Как хорошо, что чувство вины совсем не вечное. Уходит буквально через день. Совесть? Не припомню, чтобы у наших рыцарей эта штука кричала о чём-то более чем пару суток. Да и не нужно это — они сами вольны выбирать, что по морали они делают, а что нет. На то это и рыцари: у них свои понятия.
Нет, конечно, в редких случаях, совесть может вас заесть на долгие годы — такое случается у рыцарей, которые не до конца приняли новые моральные принципы общины. У тебя, может, тоже такое было. Пару раз. Так что лови вредный совет от рыцарей из сказки: чтобы совесть заткнулась, её нужно чем-нибудь залить.
Алкоголем, тусовками, беспорядочными половыми связями, никотином или… Чем-нибудь тяжелее. Этот совет — вреден и опасен. Но применяется повсеместно на территории любого государства. Не хочешь испытывать смущение перед новыми знакомыми? Тебе поможет этот совет, особенно первый пункт. Вам страшно за своё будущее? Поможет этот совет, а если всё использовать вместе — скорее всего, будущего у вас больше не будет. А если не будет будущего, значит, нечего бояться! Кто-то нанёс Вам большую обиду? Давай, запей всё это. Тогда она либо станет больше без видимых причин, либо забудется в беспробудном пьянстве. Может быть, у Вас есть рана, которая никогда ничем не закроется? Закроется! Алкоголем, никотином или чем-нибудь тяжелее. Боль связана со второй половинкой? Выбирай пункт три — беспорядочные половые связи!
А может быть, ты ненавидишь кого-то? Например, одного из родителей, который вёл такой же образ жизни? Или испытываешь к кому-то отвращение по такой же причине? Не беда! Выполни вредный совет на все сто, и эти чувства ты будешь испытывать только к самому себе!
Но прежде чем следовать этому совету, стоит зарубить себе на носу — это никогда не принесёт тебе успокоения. Даже на том свете.
Никто на носу это себе не рубит, если уж говорить по теме. Даже если судить по героям нашей сказки — через пару дней они оказываются на какой-то квартире. За окном — темень. Ни луны, ни звёзд. Небо темнее чёрной дыры — бездна, из которой, по ощущениям, за ними с интересом следит кто-то большой и грозный. Может быть, это мы? Немые созидатели чужих жизней?
Хотя, даже не знаю. Я, например, сейчас говорю. Ты — без понятия. Можешь тоже поболтать, чтобы молча не принимать чужие грехи на свою душу.
Так вот. За окном — темень. В квартире — многолюдно и душно. Глотку снова сжимает невидимая рука, заставляет беспомощно глотать ртом воздух в надежде ухватить хоть частичку чего-то свежего. Людей — куча. Кажется, что протолкнуться сквозь эту бесконечную толпу к мнимому спасению в виде открытого окна или балкона невозможно. Остаётся только всё больше и больше тянуть воротник ниже, в бесполезных попытках дышать полной грудью.
Рядом с головой раздаётся непонятное бренчание, что бьёт по ушам громко до противности. Звон заглушает странную, слишком медленную музыку вокруг. Как будто кто-то бьёт в колокол прямо над ухом или звучит сирена по всему городу. Что это за звук?
Скарамучча сводит брови к переносице и с закрытыми глазами пытается нащупать объект, издающий противный звук. Лоб покрывается морщинами, а губы кривятся: не получается найти. Что же, придётся, кажется, открыть глаза.
Первое, что он видит — грязный потолок с потрескавшейся и обсыпавшейся побелкой. Странные пятна непонятного происхождения, одно похоже на попугая. Потом — жёлтые обои, ободранные будто бы когтями непонятного животного, кусками свисающие вниз. На них изображены лилии, так отчётливо, будто обои только что повесили и тут же ободрали. Выцвести не успели.
В голове шестерёнки со скрежетом начинают крутиться. Шею повернуть невозможно: затекла и отзывалась ужасной болью при малейшем движении. По ощущениям, по всему телу проехались катком, а во рту прошла песчаная буря, аж песок на зубах чувствуется. Или это побелка с потолка?
Это звон от телефона под ухом. Кто?
— Алло? Ты почему трубку не берёшь?! Я не могу до тебя дозвониться уже час! Раз сто позвонила! Ты где шляешься? Мать заснуть не может, ждёт тебя, волнуется. Время видел?! Два часа ночи! Ты только приди домой, я убью тебя, и порога не переступишь! Небось опять по блядушникам ходишь со своими друзьями-нариками? Это у тебя от бати гены, у нас такие ебланы не рождались. Он так же…
Скарамучча сбрасывает звонок.
