— Ева Салазар! — громкий звучный голос, который не нуждался в микрофоне, разошелся волнами по площади, и Ньюта будто ударили сзади под колени. Он покачнулся, его дернули на место.

— Нет, — говорить ему не разрешали, поэтому все, что он смог выдавить — это тихий отчаянный хрип, но и его хватило, чтобы стоящий за его спиной миротворец покрепче перехватил в руках автомат.

Малюсенькая, в отчаянии Ньюту почти невидная фигурка выступила из толпы — толпа отступила от нее, и была тут же подхвачена двумя солдатами и вытащена на трибуну. Ньют снова дернулся ей навстречу, его снова удержали.

Господи Боже, за что, ей же всего двенадцать лет?! Всего двенадцать!

Ева, сопровождаемая двумя боевиками, взобралась на трибуну и двинулась было к нему, но грубым солдатским окриком ее заставили замереть на месте и растерянно захлопать глазами. Тишина, волнами шедшая от толпы внизу, давила на уши и обкладывала голову облаками страха. Уэсс протянул девочке руку и неуместно-широко улыбнулся. Другой ладонью, противно-гладкой и мягкой, как речной ил, он взял Ньюта за безвольное запястье.

Как из тумана, из огромного кома залепившей все вокруг ваты донеслись до блондина слова, обрывающие последнюю надежду на ошибку:

— Счастливых вам Голодных Игр, и пусть удача всегда будет с вами!

Толпа безмолвствовала.

***

— Я вызываюсь добровольцем! — девушка откинула за спину копну каштановых волос и выступила вперед. Томас вздрогнул, услышав знакомый голос, и растерянно оглянулся на пустое место на другом конце трибун, где должны были сидеть Тереза с матерью.

Толпа недоуменно загудела — всем было известно, кто собирался отправиться на Игры в этом году.

— Доброволец из числа девушек! — тщедушный старичок, который по недоразумению еще занимал место представителя их дистрикта, восторженно всплеснул сухими ручками.

Он изобразил что-то наподобие галантного поклона в сторону поднимавшейся на трибуну девушки. Томас провожал ее глазами, и в душе у него поднималось мутное раздражение. Она специально вызвалась, чтобы позлить его! Она просто дразнит его, зная, что он ничего не сможет ей противопоставить. Уже давно не мог.

В их дистрикте, между прочим, существовала договоренность между семьями, по которой они по очереди получали возможность отправлять своих детей на Игры, и сейчас была очередь не Гвиччиоли, хоть их дочь и имела право выдвигать свою кандидатуру. Но Терезу никогда не волновали правила, потому что она была из самой богатой семьи их дистрикта, она была почти Фаворитом Жатвы* и вообще самой прекрасной девушкой на свете. Чего стоили одни ее глаза, и добиться ее огненно-голубого взгляда для Томаса когда-то было самым сокровенным желанием. Но это было давно. Как он думал.

— Назовите ваше имя, юная леди, — защебетал вокруг девушки старик. Она стояла на трибуне, прямо перед ним, с гордо поднятой головой, и, насмешливо прищурившись, оглядывала толпу. Раздавшийся во второй раз звонкий голос подхлестнул Эрнхарта, и Томас решился.

— Меня зовут Тереза Гвиччи… — резкий выкрик разрезал неустойчивую тишину.

— Я тоже вызываюсь добровольцем! — толпа вокруг него загудела возмущенно и приветственно одновременно, люди вскакивали со своих мест и что-то кричали, но представитель Дэш уже махнул рукой, и за Томасом направились миротворцы.

Нарушение порядка второй раз за пару минут не могло понравится всем. Особенно яростно протестовали те, кто заканчивал академию в этом году и по очередности имел право вызываться на Игры, но сейчас на эту парочку не обращали внимания.

Родители Томаса зашипели на него с обеих сторон — его очередь также была еще не скоро, и за то, что он нарушил договоренность, им придется заплатить обойденным семьям много денег, но парню было наплевать. Сейчас его заботили лишь устремленные прямо на него голубые глаза, в которых, как ему казалось, светилось восхищение.

Как из тумана, из огромного кома залепившей все вокруг ваты донеслись до парня слова, обрывающие последнюю надежду обойденных семей на ошибку:

— Счастливых вам Голодных Игр, и пусть удача всегда будет с вами! — и Томаса наполняет светящимся чувством эйфории и восторга.

