Пусть Карл Иванович и Лев Дмитриевич часто вступали в споры, бессмысленно хватали друг друга за грудки и угрожающе дышали друг друг в шею — они не просто так жили вместе. Были вещи, которые привлекали их друг в друге, куда более глубокие вещи, нежели внешность или сходство интересов. Последнее совершенно не совпадало и даже вряд ли было похожим. Разве что карты, но карты любил каждый мужчина того поколения, поколения старой и сребрянной России.
Лев Дмитриевич очень ценил находчивость и прыть Карла Ивановича, его умение везде оставаться правым и никогда не дрожат перед лицом опасности, его преданность собственным взглядам и убеждениям, его чисто немецкую любовь к философии и чисто французскую жажду свободы во всем. Бес не боялся осуждения, а даже если и вызывал то у кого-то, всегда этому искренне радовался.
Карл Иванович ценил в Леве искреннюю трудолюбивость, умение помалкивать и делать, что ему сказано. Лев не был готов подчиняться всему чему угодно, он перед этим сначала долго бухтел, но если красочно ему предложить или скорчить какую-нибудь моську, то Лева приступал к выполнение поставленной ему задачи с необыкновенной тщательностью, которая несвойственна ни одному славянину. Бес сам никогда бы не смог похвастаться такой усидчивостью и внимательностью, которую имел Дамантов, но из этого выходили и свои проблемы.
Лева не умел отдыхать. Совершенно. Его мозг не понимал потребности собственного тела, не осознавал, когда нужно перестать пить или работать — он делал все до дна бутылки и до идеала. Он не чувствовал голода или усталости в мышцах, он видел только цель. Модный в ту пору амфетамин помогал Льву Дмитриевичу в его истязаниях над собственной плотью во славу науки и медицины, но было наивно ожидать, что тот решит все его проблемы.
Так вышло и сегодня. Где-то часа в два ночи Карл Иванович потребовал Леву на разговор. Потребовал в довольно мягкой форме, кладя подбородок на плечо и вытягиваясь на носках — пытаясь заглянуть в рабочую документацию Льва Дмитриевича.
— Я начинаю жалеть, Левочка, о том, что помог подделать Вам документы по поводу Вашего, к сожалению, существующего образования. — Лицо у Беса противно скривилось.
— Что Вам надо? — Весьма грубо ответил Лева, но не отпихиваясь, как он бывало это делал. Лишние прикосновения Лева не любил, его они пугали.
— Я хотел бы попросить Вас пойти спать, мальчик мой. Вы очень хитрый, конечно, но я знаю, что Вы третьи сутки не спите.
— Неправда. Я спал два часа в троллейбусе, когда ехал на работу.
— Взяли бы экипаж… Такси. — Карл Иванович еще не привык к новшеству эпохи. Прогресс в двадцатом веке шел слишком быстро.
— Дорого. Зачем? Экономлю Вам на новые туфли. — Лев Дмитриевич так и не мог смириться с тратами Беса на гардероб.
— Бу-бу, Лева. — Карл Иванович нежно цмокнул Льва Дмитриевича в макушку — Ну пойдемте, муся, пойдемте… Я Вам кое-что покажу.
— Бэ. — Выразил свое возмущение Лев Дмитриевич, с неохотой поднимаясь с насиженного места и… падая. Перед красными уставшими глазами все нехорошо закрутилось, тощий ковер тронул затылок и такая необходимая организму тьма напала на бедного Леву, утаскивая за собой.
— Лева! Лева! — Забили ученыша по щекам бледные бесовские пальцы. Не дали те пробыть ему подольше в состояние глухоты и немоты, нежного ничего. Только смутно туда доносились причитания на французском с великими ругательствами великого языка культуры и колонизаторства. В нос сунули нюхательную соль быстрее, чем Лева смог пофантазировать о севере Африки. Бес Иванович выглядел совершенно встревоженно — черные его два глаза бегали в разные стороны со скоростью атома и света. Поднять двухметровое тело Левы он бы в жизни не смог, даже с служанкой или левиным сыном втроем. Не потому что Левочка от “семейной” жизни располнел, а потому что был невообразимо длинный.
— Я в норме. — Лев Дмитриевич был в этом не сильно убежден, но старался сделать голос невероятно серьезным, поддаваясь на манипуляции рук Беса и все же поднимая собственное тело, опираясь на его плечо, будто бы придавливая Беса ближе к ядру земли, по крайней мере к полу.
— Мы сейчас дотащим Вас до кровати, а потом, когда Вы поспите, я буду очень на Вас ругаться. — Карл Иванович злился, Карл Иванович знал, что Левочка доведет собственный организм до чего-нибудь. Чтобы с Левочкой что-то случилось — это было бы совсем неинтересно. Он хотел бы, уж коль Леве умирать раньше, сделать это самому. Хорошо как-нибудь того придушить, перерезать сонную артерию с удивлением ловя какой-нибудь жалостливый печальный и обиженный блеск в глазах Левы. Лева Беса Иваныча любил, по крайней мере он первый из них двоих в этом сознался и Бес ценил это, пусть сам он слабо понимал, что означает зловещее слово “любовь”. В его жизни много вещей менялись между собой местами, вечно носились перед глазами и сами себя низвергали в пучину бездны — рядом с Левой все это исчезло, успокоилось, поэтому если Леве и умирать, Бес бы хотел взять этот вопрос в свои руки, не отдать Леву какой-то смерти, ни с чего. Она ли возилась с ним все эти года? Она ли укладывала его сейчас на постель, помогая раздеться, и укрывая одеялом, умоляю больше никогда так не делать и поправляя светлые-светлые левины волосы, которые тот отрастил до плеч с годами. Их смешно ела седина, будто бы макушку Леве посыпали снегом или пудрой, как в каком-нибудь английском театре.
Бес Иванович хотел, чтобы Левочка был здоров и в своем обыкновение нуден, никак не слаб и разбит, и делить Леву со смертью он никак не желал.