Надо ведь иметь мозги решить, что, если в такое время его нет дома, он ответит по первому звонку. Надо ведь иметь совесть вообще звонить и отчитывать его, как котёнка. Самая умная? Или правда беспокоится?
В любом случае, абсолютно всё равно. Показуха это всё! Не может она волноваться. Не умеет. У неё отключили эту опцию ещё на заводе, с которого она вышла. Все эти «волнения» — бредовая фикция. Театр для одного зрителя — её же самой.
У неё ноль эмпатии к людям. Ноль заинтересованности в людях — в них нет ничего примечательного. Люди — реально тупые для этой леди. Её ищет полиция с собаками, ею пугают непослушных детей, которые подолгу не хотят ложиться спать. «Смотри, если не ляжешь, то придёт злая тётя Горгона, у которой вместо змей на голове — молнии. Ими-то она тебя и испепелит», — говорят взрослые, и маленькие девочки и мальчики сразу зарываются в одеяло с головой. У неё злые узкие глаза, спутанные длинные волосы и точно такая же бледно-мёртвецкая, почти серая, кожа, как и у нашего рыцаря. И она правда точный портрет Горгоны, особенно её паучьи тонкий руки с длинными когтями.
Скарамучча отдал бы всё, чтобы никогда с нею не пересекаться. Но, увы. Близкие родственные связи, одна квартира и комната — то, что придётся делить с ней как минимум до восемнадцатилетия. Придётся выслушивать её упреки с активным поддакиванием матери, за обедом терпеть её хвастовство победами на олимпиадах и насмешливый взгляд родительницы. Удручающе. Но рыцарь на то и рыцарь, чтобы находить выход из самых сложных ситуаций, выбираться из западни победителем.
Скарамучча просто редко ночует дома.
Зимой это довольно проблематично — время от времени всё равно приходилось возвращаться. Летом можно ночевать хоть на лавке перед подъездом, но хватает и вот таких «вписок», которые легко находились по группам города. Ну, или можно было бы переночевать у друзей: Дотторе, Синьоры… Чайльда?
Дома?
Да, ему самому негде спать, но он всегда был готов принять друга. Или поспать на лавочке за компанию. Только бы не домой. Только бы не в очередное «А почему ты избегаешь нас и строишь такое недовольное лицо? Ты накормлен, напоен, тебя не бьют» или «Я все морги обзвонила! Почему ты убегаешь?! Ты хочешь, чтобы меня лишили родительских прав из-за твоих закидонов?!».
Это — дом?
Скарамучча давно не ребёнок — все обиды давно прошли. Раны должны затянуться, потому что время определённо лечит.
Ну, или вылечит, когда наш рыцарь найдёт новый дом.
Обстановка вокруг — красота да и только. На матрасе рядом лежат куски штукатурки. На зубах был точно не песок.
Нет, никто в этом месте не дрался. Просто места не хватило бы, людей слишком много. И ободранные обои, старые матрасы со странными пятнами, потёкшие потолки и туалеты, переполненные человеческими выделениями, были лишь следствием одного явления — это обычный притон. Средненький такой, даже без красивого ремонта, дешёвых подсветок над потолком, шторами вместо дверей для антуража и всего такого. Да здесь даже кровати остались от прежних хозяев, не очень уж заморачивались, знаешь.
Голова стремительно трезвела и начинала трещать по швам. Казалось, этот внутренний звук треска был в сто раз громче отвратительной музыки, игравшей отовсюду. Народу — огромная куча. Перемещаться между множеством комнат этого притона было очень затруднительно из-за густого кумара и множеством тел, находящихся как в вертикальном, так и в горизонтальном положении. Что за девчонка лежит прямо на проходе к кухне? Пожалуйста, накройте её чем-нибудь, она же почти голая.
Скарамучча аккуратно переступает прекрасную даму и попадает на светлую кухню. Нужно срочно что-то выпить. Чтобы тяжело сразу стало. Морально там или физически — не очень важно. Просто до отключки, чтобы блевать на карачках. После тёмных комнат с громкой музыкой глаза заходятся спазмом от яркости обстановки. Взгляд сразу останавливается на нескольких бутылках смертоносного пойла, купленного в ларьке под мостом.
Здесь стоят трое.
— О, а вот второй! — икает Дотторе, вертя в руках маленькую рюмочку. — Зачем пожаловал, мой друг?
Скарамучча медленно сползает на стул, стоящий прямо около стены. В тишине кухни раздаётся противный скрип, отчего Синьора в полусне морщится, утыкаясь носом в стол.
— Налей, — слепленными сухими губами произносит храбрейший рыцарь, глазами указывая на стоящую бутылку живительной прозрачной жидкости.
— Волшебное слово?
