— Это правда…правда они? — все еще сухим голосом уточнил Рой. Лицо Ризы искривилось горькой улыбкой.
— Да, правда, полковник, — она кивнула в дополнение, и от этого кивка Рою стало дурно. — Это правда братья Элрик.
Этого хватило, чтобы Рой развернулся на пятках армейских сапог пошел быстрым шагом в сторону своего кабинета; почти побежал даже, но строгий взгляд Ризы упирался ему в лопатки и служил неплохим тормозом — иначе бы и вправду побежал, думая, что он все еще спит и звонок Ризы с шокирующим сообщением ему приснился. Но Риза даже во сне не могла так поступить, поэтому Рой, наплевав на все, сорвался с места, одеваясь на ходу.
В коридоре у его кабинета защитной стеной столпились его подчиненные, не решающиеся войти.
— Полковник, — Риза поймала его за руку и чуть потянула на себя, заставляя наклониться, чтобы ее тихий шепот никто не услышал. — Они очень, повторяю: очень, дерганные и неизвестно как отреагируют. Будьте осторожны — Хавоку Эд чуть не сломал руку, когда тот потянулся к Алу.
Рой кивнул, всерьез, в отличие от остальных, восприняв ее слова: за Альфонса Эдвард был готов укусить любую руку, лишь бы младший брат был в порядке. Неизвестно, что с ними произошло по ту сторону Врат, если Эдвард кидался даже на знакомых людей; но Рой выяснит это как-нибудь потом. Сейчас важнее было вообще разобраться, что делать.
Подчиненные молча расступились, пропуская его, и Рой наконец увидел их — братьев Элрик, пропавших в другом мире двенадцать лет назад.
Лучше бы не видел. От их вида Рою срочно захотелось блевать, как никогда не хотелось даже в Ишваре. А казалось бы, за сорок лет и не такого навидался; но это зрелище побило все рекорды.
Эдварда и Альфонса укрыли одеялами и втиснули в руки по кружке крепкого чая, но они его не пили — напряженными взглядами исподлобья наблюдали за толпой у входа; когда между подчиненными просочился Рой, Эдвард сместился, почти полностью закрывая собой брата, и едва что не рычал, всей своей позой крича «только подыши в нашу сторону, и я тебя убью». По глазам Рой видел: да, убьет. От этого понимания блевать захотелось раза в два больше.
Что бы ни произошло за эти двенадцать лет — оно уничтожила братьев Элрик. Безжалостно растоптало, пережевало и выплюнула, напоследок сломав их позвоночники и те стальные стержни, что в них были. Это больше не было братьями Элрик, которых он знал; это были чудовища, воспитанные и вскормленные явно не любовью и заботой.
Черт тебя побери, Стальной, с бешено колотящимся от ужаса сердцем подумал Рой. Что же с тобой произошло?
Он жестом велел рассосаться толпе у входа и закрыл за собой дверь. Эдвард ощерился только сильнее, отчего его лицо перекосило от ярости еще больше; насколько Рой помнил, сейчас Стальному должно было быть двадцать девять — но с этими короткими волосами и замученно-бешеным выражением лица он казался ощутимо старше. Как и Альфонс, которому физически едва должно было исполниться двадцать четыре; но из-за спины Эдварда выглядывал со страхом совсем не тот мальчишка, которого запомнил Рой: это был коротко остриженный мужчина с затравленным взглядом, почти ничего не осознающим, и пальцами, вцепившимися в одежду Эдварда дрожащими руками. Но хуже было то, что половина его лица была перевязана старыми грязными бинтами.
Становилось дурно, если задуматься, почему Альфонс носил эту «повязку».
Они были напуганы и готовы драться; Эдвард, по крайней мере, — Альфонс, судя по мутному взгляду, едва соображал, будто его чем-то накачали.
— Стальной, — Рой демонстративно показал руки, а потом снял с них перчатки с алхимическим кругом и отбросил в сторону. — Я не причиню вреда ни тебе, ни Алу. Вы в безопасности.
Эдвард дернул уголком губ.
— Полковник, — едко, слишком едко даже для того Эда, которого он знал, сказал этот мужчина с золотым взглядом Эдварда Элрика, — Вы прошли сквозь Врата и видели Истину. Вам эти круги уже давно даром не сдались.
Рой кивнул, подтверждая; но ему все равно хотелось хоть как-то показать свой дружелюбный настрой, даже если мысли по этому поводу у него были одна хуже другой.
— От этого мои намерения не меняются, — твердо сказал он. — Никто здесь не собирается причинять вам боль или делать что-то против вашей воли.
Эдвард смотрел на него со всем возможным в этом мире скепсисом, уже въевшимся под кожу, но враждебности в его взгляде стало чуть меньше. Уже победа.
Внезапно ожил Альфонс, выйдя из своего транса.
— Брат, — тихо позвал он; Эдвард лишь слегка повернул голову в сторону младшего, продолжая больше наблюдать за Роем. — Брат, все хорошо. Мы дома.
Эти слова словно раздробили весь выращенный за эти годы хребет, и Эдвард сдулся; на пол упала его чашка с чаем, но заляпанный пол сейчас был наименьшей проблемой.
Альфонс поставил кружку на столик у дивана и обнял Эдварда за плечи, прижимая к себе и баюкая как маленького.
— Тшш, Эд, — тихо-тихо шептал Альфонс на ухо брату, — тшш. Все закончилось. Здесь безопасно. Мы дома, — Эдвард послушно кивал на каждую фразу, а потом с тоскливым воем, полным облегчения, резко развернулся и зарылся лицом в плечо Альфонса. Тот только погладил его по лопаткам. — Нас никуда больше не заберут. Никогда. Я тебе обещаю. Никто и никогда больше не заберет тебя у меня. Все закончилось.
Альфонс приветливо кивнул Рою на соседний диван, предлагая пройти и сесть, но его взгляд все равно остался цепким и опасным — как у ветеранов гражданской войны в Ишваре, куда они были присланы сопляками, у которых молоко на губах не обсохло, а вышли гниющими изнутри чудовищами с галлонами крови на руках.
— Что с вами произошло? — осторожно поинтересовался Рой, садясь на диван.
Теперь ощерился и Альфонс.
— Полковник, — тем не менее, голос у него остался ровным. Слишком ровным. Опасным. — Ни я, ни мой брат ни слова не скажем, пока не поедим, не сходим в душ и не проспим ближайшие сутки. Мы двенадцать лет были этого лишены, имейте совесть.
Рой замер; и с каждой секундой осознания этой фразы — двенадцать гребанных лет — чувствовал, как в нем умирает все человеческое, оставляя только то ишварское чудовище, желающие сжечь ко всем чертям тех, кто обидел этих мальчишек.
(все же, что бы Рой ни говорил — он их любил почти как родных сыновей.)
— Хорошо, — он кивнул. — Можете пойти на мою квартиру, я отправлю вас с Ризой — она обеспечит вам все требуемое и защиту.
Альфонс смотрел на него долгую минуту, а потом крепче прижал к себе брата и медленно кивнул. Рой про себя выдохнул — по крайней мере в мальчиках осталась капля доверия к нему и его команде.
✦ ❴✠❵ ✦
Глупо было надеяться, что про них не вспомнят. Но они надеялись — и за свою надежду поплатились самым жестоким образом.
Стоило обо всем догадаться еще тогда, когда власти начали совсем открыто сажать людей в тюрьмы и новообразованные концентрационные лагеря, потому что те были коммунистами или евреями. Эдвард и Альфонс более чем подходили под стандарты арийской расы — в конце концов, они ведь жили в Аместрисе — аналоге здешней Германии; и не поддерживали ни одну из партий. У них была другая задача — найти урановую бомбу, которую случайно забросило в этот мир. В чем, собственно, им мешали со всех сторон.
