- Герр Сальери.
- Сальери!
- Маэстро, Сальери.
Звенело в ушах не переставая, когда он в очередной раз невидящими глазами смотрел на ворох одеял, среди которых невозможно было увидеть человека. Шумное дыхание, раздававшееся в комнате, напоминало о том, что он все еще не один и это дарило каплю надежды. Несчастной и зыбкой надежды, что совсем недавно разбилась, когда очередной врач, сложив свои склянки и инструменты в чемоданчик, с сожалением отвел взгляд в сторону, отрицательно мотнув головой. И все равно хотелось верить, что это все ошибка и найдется кто-то другой, более способный, более...
- Антонио, - хрипло на выдохе, произнес слабый голос со стороны одеял и мужчина, поджав губы, ступил ближе к постели, страшась увидеть еще более бледное, по сравнению со вчерашним днем, лицо Вольфганга и как из его глаз постепенно ускользают искорки жизни.
- Антонио, - снова позвали его и Сальери не заметил, как опустился на колени перед чужой постелью. Подрагивающие руки нашли чужую и сжали ее между ладоней, пытаясь хоть как-то согреть холодные, тонкие пальцы.
- Я здесь, Вольфганг, - тихо ответил Сальери Моцарту, рассматривая бледное и еще больше похудевшее за время болезни лицо. Его светлые волосы, подобно ореолу разметались по подушке, создавая яркий контраст с окружающей их серостью. - Я найду другого врача и он обязательно...
Холодный палец коснулся его губ, не позволяя Антонио погружаться в такой приятный обман из обещаний и надежд, что на его взгляд могли удержать ускользающую из этой реальности душу. Тусклые серо-голубые глаза блеснули и губы Вольфганга тронула легкая улыбка, что сменилась гримасой боли, когда рука безвольно упала на постель.
- Не нужно, Антонио, я знаю, что мне уже ничего не поможет. - тихо прошелестел он, устремляя взгляд к белому простому потолку с тонкими шрамами-трещинами. - Я умираю.
Так спокойно признался Вольфганг и в то же время так больно эти слова ударили по Сальери, он готов был привести всевозможные доводы, но для чего? Что бы Моцарт не думал умирать? Разве это его решение?
- Это неправильно, - выдавил из себя Антонио, не зная что он может сейчас сделать. К нему медленно приходило осознание происходящего, хотя разум все продолжал метаться от мыслей о помощи, до такого безнадежного смирения. Все это парализовывало, будто болен был не только Вольфганг, но и он сам. Только Сальери болезнь поразила много позже - в эту самую минуту, когда лежащему на постели мужчине трудно давался каждый вдох, становящийся все тише и, кажется, продолжительнее.
- Герр Сальери, - ненужный сейчас официоз, заставил Антонио на мгновение прийти в себя и поднять взгляд на бледное лицо Моцарта, - я хочу попросить тебя как музыкант музыканта.
Сальери замер, ожидая последующих слов друга, хотя и понимал с каким трудом они тому даются.
- Я хочу, - все же продолжил свою речь Вольфганг слегка поворачивая голову в его сторону, - чтобы ты дописал последние строки моего реквиема. Пожалуйста, Антонио.
Сальери вздрогнул и даже не понял от чего. От мольбы в голосе Моцарта или от взгляда этих светлых глаз, а может от всего сразу. Довести до конца чужую работу. Реквием. Эти слова стучали в его голове вместе с теми, что столь жестоким признанием обрушились на мужчину. И он не понял, что ответил на просьбу. Не слышал, что шептал Вольфганг, пока он сдержанно кивал, как какой-то болванчик, продолжая гладить холодные пальцы все больше напоминающие кусок льда.
Все разбилось, когда на губах Моцарта растворилась последняя улыбка, что потухла вместе со взглядом, обратившимся к испещренному мелкими трещинами потолку.
- Господи, почему, - будто со стороны Сальери услышал свой отчаянный шепот и даже холодное касание безжизненной руки к собственному лбу никак не смогло отрезвить его душу только что потерявшую свою половину.
***
Без суеты и очень тихо...