Дотторе всегда выглядит очень умным — будь он под градусом или трезвым, с растрёпанными волосами или в пиджаке и туфлях на важных мероприятиях. Даже сейчас, выжрав целую бутылку святой воды в одиночку (потому что Синьора точно уже не могла в этом учавствовать), глаза его смотрели слишком осмысленно для тех градусов, под которыми он сидел.
— Я сейчас откинусь.
— Понял, — Дотторе молча переставляет свою рюмку к другу, но тот резким движением её отодвигает и берёт чистую, с капельками воды внутри. — Мы с тобой чуть ли не в дёсны долбимся, а есть из одного корыта ты до сих пор брезгуешь?
— Мало ли, может у тебя сифилис, — Скарамучча следит, как пойло струйкой переливается из бутылки в маленькую рюмочку. — Тут всякие ходят.
— Нет, друг мой, — Дотторе заглядывает в горлышко одним глазом. Пусто. — Сифилис передастся тебе, даже если ты просто одним полотенцем попользуешься с больным. Или ещё чё-нибудь такое. К сожалению, от любовной болезни спасёт лишь полная изоляция от долбоёбов.
Какой же он иной раз душнила. Но такой умный. Послушать его — одно удовольствие. Такой умный, как на него не вешаются все девчонки из школы? Одно наслаждение слушать его теории про обогрев наклонной Земли или озоновые дыры.
Рюмка осушается залпом.
— А до этого нам — как до Китая раком, — Дотторе переводит взгляд на стоящего рядом Тарталью. — О чём думаешь, друг?
Ещё одна интересная особенность этого юного гения и будущего учёного — как только алкоголь в его организме превышал норму, то этот биоробот переходил в режим «Доебатор-3000». Активен, разговорчив, энергичен, возбуждён до крайней степени, как будто в причинное место засунули штук десять батареек или вообще подключили к сети эту машину, генерирующую гениальные идеи.
Ты с первой попытки поймёшь, кто всегда был жертвой.
— Надеюсь, о нашем учителе истории? — Дотторе расплывается в хищной улыбке, смотря, как помутневший взгляд друга постепенно становится чётче, а брови сводятся в переносице.
Синьора хрипит, подавляя смех.
— Нет, — отрезает Тарталья. — Это просто был сон под алкашкой, хватит это вспоминать.
У Чайльда есть идиотская привычка — теряться на вечеринках. В клубе, на квартире, в коттедже или в лесу на пикнике — потеряется, как только в его организм попадёт капелька алкоголя. Он просто пропадает из поля зрения и искать его нужно с собаками или металлоискателями, по украшениям на нём. Их-то он никогда не потеряет, как зеницу ока хранит.
Один раз они всей стаей развлекались в одном из местных клубешников, в который впускали всех без разбора: хоть бомжей хоть малышей. В их районе это самое приличное заведение. Внешне. Внутри там работали дилеры веществ и женщин,
это была самая главная точка сбыта всего такого интересного. Всё это очень хорошо засекречено и все общались странными шифрами, потому заведение можно было поверхностно назвать приличным и вполне себе ничего. Кто-то очень умный же говорил, что незнание — всё-таки сила.
Потеряться там — опасно. В рабство увезут, накачают чем-нибудь или ещё чего похуже… Маме расскажут. Но слабоумие и отвага — кредо жизни Чайльда, который вот только что танцевал рядом с Синьорой на танцполе, а потом просто пропал. Испарился. И в туалетах нет, и на улице, и в приват-комнатах. Открытых. А закрытых? Что делать, если он в закрытых? С кем он?
Это же ещё один повод подшутить над Тартальей: лишился девственности с какой-то девочкой в клубе, будучи в полном невменозе. Вроде как, а что такого? А вроде как ужасно смешно. Плюс к тому, при таком алкогольном опьянении в постели могут возникнуть всякие интересные казусы. Рвота, резкое падение в сон, отсутствие эрекции и так далее. От этого же станет ещё смешнее!
С девочкой?
Его нашли через полчаса. В приват-комнате. То ли её Скарамучча не заметил, то ли какие-то ещё стечения обстоятельств, но она никогда и не была занята. И не закрыта, потому что и двери тут не было. Он лежал рядом с окном в разводах, растрёпанный и мирно спящий. Между ног — зажата подушка, джинсы в районе паха в мокрых пятнах, да и сам Тарталья взмок с головы до пят.
Ну, или не очень мирно. Во всяком случае то, что точно его взбодрило — это парочка пощёчин.
Наверное, он жалеет больше жизни о том, что на пьяную голову язык его не слушался и в полубреду мозг выдал невероятную историю о демоне, что принял форму их учителя истории и…
Можно я умолчу следующую часть?