После истории с нападением на Аместрис их поставили на учет: запрещалось покидать Берлин, запрещалось применять силу в отношении властьимущих и армии, запрещалось проводить свои исследования без контроля СС. Запрещалось, по сути, едва ли не дышать — иначе их без суда и следствия могли расстрелять прямо на улице среди сотен мирных граждан.
В те времена Гитлер и Гиммлер еще не осознавали, какому ценному ресурсу угрожают тем же, что и обычным людям. И Эдвард с Альфонсом мечтали, чтобы так оставалось и дальше: ведь здесь они действительно стали бы армейскими псами, чего в прошлом мире им все же удалось избежать и не попасть на гражданскую войну как полковнику и его команде.
Их надежды не оправдались.
Они явились ночью, надеясь застать их врасплох; не получилось — Эдвард и Альфонс по очереди несли дозор, следя за улицей, чтобы они хотя бы на полшага впереди. Не то чтобы это помогло: они все еще полагались на несуществующую в этом мире алхимию; особенно Ал — потому что не прошло и пары месяцев, как они закрыли Врата. А на одних навыках боевого искусства, которому их научила Учитель, далеко не уедешь — не против вооруженной толпы матерых солдат.
Хлопок выбитой с ноги двери застал Эдварда на пороге комнаты брата; Альфонс тут же подскочил на кровати и посмотрел на Эдварда осоловелым взглядом, а потом, когда раздались крики на грубом немецком, его глаза расширились от ужаса. Он едва успел опустить ноги на пол, как позади Эдварда показалась темная фигура.
— Эд! — Эдвард обернулся, и приклад винтовки прилетел ему четко в переносицу. — Брат!
Альфонс соскочил с кровати, но все та же винтовка была направлена ему промеж глаз.
— Не шевелись, — солдат наступил на плечо Эдварда; тот с силой выдохнул и перевел взгляд на Альфонса. — Иначе я пристрелю твоего драгоценного братца, тупое отродье.
— Не смей его трогать, — прошипел Эдвард, ухватившись за штаны солдата, и резко дернул, чтобы тот упал. Эдвард успел только приподняться на локтях, как уже во второй раз ему прилетело прикладом винтовки — на этот раз в затылок; он пошатнулся и снова полностью упал на пол. От его полупустого взгляда Альфонса затрясло крупной дрожью.
— Посмею, малыш, — сказал тот, кто держал винтовку. Он спокойно переступил через Эдварда и вплотную подошел к Альфонсу.
Раздался звонкий звук пощечины и следом — падающего тела. Последним, что увидели братья, был панический страх в отражении взгляда второго. А потом им еще раз ударили по макушке прикладами, и они отключились.
✦ ❴✠❵ ✦
На удивление — проснулся он даже более-менее отдохнувшими; сонная нега все еще сковывала тело, но ничего не болело — от этого факта Эдвард невольно застонал, поглубже зарываясь носом в одеяло — и крепче обнимая Альфонса, с трудом уснувшего у его бока. Мозг большей частью все еще спал, не сильно реагируя на резкую смену обстановки — вчера они спали на жестких кроватях, а сейчас их в объятия принимает мягкость матраса и теплое одеяло.
Лишь две минуты спустя он понял, что происходит, и резко подскочил, оглядываясь с немым шоком. Нет, он помнил, что они с Алом трансмутировали портал и вернулись домой, в Аместрис, но это казалось лишь несбыточным сном, кошмаром по сути, потому что даже за такие сны следовало платить непомерно большую цену.
Где-то в квартире раздался шорох; Эдвард поднялся с кровати и тихо-тихо пошел в сторону звука. Жизнь научила не доверять даже пению птиц и глухой пустоте в коридорах перед газовыми камерами; а уж такой явной возне — тем более. Обычно после этого пропадали люди, и никто больше не видел даже их трупов.
В частности, этому способствовал и сам Эдвард. Он до сих помнил пустые детские лица и искаженные ужасом лица взрослых, которым не повезло попасть под его руку; помнил и то, где хоронил «неудачные эксперименты». Никто и никогда не смог бы спрятать труп лучше, чем он, — даже его товарищи, привыкшие убивать и утилизировать тела в крематории, терялись, когда его нетерпеливый заносчивый «приятель» требовал вернуть тела и показать результат. Эдвард более чем всегда молчал — и получал за это; но ему было все равно.
Перед тем, как выйти из комнаты, Эдвард невольно провел ладонью по щеке брата, все еще спрятанной под слоем бинта. Единственный раз, когда он сломался и был готов выложить кому угодно что угодно, лишь бы эта пытка закончилась.
Звуки, судя по всему исходили из кухни; Эдвард осторожно прикрыл дверь, страхуясь, чтобы она не скрипнула и не выдала его, и бесшумно пошел вперед. Если чему его и научили ребята из СС — так это быть настолько незаметным, насколько это было невозможно. Тяжело прятать трупы и записи, когда куда ни плюнь — будет солдат из СС, но Эдвард со временем настолько в этом поднаторел, что даже Эйке, самоуверенный безумный мудак, восхищался его талантами.
Эдвард ненавидел этот «талант». Потому что либо он прячет свои записи, где пытается найти способ вернуться, либо его самолично порешает Гитлер перед всем честным народом.
Он не мог позволить себе, чтобы что-то от алхимии попало в руки нацистам — не хотел повторения той старой истории. А еще — не хотел подставлять Ала. Потому что: не знаешь о существовании исследований — никто до тебя и пальцем не дотронется, считая монстром.
Что-то Эдвард все же позволял из себя вытянуть, но это были крупицы по сравнению с той Истиной, которую он познал, пройдя сквозь Врата — трижды. Но даже эти крупицы удовлетворяли жадность нацистов, и Альфонса они не трогали — только самого Эдварда, думая, что младший не знает ничего полезного; и слава всему, что Ала они списали в утиль. Из них двоих страданий хватит и Эдварду.
Что угодно — лишь не трогайте Альфонса.
Они и не трогали. Лишь единожды, что стоило Алу глаза. Чтобы Эдвард не расслаблялся и понимал, кто он и что должен делать. И после этого он, кажется, сломался.
В Германии не нашлось бы более жуткого и опасного человека, чем царствующий на троне Аушвица доктор Эдвард Элрик. Он стал чудовищем, отвратительным и ужасным, сломал себе позвоночник и нарушил все принципы и морали, которые выстраивал в себе после неудачной трансмутации их мамы, продал себя нацистам — и все ради Альфонса.
Альфонс должен был возненавидеть его — хотя бы за то, что его жизнь стоит более сотни других. Но Альфонс молчал и обнимал его, когда случались нервные срывы и снились кошмары.
Этот монстр, эта страна, эта власть — они сломали и Альфонса тоже. И из милого вежливого мальчика, каким Эдвард его помнил, Альфонс превратился в чудовище — в главного ассистента доктора Элрика, который всегда молча стоял за его плечом и подавал инструменты.
Двенадцать лет террора нацисткой диктатуры уничтожили тех братьев Элрик — молодых, амбициозных и сострадающих. Сожаление и сочувствие стерлись в них напрочь в угоду выживанию и попыток сохранить жизнь друг другу.
Силуэт, передвигавшийся по кухне, показался Эдварду смутно знакомым; но на всякий случай он достал из потайных ножен маленький медицинский скальпель, все еще изляпанный в чужой крови — просто так отпускать их не собирались, а методы борьбы он давно перестал делить на гуманные и не очень. Проще перерезать горло, чем вести светские беседы — самая простая истина, которую он усвоил за эти годы и едва не испытал на себе. Шрам до сих пор розовел и медленно заживал. Его напарник был человеком достаточно эксцентричным, чтобы не сюсюкаться с ним, но исключительно в рамках того, что может причинить боль, но не убить — потому что убийство такого ценного кадра не простил бы и сам Гитлер, и Йозеф, еще более омерзительное чудовище в человеческой оболочке, чем сам Эдвард, прекрасно это знал и понимал.
