Лев Дмитриевич и Карл Иванович были заядлыми игроками — обладая оба сходной манией они бесконечно тянули друг друга в казино и бесконечно теряли там деньги, порой в гигантических количествах, каждый раз после этого выходя на улицу, громко ворча, разочарованно маша кулаками в небо и возвращаясь домой ни с чем. Иногда они выигрывали намного больше, чем могли вместить их дореволюционные, не заставшие инфляций, кошельки, маша руками уже в дружелюбных жестах прохожим, целуя друг друга в щеки и, в общем, встречая прохожих с самым положительным выражением лица, которые только они могли сообразить.

Перед выходом они всегда сомневались. Точнее — всегда сомневался Лев Дмитриевич, кокетливо ухающий и ругающий страсть Господина Беса к бессмысленным тратам денег. Сегодня он согласился до феноменально просто. Тому были причиной две вещи: недавняя зарплата и вкус удачи последнего визита. От того Господин Дамантов стоял, перебирая запонки и примеряя их к белоснежной, парадной рубашке. Давно одетый и надушенный Карл Иванович выжидающе растекся по кровати — всегда лишенный постоянства, он порой впадал в периоды бурнейшей мозговой активности, особенно если в аптеках падали цены на кокаин, и требовательно раскидывался самыми разными предложениями, иногда же он молчаливо замирал, не силясь даже подняться с кровати, чтобы умыться, просто лежа и смотря в потолок, обрастая щетиной. Сейчас, на счастье или несчастье, был как раз первый случай.

Он перекидывал из ладони в ладонь механические часы, периодически щелкая крышечкой и всматриваясь в медные стрелки. Он о чем-то думал. Напряженно думал. Страшно думал. Лев Дмитриевич смотрел на его белое, полумраморное и полумертвое лицо через отражение, выжидая, боясь или предчувствуя. Впрочем лицо у Дамантова в подобные моменты всегда умудрялось сохранять равнодушный, тусклый оттенок слегка золотистого цвета.

— Лев Дмитриевич, а почему бы нам не заняться сутенерством? Сейчас все уважающие себя господа покровительствуют проституткам. Ну и продают их, конечно. — Все же изрек мысль Бес. — Мы будем держать бордель и у нас будут огромные, просто баснословные суммы, которые мы сможем проигрывать. Это же гениально! Выгоднее раньше было только содержать юношей из кавалерии. Ну в те времена, когда кавалерия имела значения в войнах. Сейчас надо искать артиллеристов.

— Я… — Лев Дмитриевич несколько замялся, надевая белый, тесно прижатый к груди, жилет. — Звучит несколько преступно. Проститутки редко долго живут и мы на этом деле погорим.

— Есть резон. А знаете, кто живет долго? Дети. Давайте будем продавать детей в рабство куда-нибудь на восток, а? Их и воровать легко — взял в охапку, кинул, получил деньги. Я так Гошу Карловича таскал, земля ему пухом, когда он еще не в петле изволил болтаться.

— Сейчас этого Адониса едят черви, Карл Иванович.

— Адониса. — Разводит Бес руками. — У Вас каждый мальчик Адонис. С каким заведи беседу, а со всеми Вы от чего-то говорите о латыни. Лева, я же вижу, что Вы крайне аморальны: так соглашайтесь и мы станем богачами. Сицилийцы ровно так и поступили, а еще американцы в восемнадцатом веке.

— Я может быть и аморален, но все еще свежи раны от Ваших неудачных попыток создать нелегальную сеть продажи героина в обход опиумной конвенции. — Огрызнулся Лев. 

— Да кому сдалось мнение этой Лиги Нацией! Лева, я хочу чтобы все домохозяйки могли пить лауданум. Какая семейная жизнь без лауданума? Мы когда с Вами бутираты потчевали жили просто в совершенной гармонии, если помните. Хотя амфетамин меня тоже радует, но мы с ним постоянно деремся.

— Интересно, а чтобы было бы трезвей мы? 

— Ах! Ничего хорошего. Я расстался с большей частью своих любовников ровно из-за их тяги к здоровому образу жизни.

— Так и помереть скоро. — Уточняет Лев Дмитриевич уже наряженный в черный, отглаженный пиджак. — Может быть нам просто нужно чаще думать о работе. Ну как нам. Вам.

— Работа. — Бес кряхтит, поднимаясь с хрустом с постели и резко оказываясь у плеча. — Фармацевтика — это сплошная клоака! Особенно в Париже. На здешней фармакологической кафедре невозможно оставаться трезвым.

— Ну это был Ваш выбор.

— Человек после общего курса медицины в двадцать семь лет просто не может делать выбор осознанно, Лева! Мной руководила мука и Фемида, покаравшая меня за грехи за много лет до их свершения. Только вспомню как защищал магистра, а уже поджилки трясутся. Как хорошо жизнь по ту сторону, ах, как хороша!

— Не то слово. Пойдемте?

— Да! Пошлите. — Бес цепляется пальцами в плечо Льва Дмитриевича, таща того за собой. — Я просто обожаю проигрывать,