Все прекрасно поняли — Тарталья просто чего-то нажрался и словил галлюцинации. Может даже это «что-то» было смешано с силденафилом, который увеличивает приток крови к причинному месту. Первое правило вечеринок — никогда не пробуй вещества из рук того химика-блондина, который очень любит эксперименты над всяким живьём.
Все прекрасно поняли — ближайший год Тарталье не скрыться от едких шуток и подколов. Не скрыться от смешков, когда они приходят мимо учителя истории, когда он вызывает его к доске, когда выделяет его среди класса. Не скрыться от тычков, когда за весь урок на Чайльда преподаватель не обращает ни малейшего внимания.
«Поссорились?»
— Поссорились? — Синьора дублирует вопрос в реальность, приподнимая голову. — Милые бранятся — только тешатся.
Чайльд глубоко вздыхает:
— Когда вы перестанете мне это припоминать? Несмешно уже.
— Смешно, — хихикает Синьора, выпрямляя спину. — Когда жрать всякую хуйню перестанешь, тогда и прекратим.
Прекрасная леди хочет встать, но тут же падает обратно на стул. Проблемы с равновесием.
— Или когда выйдешь замуж за нашего учителя истории, — вторая попытка, Синьора хватается рукой за плечо Дотторе. — А свадьбу уже планируешь? Ну, там, какого цвета костюм и сколько ярусов тортик будет…
— Заткнись, говорю, не смешно нихуя, — хмурится Чайльд.
— Тихо-тихо! — Дотторе обеспокоенно поджимает губы.
— Сколько гостей приглашать будешь? А у свадьбы будет особый дресс-код? Чтобы я платье купила заранее, вдруг у меня такого нет. И где проходить будет, чтобы знать, надевать каблуки или нет. Если на природе, то боже упаси, лучше босоножки какие-нибудь… — Синьора смотрит прямо в глаза Тартальи, которые стремительно наливаются алым. — Чего такой кислый? Помиритесь ещё!
Лицо леди в красном озаряет хищная улыбка самодовольства собой, пока собеседник сжимает кулаки. Скарамучча бросает испуганный взгляд на Дотторе.
— Или подожди, стой… — Синьора вертит пальчиком у лица Тартальи. — Поматросил, лишил мальчишку девственности и бросил?
Чайльд замахивается на неё.
— Охладись сходи.
Дотторе останавливает ладонь Тартальи прямо около лица Синьоры.
— Нечего кулаками махать, — он сводит брови к переносице и сжимает запястье друга сильнее. — Как беззубый крестьянин.
— Как будто мы все здесь зубастые аристократы, — как-то неожиданно поддерживает Чайльда Скарамучча. — Правильно делает. Вдарил бы ей, может, языком перестанет трепать.
И сразу слышится звук переливающегося яда внутри. Трескучий, будто бы это саранча летит, быстро-быстро перебирая своими крыльями. Противный, будто бы трубы внутри человеческого организма старые-старые и сами по себе скрипят. Яд, цвета желчи, вязкий и одновременно жидкий, медленно тянется прямо лицу. Подступает к клыкам и начинает редкими каплями заполнять рот. Пахнет кисло, резко, оставляет на внутренних щеках чёрные пятна будто бы от щёлочи. На вкус — никакой. Для хозяина. Только изжога после него, как неприятное послевкусие. Для жертв — вкуса комка в горле от обиды, с послевкусием распирающей ярости от безнаказанности ядовитого убийцы.
Хищник сожрал хищника. Умора. Пищевые цепочки парадоксальны, каждый может стать слабым звеном, как только найдётся рыбка покрупнее.
— Видал? — Чайльд улыбается в лицо Дотторе, который не отпускает запястья друга.
— Чё «видал»? Ты тоже уёбище, которое заводится с любой шутки о себе, — вздыхает Скарамучча, вставая со стула. — Вам бы обоим мозги охладить.
Не ищи себе товарищей на охоте. Улыбка с лица Тартальи, на удивление, не пропадает.
— А я курить хочу, — рыцарь стучит себе по карманам.
Чайльд уходит из притона драматично: громко хлопает дверью, приговаривая, что точно выбрал себе не тех людей себе в приятели, а женщины вообще не умеют в дружбу. Потом, конечно, со стыдом возвращается, потому что забыл телефон и сигареты в ветровке. Дотторе берёт сопротивляющуюся Синьору под руки и скрывается в одном из душных туалетов, перед этим громким басом выгнав оттуда Кэйю и его брата. Видимо, сейчас будет обряд протрезвления.
Скарамучча остаётся один.
Он очень злостно наврал — курить он не хотел. В него уже еле лезло это дерьмо и от одной мысли начинало тошнить. От количества выпитого пойла его итак сопровождал ком в горле, а усложнять положение никотином не хотелось.