Запрещалось убивать — но не калечить. Йозефа это не расстраивало — потому что за долгосрочными игрушками было куда интереснее наблюдать, чем просто избавляться от них в газовой камере.
Помнится, он угрожал Алу газовой камерой. Альфонс тогда спокойно ответил: «Ведите. Но объясняться за два трупа перед герром Гиммлером и герром Эйке будете сами». После этого Йозеф поубавил пыл, а Эдвард и Альфонс мрачно радовались тому, что они могут торговать своими жизнями на своих условиях. Бояться умереть они перестали еще лет семь назад, когда вломившиеся в их дом солдаты отправили их на растерзание Дахау; так что они без единой муки совести пользовались своими жизнями как разменными монетами, прекрасно понимая, что рано или поздно их убьют. Но пока они устраивали Гиммлера и потому держали ситуацию в своих руках. Настолько, насколько могли.
Силуэт замер, кажется, услышав, как он крадется, и развернулся к двери.
— Ст-
Человек ничего не успел сказать — Эдвард замахнулся ногой с автоброней, которая пережила двенадцать лет ужасов — и пережила бы больше, все же, работа Уинри, — и стопа встретила чей-то подбородок. Когда человек с грохотом упал, Эдвард наступил ему на грудную клетку и приставил скальпель к бешено бьющейся жилке пульса.
— Стальной, — прохрипел Рой. — Стальной, все в порядке. Убери скальпель. Я тебе не враг.
Эдвард смотрел на него долгую минуту и только потом отпустил; Рой перевернулся набок и закашлялся, внутренне невольно содрогнувшись от этого эпизода.
Он помнил, как Эдвард рыдал, когда мясник Барри едва его не убил; теперь же в этих глазах отражался холод — и полная готовность отнять чужую жизнь.
Что же с тобой произошло, Стальной? — мысленно вопрошал Рой. — Что такого случилось, что оно уничтожило тебя?
Глядя на него, Эдвард неопределенно дернул уголком губ и протянул руку, чтобы помочь встать.
✦ ❴✠❵ ✦
Они открыли глаза в разных камерах, разделенных стеной; решетка на двери, решетка наверху — все, что они имели, чтобы знать, что другой в порядке. Или не в порядке, но хотя бы жив — Эдвард, наверняка заработавший сотрясение стараниями солдат, с трудом смог прислушаться и в жуткой тишине услышать хриплое дыхание брата. Эдвард едва слышно выдохнул; Альфонс жив, остальное дело небыстрое, но выполнимое. Они обязательно выберутся и сбегут к чертям из этой сумасшедшей страны. Эдвард это знал — потому что, когда дело касалось его младшего брата, он был готов нарушить и разрушить все — даже собственные рамки морали. За Альфонса Эдвард был готов убивать.
Раздался звук чьих-то сапог; Эдвард чуть склонил голову в его сторону. Звук был ему хорошо знаком — так звучали шаги полковника.
Армейские сапоги. Вот оно что.
Если сразу при пробуждении он думал, что за ними пришли одобряемые верхами сумасшедшие экспериментаторы, вроде тех, с которыми они разобрались чуть меньше года назад, то сейчас ему стало дурно. За ними пришла сама армия. А Эдвард прекрасно знал, что такое армия — спасибо лейтенанту Хоукай за подробный рассказ о гражданской войне в Ишваре; и спасибо жесткому взгляду полковника, который тот не мог скрыть, даже если очень хотел.
Эдвард знал, что такое армия. И потому ненавидел ее еще яростнее, чем в подростковые годы, когда сталкивался с не самой приятной ее стороной.
Шаги замерли у его «комнаты». Раздался щелчок замка. Эдвард поднял голову; мужчина средних лет с грозным выражением лица — которому в противовес фанатично блестели глаза. Эдварда от такого сочетания затошнило — вспоминался фанатик Кимбли, согласный убивать людей и просто так, для удовольствия. Желание выбраться стало более явным: таких людей не волнует, кого убивать, а Ал… Ал был единственным, что у Эдварда осталось. И если кому-то в голову придет использовать его как рычаг давления — Эдвард сделает все, что пожелают мучители.
— Итак, — заговорил мужчина; Эдвард сжался, как кобра перед атакой, — Эдвард Элрик. Гость из другого мира.
Эдвард не стал ничего отвечать, только посмотрел мрачным взглядом исподлобья, ожидая действий своего визави. Тот усмехнулся, будто только этого и ожидал; мужчина махнул кому-то рукой, и послышался скрежет открывающейся двери. Взгляд Эдварда из опасного моментально наполнился паническим ужасом, которым это чудовище наслаждалось.
Те, кого Эдвард не видел, толкнули Альфонса в руки их коменданту, и у горла Альфонса оказался остро заточенный нож.
— Добро пожаловать в Дахау, герр Элрик, — усмешка мужчины стала шире. — Меня зовут Теодор Эйке. С этого дня Вы работаете на меня — иначе этот милый мальчик захлебнется своей кровью.
В глазах Альфонса Эдвард видел страх — и решимость, которая, наверное, предлагала ему послать всех к черту даже ценой его жизни. Но Эдвард не мог так поступить.
Альфонс — все, что у него было и есть.
Эдвард склонил голову, сжав кулак из живой руки, и закусил губу, услышав едва произнесенное «Эд-».
✦ ❴✠❵ ✦
Он до сих пор вспоминал тот взгляд Альфонса с содроганием. Альфонс был ребенком, даже если вспомнил время их путешествия; да Истина, Альфонс был его младшим братом, какая бы между ними ни была разница. Но решимости у него явно было больше, чем у Эдварда, — ведь Альфонс действительно собирался умереть, если это спасет его брата. Как и сам Эдвард.
Замкнутый круг страданий, ведь один не мог представить свою жизнь без второго. Колесо Сансары с обратным эффектом.
Они должны были держаться вместе, чего бы это им не стоило. Но плата за их жизни оказалась слишком высока. Лучше бы они умерли от предложенной эсэсовцами веревки, чем попали в услужение Эйке.
Эта мысль преследовала их как нацисты евреев и не угасала ни на секунду, запертое в под диафрагмой как птица в клетке. Но исполнить этот приговор себе они не могли: за ними всегда следили максимально тщательно и держали в разных камерах, чтобы они не могли совершить банальное самоубийство вдвоем. Это было последнее человеческое желание, которое у них осталось.
А потом Дахау сменил Бухенвальд, а Бухенвальд — Аушвиц. И где-то между ними они потеряли право называться людьми.
— Мы творили страшные вещи, полковник, — Эдвард усмехнулся, обняв ладонями чашку с горячим чаем. — Эксперименты с философским камнем и рядом не стояли с запросами исследований этих тварей.
Рой молчал; в его глазах блестело светло-синими искорками сочувствие. Даже если он не мог понять боль и отчаяние Эдварда, потому что, в отличие от него, Рой был солдатом на передовой, а не безумным экспериментатором; но чисто по-человечески не мог не сочувствовать. Рой помнил их светлыми мальчишками, верившими, что однажды они смогут вернуть себе свои тела; но сейчас он видел лишь сломанных стариков в телах молодых мужчин.
Рой помнил взрывной характер Эдварда. И внутренне содрогался, даже не пытаясь придумать, что могло сломить человека, которого не смог сломить даже бог.
— Стальной, — позвал он и положил ладонь поверх ладоней Эдварда; тот поднял на него уставший взгляд. — Все, что было там, — там и оставь. Ты здесь. Ты дома. Все закончилось. Чем бы оно ни было.