***

— Это было благородно с твоей стороны, Томас, — маленькая фигурка Дэша, удобно устроившегося на подушках, утопала в огромном диване и терялась в нем. Трибуты, сидевшие бок о бок на низенькой софе напротив него, переглянулись. — Это понравится спонсорам, мой мальчик — отправиться на опасные Игры и рисковать собой ради своей возлюбленной.

Томас покраснел, а Тереза звонко рассмеялась и чмокнула парня в щеку.

— Это точно, — промурлыкала она, и Эрнхарту на мгновение показалось, что у него закружилась голова. — И не только спонсорам…

— Ты же не учился в Академии, так ведь? — обратился Дэш к парню.

— Нет, — он помотал головой, — но я с самого детства тренировался с отцом, и думаю, что…

— Я училась, — перебила его Тереза, лучезарно улыбнувшись представителю. — И, если что, смогу ему помочь.

— Только если вы не останетесь вдвоем, друзья мои. Тогда я ни монетки на тебя не поставлю, парень, — старик захихикал, а Томасу стало не по себе. Его порыв все еще казался ему хорошей идеей, но к чему эта идея могла привести, он не задумывался и не хотел задумываться.

Дэш тем временем оживился еще больше, хлопнул в ладоши, будто что-то вспомнив, и выкарабкался из дивана.

— Вы голодны, друзья мои? — он потянулся всем своим ссохшимся телом и встряхнул руками. Ребята отрицательно помотали головами. — Ну, что ж, тогда я оставлю вас ненадолго.

Он снова хихикнул и выскочил из вагона в тамбур.

Тереза ту же поднялась с дивана и подошла к окну, и Томас проводил ее глазами.

— Что…?

— Ты дурак, что вызвался, — девушка отвернулась от него и смотрела, как мимо поезда пролетают назад ярко-желтые сосны, — ты там и дня не протянешь.

— Ты обо мне такого невысокого мнения? — усмехнулся Томас и тоже поднялся.

Попробовал открыть дверь в тамбур, но она оказалась заперта, и тогда он просто с любопытством засновал по вагону.

— Ты не учился в Академии, — проговорила девушка с таким выражением, будто одна эта фраза перечеркивала все шансы Эрнхарта на выживание.

— Ну и что, — он беззаботно пожал плечами, — я и без нее проживу. Отец тренировал меня сам, а он…

— Да знаю я, знаю, — оборвала его Тереза. — А ты думал о том, что тебе придется убивать? — она оглянулась на него и насмешливо подняла брови. — Женщин. Маленьких детишек. Ты думал о том, что не справишься? Ты же такой добряк…

— Нет, — он остановился перед девушкой и серьезно посмотрел ей в глаза. — Я думал только о том, что не смогу отпустить тебя туда одну.

— Ох, Томас, — Тереза подалась к парню и обвила его шею руками, — я ведь могу убить тебя голыми руками, — прошептала она ему в губы.

— Я знаю, — он обнял её за талию и прижал к себе, — но ты этого не сделаешь.

Как же много он отдал бы год или полтора назад за возможность вот так просто взять и поцеловать ее. Как много ночей провел без сна, думая о том, какими эти губы окажутся на вкус и наощупь. И сейчас, даже если он ехал на верную смерть, на бойню, где он станет жертвой или палачом, ему было все равно.

Свет под потолком внезапно замигал и, усилившись до невероятно-яркого, потускнел. Они нехотя оторвались друг от друга, и Тереза шутливо оттолкнула парня, потянувшегося за последним аккордом.

Появившийся на пороге Дэш, уже переодевшийся в совершенно, на взгляд Томаса, нелепый ярко-салатовый костюм, с наклееными на морщинистый лоб блестками и в присыпанном желтой пудрой парике.

— Что ж, друзья мои, мы приближаемся к месту назначения. Кто-нибудь из вас бывал в Капитолии?

Ответом ему послужили уткнувшиеся в оконные стекла носы и глаза ребят, их восторженные вздохи и восклицания.

***

Капитолий захватывал дух — столько света, стекла, чистоты за раз Ньют не видел никогда. Вонзившиеся в небо высотные здания, сияющие на солнце, огромные гладкие озера, фонтаны и статуи, величественные дома из белоснежного мрамора — все это выглядело слишком нереально, чтобы быть настоящим. По старому трескучему телевизору, висевшему на стене их приюта, конечно, невозможно было передать всю полноту этого великолепия, которое сейчас яркими лучами било во все окна их поезда.

