Он — Эдвард Мансон, который предпочитает, чтобы его называли Эдди, — выбирается из-под завалов обрушившейся на него памяти с мыслью, что не помнить было гораздо приятнее.

В палате он снова один, но из-за тонких ширм слышны приглушенные голоса, к которым он против своей воли начинает прислушиваться.

— …Вероятно, у объекта Эм была диссоциативная избирательная амнезия, спровоцированная болевым шоком и другими травмирующими событиями, а триггером к возвращению памяти стало то, что доктор Оуэнс обратился к нему по имени, — вещает прохладный женский голос с едва уловимым акцентом.

— Спасибо, доктор Редвуд, я рад, что вы наконец-то снизошли и присоединились к нам, — в уже знакомом мужском голосе слышится ирония. — А вот если бы вы пришли раньше, вы были бы в курсе, что именно благодаря вашему блестящему анализу мы полностью отказываемся от не самого удачного обозначения нашего пациента.

— Как тут прийти вовремя, пока все сигареты не закончились, — мстительно бросает голос женщины постарше.

— Нет, еще не все. Вас угостить? — парирует первая женщина.

— Доктор Редвуд, миссис Уилсон, из уважения ко мне и нашему пациенту давайте мы все все-таки будем… потише? Ему ни к чему…

Эдди с трудом сдерживает разочарованный стон, когда голоса переходят в неразборчивое гудение. Из перебранки он не узнал практически ничего нового о том, что произошло с миром и со всеми, — про болевой шок и травмирующие события он как-то и сам догадывался — однако услышал несколько имен, что уже неплохо.

Под негромкий гул голосов Эдди постепенно начинает клонить в сон, но тут возвращается мужик с синяком — уже в простом белом халате, без костюма биозащиты. Кажется, это именно его называли доктором Оуэнсом. Если доктор успел вылезти из своего «скафандра» и некоторое время проговорить с женщинами в коридоре, то сколько же он провел в отключке?

Мужчина улыбается и снова садится на стул рядом с койкой Эдди.

— Прошу прощения за этот инцидент, Эдвард. Мы, признаться, не ожидали реакции настолько сильной, что нам даже пришлось ввести вам успокоительное. Кажется, вы вспомнили что-то неприятное?

Доктор выжидательно смотрит на него. Эдди смотрит на синяк и разбирает его на оттенки. Говорить не хочется.

— Да, похоже на то, — наконец-то бросает Эдди отрывисто. Горло будто забито песком.

— Что, на ваш взгляд, хуже, чисто теоретически: вывернутые суставы или съедение заживо? Если что, суставы были не мои.

Мужчина отводит взгляд и кивает куда-то за ширму. Он выглядит виноватым.

— Миссис Уилсон, принесите воды, пожалуйста! Можете капнуть в нее не больше чайной ложки лимонного сока, я видел лимон в холодильнике в сестринской, и сахара тоже немного положите. Под мою ответственность.

Эдди уже хочет как-нибудь съязвить на тему лимонов, лимонада и дерьмовой жизни, которая не дает ни того, ни другого, но доктор Оуэнс начинает говорить первым.

— Вы пока на внутривенном питании, поэтому последнюю неделю или около того у вас во рту в буквальном смысле слова не было ни капли. Немного глюкозы и фруктозы хотя бы чуть-чуть подсластят наш разговор. Сдается мне, он будет непростым и небыстрым. И да, я в курсе, что, в отличие от многого другого, ваши суставы не пострадали.

Эдди молчит и рвано дышит сквозь стиснутые зубы, уже жалея, что ему приходится принимать участие в таком бесполезном и болезненном разговоре. Доктор Оуэнс молча чего-то ждет.

Через несколько минут в палате появляется новое лицо — немолодая женщина в белом халате приносит стакан мутноватой воды с пластиковой соломинкой.

— Пей, детка, — она слегка поднимает ему голову и бережно придерживает ее, чтобы соломинка удобнее легла в приоткрытые губы. Голос знакомый — именно она говорила с его нынешним собеседником в коридоре и осуждала неизвестную опоздавшую — доктора Редвуд.

Он жадно пьет, думая, что в стакане — самое вкусное, что он когда-либо пробовал. Женщина забирает стакан и аккуратно взбивает под головой подушку, а затем молча уходит за ширму.

— Окей, мы теперь знаем, кто я, но кто вы? И где мы находимся? — говорить после воды действительно становится чуть легче.