Эдвард смотрел на него долго и пристально, а потом усмехнулся.
— Вы слишком добры, полковник. Это Вас погубит.
— На такой случай у меня есть лейтенант Хоукай, — Рой улыбнулся. — Сейчас самое важное — это отдых. Покаяться потом успеешь.
Эдвард молча кивнул и отпил из кружки; в его глазах наконец-то появился маленький, но свет. Рой посчитал это победой.
✦ ❴✠❵ ✦
Их никогда не выпускали — держали как скот в раздельных комнатах карцера, так, что они не могли переговариваться и видеть друг друга.
Это было сродни бесконечной пытке: все годы, проведенные вдали друг от друга, годы, когда Альфонс был доспехом, — все это наваливалось и сводило с ума бесконечными кошмарами, где Альфонс снова терял тело или не успел вместе с Эдвардом залезть на самолет и пересечь пространство. Они просыпались с тяжелым дыханием, от которого болела грудная клетка, и нередко в слезах — особенно Альфонс, для тела которого именно этим и оборачивался сильный стресс — все же телу едва пятнадцать исполнилось, физически Альфонс был подростком. И это тоже было немаленькой такой проблемой.
За себя Эдвард меньше переживал: все же он не тело терял, да и достаточно вырос, чтобы вопрос развития не стоял так остро. Но Альфонс был другим делом: каждый раз, когда Эдварду удавалось хоть краем глаза увидеть брата, он чувствовал, как в горле замирает ужас — слишком худым был и так довольно маленький Альфонс. Эдвард отдал бы ему свою порцию, будь возможность; но возможности не было, поэтому приходилось молча глотать ярость и беспокойство, которые оседали на дне желудка неподъемным весом.
К ним никто не приходил — даже Эйке, хотя грозился превратить их в своих личных солдат и за их счет продвинуться по карьерной лестнице. Изо дня в день молчаливые мужчины в форме СС приходили с двумя подносами, ждали, пока пленники съедят свою порцию, и забирали посуду; раз в сутки приходили за ведром, который следовало использовать как туалет (Истина, Эдвард никогда в жизни не испытывал столько стыда); рядом с их камерами специально поставили отдельный стол, чтобы их надзирателям было удобнее за ними наблюдать. Эдвард едва сумел сдержаться, чтобы не плюнуть в них, — спас только страх за Альфонса. Поэтому единственное, что он мог, — это тихо скалиться, когда офицеры подходили к их камерам.
Спустя две недели вернулся Эйке — сияющий как рождественская елка на главной площади города, с горящими глазами и широкой улыбкой. Эдвард, стоило их пленителю зайти в закуток с их камерами, весь подобрался, будто мог его ударить, и застыл в напряженной позе.
Эйке, как Эдвард и думал, подошел именно к нему. Не впервые он благодарил провидение, что Альфонс выглядит как беспомощный бесполезный ребенок, ценность которого измерялась степенью привязанности к нему Эдварда — куда более полезного; по крайней мере на первый взгляд. Как хорошо, что в этом мире не знали их послужной список — иначе привлекли бы и Альфонса. Эдвард себе такого не простил бы.
Эйке открыл дверь и оперся плечом на дверной проем. Эдвард посмотрел на него исподлобья.
— Я слышал, что ты проводил эксперименты над людьми, — он с улыбкой наклонился. — В частности над их воскрешением. Я не ошибаюсь?
Эдвард в качестве протеста крепче сжал челюсти; Эйке кивнул кому-то в сторону, и раздался вскрик Альфонса.
— Не эксперименты, — ответил он, с трудом сдерживаясь от плевка в наглое лицо. — Трансмутация человека. Строго запрещенная.
Эйке улыбнулся шире.
— А если я позволю?
Эдвард усмехнулся и постучал костяшками правой руки по стене. Раздался довольно гулкий металлический звук.
— Ваше позволение не изменит законов природы. Трансмутация человека запрещена не из гуманности, уж поверьте мне.
— Жаль, — улыбка Эйке не погасла ни на секунду; он махнул рукой и отошел чуть в сторону, чтобы Эдвард мог видеть небольшой холл перед камерами.
Послышался звук открываемой двери; Эдвард даже огрызнуться не успел, как перед ним из камеры выкинули Альфонса.
— Я хотел обойтись без этого, но Вы не оставили мне выбора, герр Элрик.
И все стой же яркой улыбкой Эйке выстрелил.
✦ ❴✠❵ ✦
От этого звука Эдвард и проснулся — подскочил на кровати и с тяжелым дыханием уперся взглядом в стену напротив.
Это был не единственный такой кошмар: они регулярно посещали его с того самого первого раза, и этот был самым милосердным. Вплоть до сорок первого года, когда завершилось строительство Аушвиц-I, такой «дрессировки» было немало. Если Эдвард начинал сопротивляться или пытаться что-то сделать для побега, то его ловили и сажали связанного напротив Альфонса. Эдвард никогда не сможет забыть те полные боли крики и выражение прощения в золотистых глазах брата.
Альфонс никогда не винил его за пули, розги, плети, кулаки — он прощал ему каждый синяк и каждый шрам, потому что понимал, что у Эдварда не было ни единой возможности и помочь ему, и отвертеться от желаний эсэсовцев. И терпел-терпел-терпел изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год; все двенадцать лет прощал Эдварду все — и то, что делали с ним, и то, что делал он сам, чтобы помочь им выжить в этом кошмаре.
Ни у кого из них не было выбора. Но даже так Эдвард не мог себя простить.
Он осторожно прикоснулся живой ладонью к щеке брата и едва касаясь погладил острую скулу. Пусть этой травме уже несколько лет, Эдвард все равно относился к ней так, будто она была свежей.
Это был не просто шрам — это было напоминанием о том, что он не справился — не смог защитить единственного дорогого человека; не смог уберечь его от себя же — от того чудовища, каким он стал еще в первый год, проведенный в Дахау.
Человек — дешевая штука. Как и человеческая жизнь. Эдвард понял это, когда перед ним распяли двадцатого заключенного: это был обычный мальчишка едва ли старше него, что вообще полезного он мог знать. Но Эйке дышал ему в спину, и Эдвард знал, что тому хватит нахмуриться, чтобы Алу перерезали горло. И поэтому он взял в руки клещи и понадеялся, что хотя бы мальчика не будут долго мучить. Кажется, он был из КПГ? Или СДПГ? Эдвард не помнил. Он помнил крики, и слезы, и перекошенное от боли лицо. И упрямый взгляд — тоже помнил. Мальчишка умер прямо на столе от потери крови и болевого шока, но не выдал своих товарищей — ни одного. Эдвард в мыслях восхитился его стойкостью и гордостью принадлежности к своей партии; всем бы иметь такие качества.
Его стойкость сломалась, когда после неудачного допроса ему пришлось упасть на колени и, хватаясь за штаны Эйке, умолять не трогать Альфонса — он тут не при чем, это я виноват, возьмите меня, не надо его. И Эдварда взяли — прямо на глазах Альфонса. Так умерла гордость Эдварда Элрика, одного из самых талантливых алхимиков, переживших поход за Врата. И Альфонс действительно стал единственным, что у него осталось. Потому что самого себя у Эдварда больше не было.
Он неуютно повел плечами, вспоминая первый раз, когда его изнасиловали. О, это происходило не единожды: его обвиняли в том, что он сам покрывает коммунистов и социал-демократов, и предлагали «отработать» за них; Эдвард молча склонял голову и раздевался — потому что иначе они возьмут Альфонса, и от этого будет куда мучительнее, чем когда все делают с ним. Эдвард отказался от своей гордости и человечности, чтобы Альфонс, даже ненавидя его, мог жить. И однажды выбрался на свободу.