Это был невероятный, прекрасный город, и от него веяло холодом, железом и смертью. Он был великолепен — и напоминал огромную клетку с крысами, и его солнечные лучи жгли глаза как софиты на арене. Он источал угрозу и холодное безразличие, и парню хотелось забиться в самый темный угол поезда, скрыться от этой яркости и не попадаться никому на глаза.

Ева ничего такого не чувствовала, она была еще маленькой и не могла долго думать о смерти и боли. Она знала, куда едет, она не хотела умирать, и сейчас она просто восхищалась красотой того, с чем была незнакома. Она была всего лишь ребенок, и Ньют ненавидел этот город за то, что он собирался смотреть на то, как убивают детей. Как дети убивают друг друга.

***

— Вы будете жить здесь, я здесь, столовая в зале на втором этаже, мы будет собираться там каждые пять часов, — Дэш семенил по коридору, тараторя и тыча пальцем в разные стороны, а ребята едва успевали смотреть. Их дом — квартира, таунхаус, Томас не знал, как назвать это великолепие, которое отдали в их пользование, находился на четвертом этаже небоскреба, и вид из окон даже оттуда открывался такой, что дух захватывало. Все-таки Капитолий нельзя было не назвать прекрасным городом, даже если от этой красоты веяло падалью.

— У нас пока нет того, кто мог бы стать вашим ментором, так что вы уж позаботьтесь о том, чтобы у четвертого дистрикта он появился, — Дэш заговорщически им подмигнул, и Тереза мило улыбнулась. — Что ж, располагайтесь, не буду вам мешать. Стилисты зайдут за вами через час.

— Стилисты? — девушка скептически проводила глазами сухую руку с ядовито-зелеными ногтями, вновь промелькнувшую мимо ее лица.

— Да, моя дорогая, но не осуждай их прежде времени, — старик на секунду остановился и замолк, любуясь своими ногтями, а потом встряхнулся и засеменил дальше. — Мода Капитолия это одно, а наряды трибутов — это просто волшебно, уж поверь мне.

— Я надеюсь, — пробормотала она так, чтобы слышал только Томас, и парень прыснул.

***

Великолепие давило на плечи и глаза и усиливало чувство недоверия и тревоги. По-хорошему, Ньют не доверял никому — ни одному неестественно-яркому человеку, которого уже успел встретить, и не поверит никому из тех, кого еще увидит. Он был для них не человеком — пушечным мясом, скаковой лошадью, причем одной из самых никудышных, на которую не поставят и монеты.

Это великолепие было выцежено без особого сожаления, брошено им на откуп, и никому было не жалко, потому что эти дети все равно здесь не задержатся и вряд ли вернутся.

Все в этом насквозь пронизанном солнцем городе было пропитано лживостью, неестественностью и смертью, и Ньюту становилось все тоскливее от того, что он собирается умереть в таких отвратительных обстоятельствах.

— Кто такой ментор, Ньют? — Ева не смотрела в окна, на эту захватывающую пустоту. Она сидела на диване, сложив руки на коленях, в той самой позе, в какой ее оставил Уэсс, и сосредоточенно рассматривала свои пальцы. — И почему у нас его нет?

— Человек из нашего дистрикта, который будет давать нам советы по выживанию и вести переговоры со спонсорами, — Ньют добрую половину отведенного им часа метался по несомненно шикарным апартаментам и злился на свое отчаяние. — И у нас его нет, потому что ими становятся победители предыдущих Игр, малышка.

***

Четвертый дистрикт был дистриктом рыболовов — огромным промысловым гигантом, концерном, выкачивающим из океана рыбу и минералы, — и входил в тройку самых богатых дистриктов Панема. И Томас искренне считал, что из всех морских сокровищ лучшее, что этот дистрикт мог выставить на Парад трибутов, была Тереза.

В своем струящемся по воздуху невесомом лазоревом платье, с натертой изумрудным кремом кожей она напоминала прекрасную нимфу или русалку, родившуюся из морской пены, и при взгляде на нее у Эрнхарта дух захватывало. Ему казалось, он не сможет не то что смотреть по сторонам, а даже замечать что-либо кроме нее, и пока смерть была от них в каких-то паре-тройке дней, он собирался видеть лишь ее.

Его уверенность пошатнулась и потускнела, когда колесницы выстроились на Круглой площади перед Президентским дворцом, и трибуты получили возможность увидеть друг друга.