— Как невежливо, что я не представился. Доктор Оуэнс, бывший директор Национальной лаборатории министерства энергетики, в связи с чрезвычайной ситуацией восстановленный в должности. — Мужчина улыбается и протягивает руку, Эдди машинально и безуспешно дергает своей, но понимает, что у него не хватает сил. Оуэнс слегка касается кровати рядом с его плечом.

— Извините, я не подумал. Вам сейчас не до рукопожатий.

Эдди фыркает. Ему и не до светских бесед.

Ему не до чего.

Однако кое-что сказанное доктором привлекает его внимание.

— Постойте, национальная лаборатория — это же та непонятная хрень за забором на окраине города, заброшенная уже пару лет? То есть мы все-таки в Хоукинсе?

Оуэнс качает головой:

— Формально нет, но не очень далеко от него. Если интересно, официальный адрес этого места — тоже Хоукинс, Индиана.

— «Этого места»? — хрипло повторяет Эдди.

— Специальный госпиталь министерства энергетики. В основном корпусе тоже были медицинские боксы, но весьма специфические, а в определенный момент их оказалось… недостаточно.

— Когда? — против воли вырывается у Эдди. Оуэнс кривит рот.

— Скажем так, начиная с 1979 года это подразделение вовлекалось в работу всё чаще и чаще, но я начал руководить лабораторией только после инцидента 1983-го, так что подробностей, извини, не расскажу.

Эдди устало прикрывает глаза, и доктор Оуэнс бросает взгляд туда, где должен был быть черно-зеленый монитор. Снова смотря на Эдди, он выглядит встревоженным.

— Впрочем, и без этого нам надо многое друг другу рассказать. Кто начнет?

— Вы, — Эдди пытается пожать плечами, но он по-прежнему лежит на невысокой подушке, и жест получается смазанным. Собеседник вздыхает.

— Если кратко, то в ночь вашего… похода случилось нечто, от чего Хоукинс сильно пострадал. Официально все объяснили землетрясением, но, я думаю, вы и без меня в курсе, что это связано с существом с Обратной стороны и его попыткой прорваться в наш мир.

Эдди внезапно видит среди хлама внутри головы вещь, которая привлекает его внимание сильнее остальных, — детскую игрушку, тряпичную Энн с вечными наушниками — и выуживает воспоминание на поверхность.

— Как Макс? — Доктор смотрит непонимающе, и Эдди с трудом откапывает в памяти фамилию девчонки — ярлычок на рыжей кукле. — Мейфилд, кажется, рыжая такая, она была в доме Криллов и могла пострадать.

— Да, теперь я вас понял. Максин Мейфилд, к сожалению, получила тяжелые травмы и находится в больнице, — тихо, ровным голосом отвечает Оуэнс.

— Здесь? — Эдди слегка оживляется. Он почти не знает рыжую, но мысль, что неподалеку будет хоть кто-то, кто в курсе… всего, неожиданно греет душу.

Доктор Оуэнс качает головой:

— Она в Хоукинской мемориальной, по моим сведениям.

— Почему ее не привезли сюда? — Эдди морщит лоб и кривится от боли в щеке. Он всё еще не знает, что именно с ним произошло, хотя уже вспомнил многое, даже слишком. Оуэнс делает паузу, но все-таки отвечает:

— Потому что сюда везли только пациентов, пострадавших непосредственно в ходе контакта с Обратной стороной, а у нее — формально — обычные переломы, хоть и очень тяжелые. Кроме того, ее транспортировка из больницы Хоукинса привлекла бы слишком много ненужного внимания.

— Но меня вы же как-то сюда… доставили?

— Потому что вас наши люди забрали непосредственно от трейлера, а для мисс Мейфилд ее — и ваши, если я правильно понимаю, — товарищи вызвали обычную «скорую». К сожалению, мы упустили из виду дом Криллов, так что мало чем смогли быть им полезны. А сама ваша «партия» предпочитает не делиться информацией и решать всё самостоятельно.

К горлу подкатывает тошнота, но он не может не спросить:

— Что в итоге произошло с Мейфилд? Выворотные переломы рук и ног и какая-то фигня с глазами? Или ее тоже… пожрали?