Как в тумане потянулись дни. Он как во сне о чем-то договаривался и писал письма тем, с кем общался может только раз в своей жизни.
"Мои родные? Не думаю, что им стоит об этом знать. Они все никак не привыкнут, что я живу отдельно от них."
Забытый всеми в один миг....
-Герр Сальери, император желает... - тараторил рядом Розенберг, нацепив на нос очки и поглядывая в пергамент, даже не замечая, что капельмейстер с самого начала не слушал его, пребывая где-то в своих мыслях. Граф судя по всему был настолько чем-то увлечен, что беспрестанно крутил перо в пальцах то и дело порываясь что-то написать на пергаменте, но так и не решаясь это сделать.
-Быть может поставить Волшебную флейту, - словно со стороны услышал свой голос Сальери, и кончик пера ткнул в пергамент, оставляя в нем дырку.
Розенберг притих, затем сдержанно кашлянул. Зашуршал сворачиваемый обратно пергамент и в свете дня блеснули крупные камни колец, унизывавших пальцы директора театра.
-Волшебная флейта? - мужчина нахмурился явно размышляя, - Не помню у Вас такой работы.
Под белым саваном сокрылся....
В последний день все же пошел дождь. Он начался с самого раннего утра и, судя по всему, не планировал завершиться даже к вечеру. Серые тучи тяжелым полотном висели над Веной - от края до края невозможно было увидеть просвет.
- Прошу прощения, сэр, - вновь возник перед Сальери мужчина в темной рясе. Он стучал указательными пальцами по небольшой книге, что по краям была украшена тонкой золотистой линией, - у нас впереди еще несколько служб.
Антонио медленно повернул голову в его сторону, глядя вроде и на священника и в то же время мимо него. Сегодня он был практически один. Только пара человек пришли проститься с тем, кто теперь был скрыт от всех под деревянной крышкой. Сальери не мог смотреть в ту сторону, где находился гроб. Что было бы, если его не было рядом?
У Моцарта совсем не оказалось денег, даже те скудные гроши, что нашлись, еле могли покрыть расходы на последний вызов врача, и то, последний отказался от оплаты, молча покинув холодную квартиру.
-Герр Сальери, - осторожно позвала его молодая девушка, осторожно трогая за плечо, - скоро будет темнеть.
Мужчина перевел взгляд на нее. Констанция Вебер, всегда казавшаяся такой хрупкой, сейчас была очень сосредоточенной. Антонио поражался тому, как она во всей этой ситуации смогла собраться и помочь ему все организовать, когда незаметно ускользало время, мысли, а разум тонул в вязкой тьме внутреннего бессилия и боли. Моцарту определенно повезло найти в ней когда-то друга, пусть в обществе и не воспринимали такие отношения между мужчиной и женщиной. Все готовы были видеть только что-то романтическое, что либо опорочит женщину, либо создаст для нее счастье.
- Да, вы правы, мадемуазель Вебер, - все же ответил он и кивнул священнику, что не без напряжения ждал, когда застывшая на одном месте процессия, все же завершиться.
До его слуха донесся вздох облегчения и шорох ткани, сменившийся шаркающими шагами.
Сальери нахмурился, но ничего не сказал, только опустил голову, невидящим взглядом уставившись на носки запылившихся туфель. В кармане плаща уже который день лежала последняя страница из последнего произведения Моцарта и Антонио то и дело ее доставал, водил пальцами по нотным строчкам, а затем прятал обратно. Она ощущалась тепло и так приятно, словно эта частичка сохраняла Вольфганга здесь. Рядом.
"Сальери!" - прозвучало до боли знакомо, звеняще-ромко в голове. Так, что это можно было воспринять за реальность. Антонио вздрогнул и ощутил, как его лица коснулся холодный воздух, ворвавшийся в помещение через распахнутые двери, в которых он на миг увидел:
Его прекрасный лик.
Дыхание перехватило от неверия, но недолгое наваждение медленно таяло, словно смываясь дождем. Холодный воздух резанул по горлу, вырывая из паутины образов и видений.
"Нет, я не хочу расстаться".