Альфонс должен был выжить и выбраться из этого Ада. И Эдвард был готов на все, чтобы этот миг обязательно настал.
Так Эдвард Элрик перестал быть Стальным алхимиком и превратился в «армейскую сучку». Годами позже его назовут Доктором Смерти, а пока он был не более чем ценный актив — несмотря на то, что их забрали как пришельцев из другого мира, пользоваться алхимией им не предлагали. И слава Истине — Альфонс, все еще чистый, нетронутый этой грязью, не смог бы провести трансмутацию людей. А Эдвард прекрасно понимал, что первым возьмут не его — слишком ценен даже по сравнению с Алом.
— Он не просыпался? — полковник тихо оперся на дверной косяк и кивнул на свернувшегося калачиком Альфонса. Эдвард поджал губы и погладил брата по голове; тот тут же рефлекторно подтянулся ближе, чем уткнуться носом в его бедро.
— Пока нет, — тоже тихо ответил Эдвард, чтобы не разбудить. — Это нормально. Он последние дни вообще не спал и держался только на адреналине.
Полковник кивнул и ушел на кухню; Эдвард мысленно поблагодарил его — сил на разговоры у него не было вообще, и Рой как никто другой понимал это состояние. Эдвард аккуратно улегся, чтобы не потревожить сон Альфонса, и приобнял; брат сразу расслабился в его руках, и лицо его разгладилось, будто Эдвард одним своим прикосновением забрал его кошмары. Хорошо, если бы так.
Он поцеловал Альфонса в лоб и задремал сам.
✦ ❴✠❵ ✦
Шел тысяча девятьсот тридцать восьмой, когда Эйке нашел время, чтобы навестить их. Эдвард только усмехнулся, когда комендант приказал ему встать, и остался на своем месте сидя, поджав ноги.
Прошло уже пять лет с момента, как их сюда затолкали; и Эдвард, и Альфонс уже давно привыкли и к пыткам, и к наказаниям — обоим уже было более чем плевать на то, что сделает больное воображение Эйке, — они и так были в Аду. Одной плетью больше, одной меньше — не играло особо разницы. Даже надавить на Эдварда с помощью Альфонса уже не получилось бы — потому что он хорошо усвоил урок, чтобы понимать, что его все равно тронут, что бы Эдвард ни делал и сколько бы ни был полезным для отработки за двоих. Он все еще переживал, но годы этого Ада сделали свое дело — даже если после долгих пыток они готовы были умереть. Все равно живыми отсюда они вряд ли выйдут — это понимание пришло к ним уже через год. Лучше поздно, чем никогда.
— Прояви хоть немного уважения, Элрик, — с ехидцей сказал Эйке, войдя в их закуток. Эдвард только бровь приподнял.
— Я сообщу, когда захочу его проявить, гиммлеровский ублюдок, — он фыркнул; со стороны раздался тихий истеричный смех Альфонса.
Пять лет в Дахау сильно изменили его: он стал жестким и жестоким, и, кажется, у него потихоньку начинала съезжать крыша — все чаще Эдвард слышал смех на то, что смеха вызывать не должно, все чаще видел потаенное безумие в таких же золотистых глазах как у него самого; все чаще он дерзил охранникам, даже зная, что за этим последует наказание — Альфонсу уже было плевать. Дахау сломал и уничтожил Альфонса Элрика, и теперь вместо него остался больной истеричный ублюдок, которому уже давно было абсолютно все равно, что от их с Эдвардом рук умирают люди. В этом мире единственным, что вообще могло повлиять на них, — безопасность второго. До остальных им не было дела.
Все же, несмотря ни на что, они оставались братьями. Даже если оба уже давно сошли с ума и стали такими же монстрами, как и эти твари в форме «благородного» войска Третьего рейха.
— Доиграешься однажды, Элрик, — прошипел Эйке, стукнув кулаком двери. Эдвард усмехнулся.
— До чего? — Эдвард усмехнулся. — До пыток? До смерти? Спешу огорчить, но нам на это стало плевать еще года три назад. Так что вперед, делай, что пожелаешь, — он откинулся на стену и дернул уголком губ. Альфонс хихикнул из другой камеры.
Он не врал, им давно стало плевать на то, что с ними сделают. Даже если будут делать с одним на глазах у второго. За эти годы они смирились с жестокостью нацистов и принимали ее с улыбкой, как должное, чем бесили своих мучителей до крайности. Слишком много видели и испытали, чтобы бояться. Говоря откровенно, они уже и просто желали друг другу смерти — это был самый простой и единственный способ сбежать отсюда. Потому что даже если они сбегут на самом деле — Дахау навсегда останется в их крови и не отпустит.
У Эйке дернулся глаз, но вместо обычных криков о наказании он ухмыльнулся и достал из-за спины папку. Эдвард вскинул бровь.
— Решили показать, какие сказки о «Шамбале» снова напридумывали Ваши подчиненные? — съехидничал он, поставив локоть на колено и положив подбородок на ладонь. Глаз у Эйке дернулся еще раз. — Да у Вас нервный тик скоро начнется, герр. Вы бы к врачу сходили.
— Заткнись, Элрик, — прошипел Эйке, вызвав на лице Эдварда еще более широкую усмешку, и через решетку просунул тому папку — не открывать двери для таких вещей они научились после того, как Альфонс, казавшийся слабым ребенком, организовал троим своим конвоирам сотрясения второй степени. После этого обращаться с ними стали как со скотом, но не то чтобы они на это обижались. — Вас переводят.
— И куда же? — Эдвард взял папку с пола и открыл ее, хмуро листая досье.
— В Бухенвальд, — Эйке с весельем в глазах наблюдал, как Эдвард теряет всю свою напыщенность и становится серьезным. — Недавно там прилюдно повесили беглеца, Эмиля Баргацкого, и наши ребята приняли решение об ожесточении мер безопасности.
Эдварду очень хотелось спросить, куда еще строже, но он промолчал, пробежав взглядом по вырезке из газеты, где хвалили солдат СС за их «непосильный» труд и еще больше втаптывали в грязь заключенных.
— Хорошо, — Эдвард помахал папкой в воздухе. — Мы там каким боком нужны?
— Пора исполнить свой долг, — глаза Эйке сверкнули маниакальным блеском. — Герр Гиммлер желает видеть, на что вы способны и не зря ли он тратил свои ресурсы на ваше содержание.
Эдварду очень хотелось проматериться — по-армейски, как умели только бывалые солдаты вроде полковника, когда их никто не слышал и ситуация была более чем патовая.
Он говорил, что хуже уже не будет? Он ошибся.
Терпеть пытки — свои или чужие, совершенные их руками, — они приучились и уже давно не обращали на это внимания, но алхимия была другим делом. За проход через Врата нужна была плата — и Эдвард сильно сомневался, что трупов заключенных им будет достаточно. Он поджал губы и посмотрел на Эйке с такой пылающей ненавистью, что того передернуло.
Альфонс больше не смеялся; когда Эйке развернулся, чтобы уйти, он заметил, как из соседней камеры на него смотрят другие золотые глаза. И ярость, которая там пылала, была отнюдь не безумной, как он думал, исходя из психического состояния мальчишки. О нет, эта ярость была осознанной.
И она обещала сжечь весь Третий рейх дотла.
✦ ❴✠❵ ✦
На этот раз, когда Рой вернулся домой, не спал Альфонс. Как и в первый день после возвращения он обнимал ладонями кружку и смотрел куда-то в пространство расфокусированным взглядом, не отреагировав ни на звук открывающейся двери, ни на шуршания в коридоре.
Рой тихо прошел на кухню мимо закрытой двери комнаты, которую он выделил братьям, и остановился у кухни.