Только бы не первое, — молит он про себя, но по помрачневшему Оуэнсу понимает, что угадал. О черт. Землетрясение — это четвертый портал. Он дергается на кровати, пытаясь встать, тело обжигает болью, датчик начинает попискивать. Перед глазами темнеет. Он приходит в себя через несколько мгновений, ощущая, как кто-то — не Оуэнс — невесомо гладит его по голове и что-то успокаивающе нашептывает.

— Как остальные? И… какое сегодня число?

— Дышите, Эдвард. Сегодня понедельник, седьмое апреля. Вы были без сознания чуть больше недели. И, если меня верно информировали, больше никто из ваших друзей не пострадал.

Эдди хочет возразить, что уже несколько дней как периодически приходит в сознание, — стрекоза в операционной не даст соврать — но тут в памяти всплывает еще одно имя — вместе со жгучим стыдом, что он не вспомнил о нем раньше.

— Дядя Уэйн?

— Простите?

— Мой дядя, единственный близкий родственник, Уэйн Мансон, — медленно повторяет Эдди.

Доктор делает пометку на листе бумаги:

— Мы обязательно выясним. Надеюсь, вы простите меня за то, что я пока не обладаю всей полнотой информации? Я из-за некоторых, скажем так, семейных обстоятельств смог прибыть только тридцатого, и здесь уже был некоторый беспорядок. — Оуэнс тянется рукой к синяку, многоцветность которого в очередной раз восхищает Эдди. Хороши же, наверное, были эти обстоятельства.

— Окей, давайте теперь немного про меня. Как я сюда попал? Из трейлера или?.. — Он не может произнести этого слова. Дышать становится тяжело, а перед глазами снова вспыхивают красные молнии. Оуэнс склоняется к нему чуть ближе и обеспокоенно заглядывает в глаза.

— Уже из трейлера — оттуда вас вытащили друзья. Мы вели наблюдение за вратами в Обратную сторону, открывшимися на месте всех трагических происшествий, и при появлении первых признаков нарушения их стабильности наши группы выехали в трейлерный парк и на шоссе, в место обнаружения второго тела. Они приехали как раз вовремя, чтобы буквально вырвать вас из объятий излишне ревнивого и подозрительного приятеля, пока вы окончательно не истекли кровью.

— О, Дастин Хендерсон, — против воли на губах появляется слабая улыбка, а в глазах почему-то становится горячо и мокро.

— Нет, в отчете лейтенанта Диас другое имя. Стивен, кажется, — доктор сверяется с бумагами, которые до сих пор держит в руках. — Так, где у меня свидетельства очевидцев?

— Стивен? Стив Харрингтон? Не отдавал мое… тело? — он говорит это громче, чем ожидал, высоким тонким голосом, и начинает кашлять. Щеку снова обжигает болью, и Эдди дергает рукой, чтобы проверить, что там. Пальцы касаются шероховатой кожи.

— Постарайтесь реагировать спокойнее, если можете: вы и так чуть раньше вырвали катетер капельницы, а постоянно делать внутривенные уколы негуманно. И учтите, что вы уже на довольно сильном коктейле из обезболивающих и седативных, но всё еще воспринимаете информацию слишком остро. Так что, если хотите, мы перенесем разговор на завтра… или на любой другой день, только затягивать не стоит…

— Я… вроде бы в порядке. Продолжайте, пожалуйста, — ему неожиданно становится неловко за внезапную вспышку, а мысль, что Харрингтон держал его… — как там доктор сказал, в объятиях? — вдруг пугает даже сильнее, чем воспоминания о небе Изнанки.

— Да, именно Стивен Харрингтон, — видимо, Оуэнс наконец-то дошел в своих бумагах до искомого места. — Во всяком случае, так свидетельствуют показания… нет, это не самое удачное слово… рассказы наших сотрудников, которые забирали вас из трейлерного парка Форест Хиллз. Кроме всего прочего, достаточно легко предположить, что только упомянутый мистер Харрингтон, судя по всему, смог бы вас вытащить. Я видел фотографии потолка — это, мягко говоря, впечатляет, там не меньше восьми футов… Хотите услышать, что рассказали ваши товарищи?