Ничего не остаётся, как вернуться в гущу событий, танцев, попсовой музыки и очаг кутежа. Может, тот удобный матрас, на котором он спал, до сих пор не заняли?
Людей на импровизированном танцполе — ужасно много. И у всех них одно и то же лицо. Довольное, беззаботное, цвета померанца, очень расслабленное. Стеклянные глаза слегка прикрыты, пылающие щёки и странная улыбочка, похожая больше на инсульт, чем на веселье. Такое ощущение, что вписка не на квартире, а в парке развлечений. Ведь как тогда объяснить, что добрая половина людей танцует под колесом? Да и не весь дым в квартире от кальяна и сигарет.
Прыгают, дрыгаются, исполняют непонятные движения тазом или просто качаются — это они танцуют. При свете это выглядело бы странно. Сейчас — просто энергичные телодвижения теней. Есть такое правило — танцуй так, будто бы у тебя под ногами лава. Быстро и активно.
Скарамучча проталкивается сквозь эту пьяную толпу. Найти бы место, где можно просто посидеть, ладно уж лежать. Или других приятных знакомых. Может, тот квартет из беседки опять играет в карты где-нибудь? «Горные вершины» он тут точно видел с его татуированным дружком. Осталось только найти бы его кудрявую макушку. Или ещё кого-нибудь, потому что ужасно скучно! Скарамучча оглядывается вокруг себя в поиске хоть одного знакомого лица.
И встречается взглядом с обиженной Кэйей дамой.
На танцполе она залипает в телефоне. Стоит рядом со столом с пустыми стаканчиками, не обращает внимания на приглушённый свет и приглашённый свет вокруг. Кто-то пытается её позвать на начавшийся медленный танец, но она отмахивается, глядя на Скарамуччу. Глаза в глаза.
Это всё похоже на романтическую комедию, но сердце внутри пропускает несколько ударов в подряд и бьётся так, будто бы в крови барахтается. Как лягушка в масле. Она облокачивается поясницей на стоящий рядом стол. Пару раз её задевают локтями, но она не обращает внимания. Стоит, будто бы манекен, будто бы фарфоровая куколка, почти прозрачная, незаметная. Её будто бы тут не существует, но в глазах смотрящего она становится передним планом, главным планом, центральной фигурой в картине, основным интересом.
По сравнению с остальными девчонками она «убер-блэк». Чёрные длинные волосы как будто являются продолжением её маленького короткого платьица. Огромные глаза блестят в полной темноте, как у кошек. Люди рядом постепенно теряются, исчезают из поля зрения, оставляя их вдвоём с одним лишь потолком в свидетелях.
Это как будто стрела Купидона пронзает грудь насквозь, отчего ты не можешь выдохнуть из-за приятной боли в районе солнечного сплетения. Как электрический разряд проходится по всему телу, с головы до пяток, и волосы на руках встают дыбом. Ноги становятся ватными. Ещё чуть-чуть и отнимутся, отвалятся, отсохнут сами. Глаз не отвести в сторону от неё на других. Дыхание реже, руки потеют, язык отсыхает напрочь. К горлу подходит тошнота. Это что-то нереальное. Разве существует такое? Скарамучча сейчас упадёт в обморок, если не вспомнит, как дышать. Его разнесли в щепки, растоптали и раздавили в неприятную злую кляксу. Его как будто вознесли на облака, на тучи, в ту бездну над нашими головами, к Богу, к поющим ангелам, к раю. Да куда угодно, хоть к Юпитеру. Просто очень-очень высоко.
Это как встретить вторую бледную поганку в лесу с одними мухоморами. Как увидеть на ветке дереве ещё одну белую ворону среди сорок. Найти второй синий чулок в шкафу, когда владелец носит только брюки.
Тебе тоже здесь не нравится?
Ты тоже думаешь, что тут отвратительная музыка? Ты тоже танцуешь так, будто бы у тебя под ногами битое стекло, а не лава? Ты тоже никого здесь не знаешь, хотя тебя знают все?
У тебя тоже нет выбора быть не здесь?
Облизывая сухие губы, девушка поворачивает голову в сторону. Её кто-то позвал. Заключение логики — звуки вокруг Скарамучча слышать перестал.
— Мо-оночка! — «горные вершины», растягивая гласные в имени, манит девушку пальчиком к выходу. — Пошли, покажу кое-чё.
— Зай, ну только песня нормальная стала играть, — девушка бросает на Скарамуччу скучающий взгляд и уходит вслед за другом.
Ноги рыцаря всё-таки подкашиваются, и он хватается за подлокотник дивана, чтобы не упасть.