— К тебе можно присоединиться? — осторожно поинтересовался он, не двигаясь с места; одновременно и уважение к чужому личному пространству, и забота о собственной безопасности — не хотелось ему случайно получить в нос. У Альфонса хоть и все конечности не железные, но бьет он порой даже сильнее Эдварда.
✦ ❴✠❵ ✦
Альфонс медленно кивнул, все еще пребывая в каком-то астрале; Рой вылил остатки заварки в кружку и сел напротив, подогревая чай в кружке с помощью алхимии — не хотелось шуметь чайником, пусть Эдвард отдохнет.
— Кошмары? — Рой чуть дернул уголком губ, когда пустой взгляд Альфонса уперся в него.
— Да, — Альфонс отпил из кружки.
— Расскажешь? — аккуратно спросил Рой; ему не было любопытно — он просто хотел хоть что-то сделать для его мальчишек, прошедших через Ад.
Он даже не помнит, как стал воспринимать Стального и его брата за собственных детей. Просто в какой-то момент, когда Риза читала отчет о действиях Элриков, он понял, что переживает за них не как за своих подчиненных; Риза только улыбнулась, когда увидела выражение лица своего начальника, но промолчала. Не хотелось портить момент.
Будь Рой более жестоким, он бы назвал Ризу их матерью в таком случае, но он сдержался — очевидно, не хотелось давить на старые раны. И сама Риза это понимала — поэтому просто заботилась о братьях как могла и действительно любила как родная мать, но ничего не просила взамен. За это Рой ее и любил.
Альфонс перевел взгляд со стены на свою кружку.
— Мы пытали людей, полковник, — он поднял на него свой глаз. — Мы пытали, убивали, травили газом и радиацией, проводили эксперименты, связанные с алхимией. Помните философский камень? — Альфонс усмехнулся. — Только испытуемых было гораздо больше. За эти годы мы отправили на тот свет более десяти тысяч человек. Не считая тех, кого по нашему приказу запирали в газовой камере.
Рой невольно напряженно сглотнул и едва не подавился чаем. Альфонс участливо посмотрел на то, как он бьет себя по груди, пытаясь вернуть чай в нужное горло.
— Мне снятся их лица, — наконец сказал Альфонс. — Мужчины, женщины, дети, старики. Всех тех, кого отправляли нам под нож в целях эксперимента, — он погладил ручку кружки. — Я никогда не смогу забыть никого из них. Особенно детей.
Рой понимающе кивнул и в слабом жесте поддержи положил руку на острое мальчишеское плечо, тихонько его сжав. Кто как не Рой сможет понять, через что прошли эти мальчишки. Даже если мальчишками уже давно не были.
Альфонс ломано улыбнулся, но в глазах его плясали искорки благодарности.
✦ ❴✠❵ ✦
В Бухенвальде их встретили с почетом: играл оркестр заключенных, эсэсовцы стояли своеобразной дорожкой навытяжку; это было раннее утро, когда солнце светило в глаза, и потому они не сразу заметили человека в конце «коридора». А когда увидели — обоих передернуло от ненависти и отвращения.
Там стоял Генрих Гиммлер собственной персоной — улыбался и разводил руки для объятий, будто они были его любимыми внуками, а не узниками концлагеря, должными выполнять не самые гуманные приказы. Эдвард приветственно оскалился и закрыл Альфонса плечом; что бы ни происходило и ни менялось в их характерах, одно оставалось извечной константой: они были братьями, и на Эдварде всю жизнь была ответственность за младшего брата, особенно после смерти мамы и неудачной попытки трансмутировать человека. Даже если оба желали друг другу освобождения через смерть, на самом деле они оба хотели жить. Именно поэтому они до сих пор не сделали чего-то такого, чтобы их пристрелили или также, как Баргацкого, не казнили на удовольствие публики.
— Герр Элрик-старший, герр Элрик-младший! — бодро поприветствовал их Гиммлер, едва не обнимая; может, и руки бы пожал, будь они не сцеплены наручниками за спиной. — Как же я счастлив наконец увидеть вас воочию!
— А мы нет, — хмыкнул Эдвард и тут же получил прикладом винтовки по плечу. Но даже так он отказывался любезничать с этим человеком.
Альфонс весьма красноречиво сдвинулся, чтобы закрыть собой брата сзади, и посмотрел на нерадивого эсэсовца темным взглядом исподлобья. Мужчина дернулся и невольно отступил.
— И зачем мы вам понадобились? — хмуро поинтересовался Эдвард, хватая Альфонса сзади за большую ему полосатую рубашку. Брат поджал губы и отвернулся; эсэсовцы едва слышно облегченно выдохнули.
Гиммлер улыбнулся шире.
— Мне рассказывали об экспериментах над людьми, которые вы проводили в своем мире, — он соединил кончики пальцев. — И нам бы не помешал хотя бы один философский камень, — и склонил голову к плечу.
Эдварда перекосило так, как давно не перекашивало. Он, конечно, подозревал, зачем их вообще загребли — явно не для того, чтобы найти новых палачей, своих и так навалом, — но ему все равно стало мерзко. Вспоминалось, как они с Алом гнались за этой несбыточной мечтой, как узнали, в чем секрет философского камня; как отказались от него, когда выяснилось, что сырьем для камня служат люди. Гиммлера и его прихвостней этот вопрос, очевидно, не волновал — иначе бы их не привезли в Бухенвальд, который всего через несколько часов станет скоплением сырья для трансмутации.
Так хотелось плюнуть и сказать, что их алхимия не работает по эту сторону Врат. Но это было враньем — в них текла кровь Аместриса и давно позабытого Ксеркса, они буквально были самой алхимией, пройдя через Врата несколько раз. Может, и не в том объеме, как в родном мире, но алхимией пользоваться они могли. И эти больные ублюдки прекрасно об этом знали. Потому что в первый год, когда они еще пытались сопротивляться, Эдвард доказал, что может использовать алхимию, лишь бы Ала не трогали.
Ала, разумеется, тронули; и взяли на заметку, что алхимия работает.
Вряд ли они знали, что сырьем для философского камня являются люди — Эдвард ставил на то, что их перевели в Бухенвальд не совсем за этим. А за тем, чтобы они ставили алхимические опыты на людях: в Бухенвальде было больше людей, исчезновения которых мало кто заметит, в отличие от Дахау, переполненного политическими противниками НСДАП, которым часто писали семьи и друзья. Философский камень просто был приятным дополнением к тому, что еще они могут вытащить из братьев Элрик.
— А если мы откажемся? — Эдвард с усмешкой склонил голову к плечу.
Гиммлер улыбнулся им с поистине отеческой нежностью.
А потом отправил к «доктору».
✦ ❴✠❵ ✦
Сейчас не спали они оба; и потому, когда открылась дверь, но послышалась уже не знакомая походка Роя, а чья-то более мягкая и аккуратная, они подобрались, готовясь обороняться чем смогут. Но в комнату, тихонько постучавшись, осторожно заглянула Риза. Братья заметно выдохнули, и она улыбнулась им с сочувствием.
— У полковника слишком много работы, так что сегодня за вами присмотрю я, — сказала Риза и показала пакет, в котором очевидно лежали продукты из ближайшего магазина.
Эдвард и Альфонс переглянулись.
— Он не отлынивает? — удивленно спросил Эдвард. Риза удивленно моргнула.
— С тех пор — нет.
Они оба неловко потупились, но Риза только покачала головой и головой указала на кухню. Братья послушно встали и последовали за ней — не смогли отказать ее заботе.
✦ ❴✠❵ ✦
Эдвард всегда думал, что самым страшным воспоминанием для него станет то чудовище, которое они с Алом создали вместо их мамы. Но он ошибся.
