Первый раз придя в себя, он даже не может поднять веки, но он все равно этого не понимает. Перед глазами стоит красноватая пелена, отдаленно напоминающая какое-то чужое небо, в ушах раздается равномерное попискивание, а всё тело болит так, будто его только что вытащили из кипятка. Снова накатившее мгновение спустя беспамятство, позволяющее скользнуть в бесцветное ничто, воспринимается величайшим избавлением.

Во второй раз сил чуть больше — их впритык, но хватает на то, чтобы, чувствуя сопротивление слипшихся ресниц, открыть глаза и уткнуться в тускло светящийся фасеточный глаз гигантского насекомого. На панику, а тем более на попытку побега сил уже не остается, поэтому ему приходится просто лежать и ждать, что будет дальше.

А дальше к зрению подключается мозг, обработавший изображение.

Он просто лежит под хирургической лампой.

Периферическим зрением он замечает несколько фигур в белых одеяниях, окруживших его распростертое тело. Фигуры антропоморфны, но почти не имеют лиц, а вместо глаз у них бликующие прямоугольники. Они, похоже, что-то делают с его телом, и воображение, проснувшееся третьим, услужливо подсказывает, что больше всего это похоже на подготовку к жертвоприношению.

Эх, а он было позволил себе надеяться.

Он пытается рассмеяться, но из пересохшего горла доносится только тихий хрип.

По ушам бьет механический и трескучий, но вполне человеческий голос:

— Код желтый. Объект Эм пришел в себя.

На этих словах он отрубается снова, успев подумать, что его называли по-всякому: уродом, господином, фриком, рыцарем, засранцем, мастером… — но еще ни разу в жизни его не называли объектом.

Возможно, пробуждений больше, но он их не считает. Если он, бодрствуя, не смотрит в глаз «стрекозе», то его окружает что-то похожее на стены, но слишком легкое и неплотное, а сверху висит постоянно включенная казенного вида лампа, издающая мерное чуть слышное гудение. Иногда она начинает мигать, и тогда вдруг становится трудно дышать, конечности наливаются тяжестью, уши будто закладывает ватой, а перед глазами возникают картины, в которых болезненно-синее небо пронзают алые молнии.

В реальности же его теперь всегда окружает белизна. Единственные цвета, кроме белого, в его маленьком мирке — это желтоватая жидкость в капельнице, тянущейся к левой руке, и черно-зеленый монитор, на который он может смотреть, только когда вывернет под неудобным углом шею. Когда он так делает, болят не только мышцы, но и кожа на лице, а перед глазами пляшут красные пятна, но он так хотя бы немного восполняет свою потребность в оттенках. В остальное время он развлекается тем, что изучает узоры на внутренней стороне век, или спит, видя странные сны.

В этих снах он смеется, и дерзит, и убегает, и прячется, почти всегда один, но порой к нему присоединяются другие, — и тогда убегать уже не получается. Просыпаясь, он всегда думает, где сейчас эти другие и смотрят ли на них их собственные насекомые.

Он продолжает периодически навещать свою одноглазую стрекозу — думать, что очередные люди в белых костюмах просто отвозят его в операционную, слишком скучно — и про себя рассказывает ей крайне немногочисленные новости, представляющие собой в основном то, что он запомнил из снов, но в конце всегда засыпает.

Ему сложно следить за временем — его внутренние часы никогда не работали слишком хорошо, и он отчего-то вспоминает сладковатый запах, от которого время то сжималось, то растягивалось, как конечности странного синего человека, — но во время третьего осознанного визита к «стрекозе» он понимает, что эти визиты происходят примерно раз в сутки.

Теперь, когда он немного разобрался в настоящем, перед ним есть два варианта: думать о прошлом или о будущем. И то и другое сопоставимо страшно. Там, где должно было быть прошлое, в его голове белесый туман, из которого память иногда выхватывает отдельные сцены, но он не в силах понять, происходило ли это всё с ним в реальности, в прочитанных им книгах или это были его сны. Будущее же кажется бесконечной чередой встреч с рукотворным инсектоидом и взглядов на черно-зеленый монитор.

Всё меняется, когда в его белоснежном мирке, решительно раздвигая странные стены, вне положенного времени появляется существо в белых одеждах. Конечно, он уже пару дней как понимает, что это просто человек в костюме биозащиты, но играть в мир с непонятными существами и каждый раз не случающимися жертвоприношениями определенно веселее, чем просто лежать в больнице.

И он абсолютно, совершенно, нихуя не помнит, почему он здесь очутился, видимо израненный настолько, что это требовало ежедневных перевязок командой минимум из трех человек.

От мысли, что эти люди, чтобы приблизиться к нему, надевают костюмы биозащиты, холодеют конечности, а сердце начинает колотиться где-то под кадыком.

Впрочем, пришелец наверняка ему хоть что-то расскажет или будет задавать такие вопросы, из которых получится вытащить ответы.

Визитер держит в руках какие-то бумаги, которые внимательно изучает сквозь отверстие в шлеме. Ему же наверняка ни черта не видно?

И будто в ответ на его мысли посетитель, видимо, дойдя в чтении до какого-то ключевого момента, снимает «шлем» и оказывается обычным человеком, судя по общей подтянутости и седым волосам, по возрасту находящимся между «мужиком» и «дедом». Из-за двери раздаются обеспокоенные голоса.

Мужик странно изгибается… хотя, наверное, просто на что-то садится, и обитатель палаты с наслаждением истинного художника любуется на огромный синяк на лице гостя, синяк абсолютно роскошного цвета, уже перецветающий от фиолетового в желтый и даже слегка зеленоватый, как палитра художника, рисующего люпиновые поля на закате.

Неплохое дополнение к его белоснежному интерьеру. Вот бы оставить его здесь на подольше.

— Не переживайте, дамы, — веселым голосом говорит посетитель куда-то в сторону изножья кровати. — Мы все-таки не зря выдернули из Японии доктора Редвуд, чей отчет убедительно доказывает, что — цитата — «в результате контакта с живыми организмами другого измерения генетическая структура «Объекта Эм» не изменилась и остаётся полностью человеческой». И на этой замечательной ноте предлагаю забыть это отвратительное прозвище и снимаю ограничения на взаимодействие с…

Мужчина заглядывает в карту:

— Мистером Мансоном. Здравствуйте, мистер Мансон. Или мне лучше называть вас по имени, Эдвард?

— Эдди, — машинально отвечает он, и воспоминания валятся на него, как вещи из-за закрытой двери кладовки в сценах, которые принято считать смешными.