Первый дистрикт, как всегда, блистал чуть ли не всеми цветами радуги, но им ведь и по специализации положено, верно? Второй — о, представители второго, эти сторожевые собаки Панема, они никогда и никому не нравились, но выглядели эффектно в своих традиционных греческих золотистых туниках.

Сияющее белоснежное пятно на противоположном конце их разношерстного полумесяца привлекло внимание Эрнхарта. От скуки и любопытства, не вслушиваясь в напыщенную болтовню их президента, он разглядывал этих белоснежных детей, и постепенно его сердце стыло и замирало от осознания, на что он подписался.

Два совершенно миниатюрных силуэта в летящих за спинами полупрозрачных накидках, они напоминали снежинки или сахарные фигурки, и выглядели такими же хрупкими и беззащитными. Господи, им же лет по двенадцать всего! Зачем они здесь? Почему они? Невольно оглядывая остальных трибутов и сравнивая с этими крошками, Томас постепенно пришел в ужас от того, что любой, любой мог их уничтожить.

Томас не был дураком, он прекрасно понимал, что, если задуматься, Голодные Игры являются крайне жестоким и бессмысленным обычаем, но он часто отмахивался от этой мысли. Если посмотреть на это под другим углом, что могли увидеть в своей жизни все те бедняки из нищих дистриктов типа одиннадцатого или двенадцатого? Гнилые улицы, плохую еду и раннюю смерть от непосильной работы или болезней? Участие в Голодных Играх давало этим людям возможность умереть, увидев в своей жизни хоть что-то лучше грязи и крысиной вони. Что-то даже наподобие милосердия сквозило в этой мысли, и этим она Томасу нравилась.

Но эти дети… было совершенно неправильно видеть их здесь. У Томаса была младшая сестра, Джулия, она осталась с родителями дома и сейчас наверняка смотрела Парад по огромному телевизору в их гостиной, и ужаснее всего было то, что эти двое выглядели ненамного старше ее.

***

Ева боялась — Ньюту это было очевидно. Она жалась к его боку, ссутулив плечики в белой накидке, и старалась не поднимать глаз на это огромное скопление людей. Ньюту они не казались людьми — избалованные, изнеженные, ленивые и праздные, противные до невозможности в своих чересчур ярких нарядах, слишком писклявые и мелочные, они вызывали у него чувство брезгливого отвращения. Эта брезгливость заставляла его все выше поднимать голову и все ниже опускать глаза. Его жизнь будет потрачена на то, чтобы развлекать этих безмозглых разноцветных птиц.

Взгляды, бинокли, софиты были направлены на колонну трибутов со всех сторон, но Ньюту казалось, что все смотрят только на них двоих. И среди этих многочисленных оглушающих взглядов не мог не затеряться тот, что нес в себе понимание и запоздалый ужас.

Что ж, он получил возможность убедиться, что шансов на выживание у них не было никаких. Если ему вообще нужны были какие-то подтверждения. Кто-то из них убьет ее! Господи, кто-то из этих мерзавцев прибыл сюда, чтобы ее убить! Парень уже был готов их всех ненавидеть — за то, что они все собирались убить ее и гордились этим.

— Эй, Ньют, — девочка осторожно тронула парня за рукав, и он вздрогнул, выходя из задумчивости. — Почему вон тот, в голубом плаще, так на нас смотрит?

— Где, малышка? — на взгляд Эйскоу, здесь было море людей в голубых плащах, и его совершенно не интересовало, кто из них и куда смотрит, но девочке было страшно, и она искала поддержки.

— Вон, тот, на колеснице, рядом той красивой девушкой. Правда, она похожа на русалку? — девочка, как всегда быстро отвлеклась, и что-то шепотом защебетала, уже забыв свой вопрос.

Ньют нашел глазами эту колесницу: четвертый дистрикт, прославленные воины, которые почему-то все равно не принесли своему дистрикту ни одного Победителя, но тем не менее опасные. И один из этих машин для убийства, этих бессердечных животных сейчас смотрел на них. Ньют вздернул подбородок и посмотрел этому брюнету прямо в лицо, и тот неожиданно легко сдался и отвернулся. Вот так-то. Мы тебе не животные, чтобы нас разглядывать.

***

Один из детей — юноша, со светлыми волосами, блестевшими в свете софитов и зеркал, внезапно повернулся, будто почувствовал на себе чужой взгляд, и встретился с Томасом глазами. Эрнхарт во внезапном смущении отвел их в сторону, но и такого краткого мгновения ему было достаточно, чтобы понять, что страха в этих глазах не было.