Самое страшное происходило сейчас.
Едва они зашли в комнату, которую, очевидно, из чистой насмешки называли лазаретом, как их скрутили; Альфонса, упирающегося и пытавшегося хотя бы ногами отбиться, спокойно и без лишних проволочек затащили на операционный стол и зафиксировали ремнями, а Эдварда оттащили чуть в сторону, чтобы не мешал Гиммлеру разместиться с особым комфортом, откуда было бы видно все, что захотят сделать с Алом.
Эдвард прикусил щеку изнутри; местный «врач» стоял рядом с Гиммлером и наблюдал, ничего не делая.
— Итак, — несколько мучительных минут спустя, когда у Альфонса закончились силы для попыток вырваться, заговорил Гиммлер. — Вам нужно припадать урок, господа Элрик, — он улыбнулся и сложил руки домиком. — У Вашего брата чудесные глаза, герр Элрик. Я бы не отказался заиметь такие в свою коллекцию.
Эдварда передернуло; внутри все застыло, будто он попал в эпицентр бури в Бриггсе.
Нет. Только не Альфонс.
Тот тоже застыл в своих путах; впервые за эти годы они испугались по-настоящему.
Раньше, несмотря на их бунтарское поведение, Альфонса почти не трогали — понимали, что он нужнее живым и более-менее целым; к тому же, если его убить, следом можно было бы убивать и Эдварда, а он еще был им нужен. Альфонс получал даже меньше обычных узников Дахау; да, было мучительно и больно, но мучительнее и больнее было наблюдать за братом, которого ломали с особым тщанием. Нацисты пользовались их связью и любовью как солдаты девушками из захваченных земель и с непередаваемым удовольствием слушали, как ломаются их кости.
— Герр Элрик, — Гиммлер поднял ладонь, и Эдварда отпустили — и даже сняли наручники. — Думаю, мы оба прекрасно понимаем, что Вы нуждаетесь в уроке, — он улыбнулся — только не нежно, как раньше, а с заметным превосходством. — Вырежьте глаз Вашему брату. Или отдайте его моим солдатам.
Эдвард застыл посреди комнаты, не зная даже, как реагировать.
Ни тот, ни другой вариант не были хоть в чем-то лучше другого: в обоих подразумевалась мучительная боль; только второй предполагал, что Альфонс просто сломается как хрупкая ваза. Это Эдвард был сильнее — это он пытал и убивал, а не Альфонс, это он держался, когда пришлось положить себя на алтарь его безопасности.
Ни один из вариантов не был хорошим. Но под перепуганным взглядом Альфонса Эдвард, беззвучно сказав «прости», взял скальпель.
Лучше боль, чем сломленная воля. Пусть хотя бы один из них не пройдет все круги Ада на земле.
Пусть хотя бы у одного останутся силы бороться.
Эдвард был готов пойти на все, чтобы у брата осталось хоть что-то от человека. И лучше его мучителем будет он, чем эти сально усмехающиеся ублюдки в форме СС.
В глазах — пока двух — искрилось понимание и прощение. Альфонс молча поджал губы и кивнул.
Эдвард прикоснулся кончиком скальпеля к нижнему веку левого глаза. И с глубоким вздохом протолкнул его ниже.
✦ ❴✠❵ ✦
За прошедшие годы менять повязку уже стало рутиной: аккуратно подцепить узелок на затылке, повязанный заботливым старшим братом, осторожно размотать бинт, выкинуть в сторону; прикоснуться к изорванному нижнему веку — тому самому, с которого семь лет назад Эдвард начал вырезать ему глаз, к верхнему, чуть развести, чтобы посмотреть на пустоту. Альфонс не допускал ни единой мысли обвинить в увечье брата — ни у кого из них не было иного выбора, кроме как подставить его под нож.
Было адски больно — в том числе и потому, что Альфонс мог представить, что испытывал его брат в тот момент, — видел в его глазах столько вины, что можно было бы утопить весь проклятущий Третий рейх. Именно поэтому у них было немое соглашение: Альфонс молча дает брату перемотать его глаз, а потом обнимает Эдварда и гладит по спине, помогая успокоиться. После той «операции» их посадили вместе — все равно свою власть они уже доказали, не было смысла трястись над ними как мужчина над рожающей его первенца женой. И командующие, и братья понимали: в отличие от Дахау Бухенвальд был более жестоким местом, и они ничего не могли поделать — попытка сбежать равнялась смерти, а у них не было ни сил, ни ресурсов; а после этого показательного наказания они поняли, что ошибались: не выдержат пыток друг над другом, не выдержат, если умрет второй.
Казалось, что дыра на месте глаза сломала невидимый барьер и наглядно показала им, что их внутренние бахвальства — пустой звук. На самом деле они безумно хотели жить — но только если будет жив второй. Они больше не желали друг другу легкой смерти — теперь они яростно горели мыслью однажды сбежать из этого кошмара.
Гиммлер поступил неправильно, заставив Эдварда вырезать Альфонсу глаз. Потому что там, в груди, в клетке из ребер, в Эдварде начинала расти такая ненависть, что она могла сжечь весь Третий рейх дотла.
Не следовало этому мудаку трогать Альфонса. Потому что Эдвард обязательно отомстит за боль, которую причинили его драгоценному младшему брату.
Альфонс едко усмехнулся и убрал руки от глаза; позади раздался звук глубокого выдоха.
— Вы немного не вовремя, полковник, — заметил он и взял чистый бинт, начав аккуратно перематывать лицо. Все же, несмотря на прошедшие годы, глаз иногда фантомно побаливал. Ощущения не из приятных.
Рой оперся плечом на дверной косяк и поджал губы; в глазах его пылала адским костром ярость.
— Кто тебя так? — он посторонился, выпуская Альфонса из ванной.
Тот только улыбнулся.
— Брат, — Альфонс пожал плечами. — Все хорошо, полковник. Это было давно.
Роя это, очевидно, не успокоило, но лезть дальше он не стал. И по его глазам Альфонс прочитал, что он не поверил — или поверил, но понял все правильно. Альфонс едва слышно выдохнул и пошел в выделенную им комнату, чтобы привычно поднырнуть под бок Эдварда и слушать его дыхание. Полковник не стал им мешать. Спят и спят — пусть спят, они заслужили.
Альфонс благодарно кивнул Рою; тот только отмахнулся и на пальцах показал, что возвращается в Централ, раз он тут не сильно нужен. Альфонс кивнул еще раз и внимательно — привычка — и проследил, как закрылась дверь.
✦ ❴✠❵ ✦
Когда-то они считали Адом на земле Бухенвальд — место, где Альфонс лишился глаза и где нацисты, на свою беду, снова разожгли тот огонь, погасший в Дахау. Но они ошиблись. Настоящий Ад ждал их дальше — в оккупированной Польше, куда их привезли тем же поездом, что и тысячи евреев со всей занятой нацистами Европы. Настоящий Ад ждал их за кованными воротами с издевательской надписью «труд освобождает».
Они прибыли в Аушвиц-Биркенау.
Едва они сошли с поезда, как их окружил отвратительный запах — тот, что порой окружал полковника. Запах жженных волос, запах жженого мяса — запах горелых трупов, пропитанных какой-то гадостью. Альфонс тут же закрыл свое лицо и нос; в единственном глазу плескалось отвращение. Эдвард не закрывался — за годы пыток и знакомства с полковником, во время которого у Ала отсутствовали физические ощущения, успел как-то привыкнуть к этому отвратительному смраду, от которого полковник не мог отмыться даже за те годы, что прошли с гражданской войны в Ишваре.
— Эд, это?.. — тихо спросил Альфонс, щурясь от ядовитости воздуха. Эдвард кивнул.
