— Вы так хорошо держите руки, — Карл Иванович любил эти пальцы слишком страстно, он хотел бы их всегда держать при себе, смотреть, как они краснеют от сжатия. Как часто они же находили место себе совсем не там, как сейчас, держа в руке иглу с ниткой, подшивая рукав.
— Я врач, Карл Иванович, — он никогда не отбрасывал своих официозов, будто они только-только познакомились. Бес прощал ему это, находя в этом подобие кокетства свой шарм. Он подпирал руками голову, расползался в кресле и смотрел, как отчего-то сиреневым закат стелит чужое лицо. Дыхание сбивалось, терялось в дыму от сигареты, уже закуренной, иначе оно быть не могло. Глаза налились совсем темным, ласково касаясь линии чужих волос.
— Ни у каждого врача такая выдержка — выправка, поставка, неважно. Все эти слова и буквы были лишними, мешали созерцанию. А Лева вновь не слушал, вновь уходил куда-то внутрь себя, прячась от чужого взгляда ли, иль просто его не понимая. С какой ловкостью шла бы игла, но и Льва завлек этот закат, унес кровью на конце пальца и столь же неожиданным вздохом.
— Лева, ну что Вы, — лёгкое беспокойство алый блеск, чужие пальцы у собственных губ, соль. Лев румянится, в стеснение редком желая отдернуть длань свою белую.
— Прекращайте свое кровопийство, — Бес извинительно целует костяшку, Лев свободной рукой касается чужого волоса, коротко, актом ответной дерзости.
— Какой Вы, Лева, противный. В конце концов, я столько смог уже за все эти годы Вашей крови испить, — Лев Дмитриевич скрывает смех, поджимает свои тонкие губы, чуть розовые.
— Я бы предпочёл оставить это образным выражением, — он чуть дергает чужие волосы, когда его руку отпускают. Наслаждается чужим возмущением.
— Лева, ну Вы, конечно, не просто противный, Вы еще и грубый.
— Вы красиво гнете шею.
— А Вы пальцы.
— Безусловно.