Код красный! Код красный! Код красный! Это не учебная тревога, повторяю, это не учебная тревога! В голове работают мигалки, одна за другой лопаются лампочки, провода с искрами рвутся, а система охлаждения системы с каждым оборотом вентиляторов выбрасывает из себя болты, гайки и всякое, что держало конструкцию. Сбой системы. Перегрев системы. Переохлаждение системы. Конец, короче, этой системе.
Срочно на воздух. Срочно воздуха. Быстрее на балкон! Мышцы на шее сжимаются и кислород начинает поступать всё меньше и меньше. Голова перестаёт работать, а мозги текут через уши. Липкие, тягучие. Как карамель, только мозги, почему-то, пахнут не сладко, а-ка сигареты. Такие дешёвые, тошнотворные, от одного запаха появляется этот вкус на языке. Солёно-кислый такой.
Першит в горле. Выворачивает. Только что выпитый алкоголь очень хочет выйти с балкона! Вылететь. Со смаком. Со звуком. С обжиганием глотки.
Уже чувствуется вкус, да?
Скарамучча набирает воздух в лёгкие и резко выдыхает. Ещё раз. Ещё раз. Ещё раз. Ещё раз. Ещё раз. Хватается руками за ограждение. Холодное. Ржавое. На ладонях чувствуются кусочки отходящей «краски». Пахнет ржавчиной. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Медленно. Размеренно. Скарамучча дышит одной тревогой. Вместо глаз у него паника, вместо головы — бешено колотящееся сердце.
Почему тело отреагировало так? Почему в мозгах не включился привычный механизм «Мне это не нужно»? Он что, сломался? Срочно починить.
Если он точно «просто сломался», а не «разорвался на части под действием неземных чувств».
Сигарета сама достаётся и зажимается зубами. Слабый огонёк зажигалки. Скарамучча опускается на холодный пол. Вдох. Дым в горле. Секундная задержка дыхания. Выдох. Дым в горле.
На балконе хорошо. Прилипшую ко лбу чёлку аккуратно приподнимает ветерок. Наконец-то тошнотнорную атмосферу разбавляет приятный запах собственных сигарет. Дышится легче. Дышится спокойнее. Просто дышится, без препятствий, удуший, невидимых сжимающих рук и спазмов в горле.
Балкон был захламлён до потолка. Здесь стояли велосипед, доски, детские игрушки, мешки со старыми вещами, плакаты каких-то рок-групп, парочка самокатов, чьё-то надгробие, рулоны обоев и шприцы в упаковках. Жаль, что среди этого хлама не было пепельницы. Очень полезное приобретение, учитывая, как часто хозяин квартиры устраивал такие угарные вечеринки. Над ухом противно жужжал комар, который не боялся машущей рядом с ним руки и никак не улетал прочь.
Ещё одна затяжка. Скарамучча обводит балкон взглядом ещё раз: шприцы, позеленевшие обои, плита с высеченным телефоном ритуальных услуг, два детских самоката, неровно наклеенные плакаты, дырявые мешки, старые игрушки, доски, сломанный велосипед и она, сидящая по левую руку.
Парень делает ещё одну затяжку.
Да, пепельницы тут правда не хватает.
— Будешь? — Скарамучча протягивает ей сигарету из пачки. Последнюю в пачке.
— Не курю.
— Как хочешь, — он пожимает плечами.
Они снова молчат. Как она вообще оказалась здесь?
«Заговори со мной, прошу».
Ещё одна затяжка. Внизу проносится машина с громкой музыкой, на всю улицу проскрипев шинами, а за ними, с мигалками, дяденьки-владельцы волшебных двухцветных палочек. Знакомый рэп-исполнитель играл…
«Не говори со мной, я расхотел».
— А ты не знаешь, где Фишль? — как назло она начинает в разговор, когда Скарамучча перестаёт считать это хорошей идеей.
Он понятия не имеет кто это, а где она — тем более. Можно сопоставить чисто по логике некоторые факты, пораскидать остатками мозгов…
— Последний раз она лежала на полу рядом с туалетом.
Угадал? Да? Нет? Ответь скорее.
— А, понятно, — мычит она, проводя пальцем по колесу велосипеда. — Просто думаю о том, кого Руди унёс в комнату.
Отлично, следующий вопрос. Кто такой Руди?
— Не думай.
— Не могу.
Глупость какая.
У неё очень бледная кожа, но какая-то не такая мертвецкая, как у Скарамуччи. Она какая-то благородная, аристократическая, нежная, мягкая, красивая, холодная. Через неё не просвечиваются вены и капилляры, она не желтит и не становится моментально синей при лёгком холоде. У неё, кожа, наверное, так сильно не обгорает на пекле. И не трескается на морозе.