— Крематории, — он посмотрел выше, туда, где из труб валил темный зловонный дым. — Крематории и газовые камеры. Это не трудовой лагерь.
За прошедшие девять лет они неплохо поднаторели в определении лагерей, даже если сами в них не были — разговоров их комендантов хватало более чем с головой. Да и тяжело назвать это место трудовым лагерем, даже исходя из банальной логики, — в трудовых лагерях нет четырех крематориев и территорию не заполняет трупный смрад.
Они оказались в эпицентре геноцида. Теперь и Эдвард, и Альфонс понимали, почему коменданты, разговаривая об Аушвице, делали это с таким удовольствием.
— Вы двое! — окликнул их один из солдат. — Вы Элрики?
Эдвард и Альфонс переглянулись, а потом осторожно кивнули.
— Вас ожидает доктор Менгеле, — солдат поднял на них винтовку. — Вперед. И без фокусов.
Эдвард только пожал плечами, но послушно пошел туда, куда его направляли; Альфонс тихонько пристроился следом. Не то чтобы у них был большой выбор, идти или не идти.
Лучше бы, конечно, не шли. И не знали, кто такой Йозеф Менгеле.
Если Отец вызывал ярость, то с этим монстром они осознали, что такое настоящая ненависть.
✦ ❴✠❵ ✦
— Где Эд? — спросил Рой, заглянув в комнату братьев. Там на кровати сидел один Альфонс, листающий какую-то книгу; Эдварда нигде не было.
Альфонс не глядя махнул рукой в сторону окна, и только тогда Рой почувствовал запах сигаретного дыма.
Эдвард курил, опираясь локтями на подоконник; вечернее солнце освещало его все еще непривычно короткие волосы так, что казалось, будто вокруг его головы сияет ореол. Когда Рой подошел ближе, Эдвард даже не шелохнулся.
— Когда ты начал курить? — поинтересовался он, опираясь на стену рядом. Эдвард повел плечом.
— В Освенциме. Надо было куда-то девать желание спалить кого-то к чертовой матери, — он протянул Рою пачку, не отводя взгляда с какой-то заинтересовавшей его точки. Рой взял одну сигарету и подпалил конец помощью огненной алхимии.
— Освенцим? — он затянулся, вскинув тонкую бровь.
— Лагерь смерти, где ежедневно в крематориях сжигались сотни и тысячи человеческих тел, — Эдвард выдохнул облачко дыма. — Оплот геноцида, в котором мы приняли непосредственное участие.
Роя передернуло; одна короткая сводка об этом месте напомнила ему гражданскую войну в Ишваре — тогда за ним тоже оставался след из запаха горелого мяса, и потому он более чем прекрасно понимал, почему Эдвард начал курить. Сам бы тоже начал, да негде было сигареты найти, в отличие от Эдварда, у которого к ним был доступ.
То, что Эдвард на него осторожно косится, Рой заметил сразу. Но ничего не сказал — только молча затянулся, отвернувшись к окну. Не ему осуждать Эда за то, что творилось его руками.
Так они и стояли; чуть позже шелест страниц прекратился, и к ним присоединился Альфонс. И стояли они с сигаретами между пальцев уже втроем, глядя на постепенно затухающий между домов закат.
✦ ❴✠❵ ✦
Они не пробыли в Освенциме и недели, как не только их одежда, но и они сами пропитались запахом горящих трупов и человеческого отчаяния.
— Разве не прекрасная картина? — Йозеф улыбнулся им; позади него рыдали матери, от которых забирали детей, мужья, старики, даже младенцы. От воя и плача начинала болеть голова.
Они оба красноречиво промолчали; Альфонс покосился на Йозефа оставшимся глазом, и счастливая улыбка на его лице быстро угасла. Все же, несмотря на свое более чем явное безумие, этот ублюдок весьма справедливо их боялся. Особенно после того, как они создали слабенькое подобие философского камня из более чем ста узников.
Он не знал, как работает алхимия; никто не знал — кроме них. И потому их боялись все — начиная от узников и низов СС и заканчивая Гитлером, который самолично приезжал посмотреть на них как на цирковых обезьянок. Эдвард только усмехнулся, заметив страх в этих безумных глазах, и послушно под щелчок винтовки сложил руки в будто бы молитвенном жесте, позволяя крови из порезанных ладоней окропить начерченный мелом круг преобразования.
РЕКЛАМА
Они вообще не думали, что что-то получится. Но получилось: маленький алый камушек, которого в их мире едва ли хватило бы на фокусы чокнутого проповедника из Лиора — а ведь у него тоже был довольно дешевый вариант философского камня; хороший гомункулы ему бы не дали. И теперь, зная это,
(- эд… эд, мы ведь…
— да, ал. скоро мы вернемся домой.)
они собирались вытянуть максимум из своих возможностей и вернуться обратно — и плевать на этот мир и эту паршивую страну; эти твари отняли у них человечность — они отнимут у них надежду. Закон равноценного обмена в действии, герр Гиммлер. Мы предупреждали, что не работаем за спасибо и черствый кусок хлеба, который старше нас едва ли не в два раза.
С тех пор, как у них получилось создать философский камень, их перестали считать за бесполезный скот — теперь у них появилась отдельная лаборатория. Из которой они не могли выйти, потому что у дверей стояли коменданты. Но за столько лет тяжело было не привыкать.
Они работали с расчетами — сколько людей в теории понадобится, чтобы создать камень; по крайней мере, так думали Йозеф и верхи. На самом деле они пытались рассчитать, сколько людей уйдет на создание портала в Аместрис.
— Как думаешь, — однажды сказал Альфонс, отвлекая Эдварда от бумаг, — как думаешь… если все узнают, они… они примут нас?
Эдвард дернул уголком губ и отвернулся.
— Армейские — с распростертыми объятиями.
Послышался вздох.
— Ты понял, о чем я.
Эдвард не стал отвечать. Потому что и сам задавался этим вопросом.
Но ответа не находил.
✦ ❴✠❵ ✦
Несмотря на то, что им обоим было под тридцать, Эдвард и Альфонс спали как младенцы, невольно подставляя головы под нехитрые ласки тонких пальцев Ризы. Она мягко перебирала их чуть отросшие светлые волосы, тихонько что-то напевая себе под нос без слов, и с сочувствием смотрела на покрытые шрамами предплечья мальчишек; Рой только поджал губы, когда впервые увидел, но в венах вместо крови потекла чистейшая ненависть.
Пусть они давно не были мальчишками, Рой все еще прекрасно помнил время, когда юный Эдвард Элрик встал под некий его патронаж. Рой все еще помнил их ниже ростом и без тела, помнил их дерзость и то, как они пылали надеждой. Помнил и не мог выкинуть из головы. Помнил и не понимал, что такого должно было произойти за Вратами, чтобы так изменить этих сильных духом детей. Не понимал, как они стали спокойно говорить о человеческой трансмутации, не понимал, как они могли воспользоваться человеческими жизнями. И от этого его ярость только крепла.
У Ризы, как видел Рой, тоже: она все еще ласково перебирала пряди и смотрела с сочувствием и любовью, но во всем ее теле чувствовалось откровенное бешенство. Она была бы рада поотстрелять всех, кто превратил Элриков в чудовищ. Ризы ведь тоже их любила как детей, которых не могла иметь.
Рой осторожно перебрался из дверного проема на кровать со стороны Эдварда и тоже положил ладонь ему на макушку; улыбка Ризы стала чуть мягче, когда она положила голову ему на плечо и переплела их пальцы в волосах Эдварда.
Что бы это ни было — это закончилось. И мальчики вернулись домой. А об остальном позаботятся взрослые.
Они с Ризой обязательно сделают все, чтобы эти дети однажды открыли глаза без ночного кошмара. Но пока они постерегут их сон.