Принцесса…. Самая настоящая. Аристократка, королевская голубая кровь. Диадемы не хватает в волосах и красивого пышного платья по последней моде королевства. И украшения, с жемчугом и изумрудами, очень хорошо бы смотрелись на её шее. Или в ушах. На руках ей больше бы подошло золото, аккуратное и маленькое.
Глаза огромные-огромные, а губы наоборот, узкие, прямые, «ниточкой». С плеча медленно сползает бретелька, больше оголяя плечи и давая платью немного сползти вниз. На груди у неё кожа тоньше, видны синие очертания сосудов.
Как некрасиво смотреть девушке в вырез, благороднейший ты из рыцарей!
— Руди вчера сказал мне, что выебет меня только тот, кто выжрет бутылки четыре водки. Чтобы в невменозе. Либо надеть трахающему на голову пакет, чтобы он не видел этого «пиздеца», — её голос звучит как-то очень грустно.
Скарамучча удивлённо поднимает брови.
— И к чему он это сказал?
— Выёбывался перед Кэей, что женщин у него было больше, чем у него. Когда я сказала, что если он напаивает их до отключки и ебёт, это не считается. В здравом уме с ним бы никто не спал, он, блять, похож на гориллу. Ну, он сказал, что это со мной никто в трезвом спать не будет, потому что я страшная кобыла и так далее…
— Считай это комплиментом, — Скарамучча жмёт плечами.
— Думаешь?
— Можешь считать, что природа оградила тебя от ебли с беззубыми крестьянами.
Он понятия не имеет, как выглядит Руди.
— Может быть ты и прав, — снова начинает она, не поворачиваясь лицом к собеседнику. — Иногда так полезно быть чьей-то страшненькой подругой.
Она? Страшненькой подругой? Что это такое она несёт? В голове рыцаря тут же всплывает ситуация с Кэйей пару дней назад. Скарамучча думал об этом. Рассуждал в голове, что есть страшненькие подружки, а есть те, кто дружит с такими, чтобы выглядеть на их фоне лучше. Но без подружек, одна, она…. Вызывает другие мысли. Они правда её затмевали или просто так судьба решила, что не всем суждено влюбиться с первого взгляда? Со второго. С третьего? С тысячного.
— Может быть, — он не озвучивает свои мысли вслух.
Скарамучча не удерживается и поправляет спавшую лямку, слегка проводя подушечками пальцев по плечу. У девушки холодная кожа. Мягкая кожа. Бархатная кожа. В нос бьют приятные духи с какими-то лёгкими нотками сирени, будто бы разбавленной водой, чтобы запах был не слишком резкий, а лёгкий, невесомый. Чувствуется только, когда принюхаешься, сосредоточишься. Почему-то в голове всплывает ассоциация с кувшинками в пруду.
Дверь сзади скрипит, нарушая всю интимность.
— Пиздец, Итто отпиздил Дотторе! — и снова «горные вершины» всё испортил. Вот ведь талант, всегда оказываться не в то время не в том месте. Вот даже в прошлом месяце, он обломал Скарамучче шутку над учительницей литературы, которая заключалась в том, что…
Стоп. Что?
— Что? — одновременно говорит парочка, оборачиваясь на вошедшего.
— Итто отпиздил Дотторе, — повторяет он втупую ещё раз.
— За что? — принцесса хлопает своими большими глазами.
Парень не отвечает, лишь кивает головой на выход.
Дальше всё как в тумане.
Вылетели с балкона, споткнулись о порог, играет психоделическая музыка, пьяные тела на полу, яркий свет в прихожей, линолеум, пятна крови, осколки зеркала, мигающий синим телевизор, Итто на полу с разбитыми костяшками, мельтешащая рядом Сара с бутылкой воды и Дотторе, рассматривающий свой окровавленный рот в маленькое дамское зеркальце.
— Сучара, я тебе сказал, ещё раз… — здоровяк пытается подняться, но сила выпитого алкоголя и гравитации опускает его обратно вниз. — Ещё раз…
— Да не трогал я бабу твою, уймись, — Дотторе аккуратно трогает пальцем выскочившую дугу брекетов.
Сара оборачивается и кидает злобный взгляд на говорящего. Кажется, за «бабу» он может получить ещё раз, намного больнее и травмоопаснее. С почти мастером спорта по вольной борьбе шутки плохи, это стоить уяснить не на собственном примере.
Это какой по счёту совет?
— Ты мне эту телегу не гони, интеллигентное мудачьё, — ещё одна попытка встать провальная, на этот раз к полу его прижимает его ведьма из Блэр. — Я всё знаю, мне мои пацаны сказали, ты к ней шары катил недавно!
Что за бес противоречия на него напал? Дотторе и подкатывать к кому-то? Быть такого не может. Звучит как самый абсурдный анекдот, как два антонима. У него шары никуда не катятся, будто бы намазанные чем-то очень липким, что не даёт скользить никуда. Потому что: «я женат на книжках и пробирках, больше пока мне не о чем думать».
— Чё? — Дотторе тоже мало что не понимает. — Когда, бля?
Сара сводит брови к переносице, рассматривая своё отражение в осколке зеркала на полу.
— Ты чё, глухой, блять? Я тебе сказал, по-за-вче-ра! — Итто выдавливает из себя слова, подавляя рвотный рефлекс.
— Позавчера не я катил к ней шары, — Дотторе ухмыляется, наконец-то вставая с пола.
— В смысле не ты?!
Ой-ой.
— А кто катил, тот уже домой ушёл отсюда. Вроде, — Дотторе жмёт плечами, одёргивая толстовку вниз.
— Кто? Кто? Кто?! Говори! — очередная попытка встать провальна, Сара не ослабляет хватку. — Сука, не того загасил… Братан, прости грешного! Быканул реально зря, ебать просто…. Ты только скажи, с кем я тебя перепутал?
— Господи, да завались уже, — впервые подаёт голос Сара. — Зачем тебе это знать?
— Надо!
— Не надо. Правда, Дотторе? — Сара щурится, оборачиваясь на парня.
— Дотторе, скажи, будь другом! — развязно говорит Итто.
Если прикинуть размер суммы за один приём у ортодонта, то на грудь сразу же садится огромная денежная жаба, которая давит и душит. Сара смотрит злобно. Сара почти мастер спорта по вольной борьбе. Саре на соревнования через пару дней ехать и она в полной боевой готовности. Сара точно будет целиться в челюсть, которая итак однажды была сломана за длинный язык. Лечить перелом челюсти — это значит похудеть на килограмм десять, потому что будешь питаться через трубочку хрен пойми сколько времени. А ещё это больно. А ещё только зубы стали на место становиться, щёлка между передних зубов исчезла…. Жаль будет терять такие успехи. Ходить вечно с брекетами — это ад. Поэтому Дотторе делает правильный выбор, глядя в глаза Саре:
— Забей.
— Нет, так нельзя… Я должен…
— Забей, говорю.
Этого не стоит делать. Реально не стоит. Хочется, чтобы этот человек остался в живых. Желательно. Или хотя бы в здравии и трезвости ума, без сотрясений и коек. А ещё, мы же не крысы, да? Сама Сара не хочет говорить ему, мы чем хуже?
— А, так вы про Кэйю говорите? А я-то думаю… — вклинивается в разговор Мона, по-глупому хлопая своими глазами.
— Ага-а, значит Кэйя… — кивает Итто. — Ему пиздец.
Все стоящие непонимающе уставляются на Мону.
— Ой… — она закрывает рот ладошкой, поднимая брови в невообразимом удивлении. — Извините…
Сара больше не останавливает встающего Итто.
— Ему пиздец, — констатирует факт Скарамучча, глядя на Дотторе. — Где Синьора?
— На улице, остывает, — вздыхает Дотторе, — Чайльд потопал домой, ему мать позвонила.
Итто ковыляет к выходу, но дверь сама открывается ему на встречу. Там стоит татуированный дружок Итэра.
— Та тётка вызвала ментов, — говорит вошедший, пропуская Итто на улицу.
— Алрани? — спрашивает Итэр, поправляя чёлку, прилипшую ко лбу.
— Наверное, — неформал жмёт плечами, пропуская ещё и Сару, которая очень долго соображала.
— Ну, тогда нам пора отчаливать. Люмин! Люмин! Пошли домой, она не обманула, — Итэр уходит вглубь соседней комнаты, а его друг берёт Мону под руки и уводит на улицу.
— Внатуре менты едут? — слышится приглушённый голос.
Она даже не оглядывается назад.
— Нам тоже пора отчаливать, — говорит Скарамучча. — Сильно оторвалось?
— Да пиздец… — посмеивается Дотторе, оборачиваясь к другу. — Дуга в щёку упирается, видимо пару брекетов отскочило…. Куда-то. Но я теперь тут не найду.
— Ну, нихуя себе. Ёбнул, так ёбнул.
— У этого товарища очень тяжёлая рука. Пошли, пока Синьору там не украли, — улыбается Дотторе, пропуская Скарамуччу вперёд.
Хотя, несмотря на такой позитив, было видно, что он очень расстроен поломкой своих железяк во рту.
Они почему-то даже не прощаются.