Эдди не хочет и боится, но все равно кивает. Доктор достает из кармана очки для чтения, цепляет их на нос и начинает читать монотонным убаюкивающим голосом:

— Так, 28 марта, 01:57, трейлерный парк «Форест Хиллс», Хоукинс, Индиана, записано лейтенантом Паломой Диас. Нэнси Уилер, 19 лет, место беседы — возле крыльца трейлера, далее цитирую: «Мы проникли в изнанку вечером 27 марта следующим составом… воспользовались лазом в крыше трейлера Мансонов… Внутри разделились…» Дальше к вашему случаю не относится… так… Вот отсюда: «Обнаружили мистера Мансона лежащим на земле, неподалеку от «изнаночной» версии трейлера Мансонов, в окружении тушек существ, которые мы между собой ранее идентифицировали как демонических летучих мышей. Его тело было покрыто нанесёнными ими ранами, предположительно укусами. Мы попытались самостоятельно оказать первую помощь, остановив кровь и перевязав особенно крупные раны, а затем Стив Харрингтон, используя свои знания в области оказания первой помощи жертвам катастроф на воде, перенёс мистера Мансона через тот же потолочный портал в обратном направлении, где мы были встречены представителями Национальной лаборатории» (фотосвидетельство портала прилагается).

Эдди бы присвистнул, если мог. Уилер не только держит пистолеты в девичьей спальне, она еще и рассказала об инциденте так, будто готовилась к докладу минимум неделю. И, господи Иисусе, при чем там вообще катастрофы на воде?!

Доктор Уилсон перелистывает страницу и продолжает:

— Рассказ мисс Уилер самый подробный. Дальше у нас Робин Бакли, 18, выпускной класс Хоукинс-хай, там же… Примерно то же самое, но более бессвязно и эмоционально, с постоянными ссылками на Уилер. Дастин Хендерсон, 15 лет, первый класс старшей школы. На заданные вопросы не отвечает, покидать развалины трейлера отказывается, огрызается, нецензурно бранится, плачет. По-видимому, пребывает в шоковом состоянии.

Эдди против воли улыбается, хотя ни рассказ, ни нынешняя ситуация к этому не располагают. Он прекрасно представляет, как Хендерсон поливает агентов нецензурной и нетривиальной бранью — в конце концов, тот всегда слушал его чересчур внимательно.

— И последний — Стивен Харрингтон, 19 лет, «обнаружен на полу неподалеку от портала держащим на коленях голову Эдварда Мансона, пытался оказать сопротивление специалистам, успокоился, когда узнал, что мистера Мансона увезут в госпиталь вне Хоукинса и не будут привлекать местную полицию». Далее слова самого мистера Харрингтона: «Мы вчера вечером залезли через дыру в потолке, да, мы все присутствующие здесь и Эдди… мистер Мансон, потом разделились. Наша группа направилась к дому Криллов, Хендерсон и Мансон остались для отвлечения демомышей». Так, дальше про то существо, и… «Отойдя на некоторое расстояние от дома Криллов, мы услышали крики и плач и побежали на звуки. Там был Эдди на земле, и рядом Дастин, и чертовски много крови. Мы попытались перевязать раны мистера Мансона одеждой, потому что, конечно, зачем же брать с собой перевязочные материалы (истерически смеется), и после я при помощи Нэнси и Робин вынес его с Изнанки. Мисс, дальше вы и сама всё знаете, вы же вели наблюдение за трейлером. Скажите, а его точно увезли в больницу? Почему нам нельзя было поехать с ним? Слушайте, вы должны сообщить мне о его состоянии, вы можете записать мой номер телефона? Да, конечно, я смогу приехать, в любое время, у меня есть права и машина…» Ну и дальше номер телефона Харрингтона, его указали вашим экстренным контактом.

Если костерящий военных Дастин встает перед глазами как живой, то Харрингтон, его Биг бой, буквально умоляющий взять его телефон и готовый приехать в любое время, кажется чем-то нереальным. Возможно, они все тогда просто чего-то надышались от Векны. Да, определенно, это логичнее всего.

— И вы уже звонили? — спрашивает он, отводя глаза и делая вид, что ему совсем неинтересно. Потому что если да, а Харрингтон не приехал…

Оуэнс в очередной раз качает головой.

— Пока нет. Вы же уже понимаете, что до сегодняшнего дня доступ к вам был разрешен только в костюмах биозащиты, поскольку мы не знали, как ваш организм будет реагировать на раны, нанесенные неизвестными живыми организмами. Было бы глупо сообщать что-то вашим близким, если бы прогнозы оказались неутешительными.

Эдди выдыхает и понимает, что все это время задерживал дыхание. Видимо, ему дважды повезло — что он выжил и что вроде бы не собирается перерождаться в неведомую тварь, чтобы провести остаток и так не очень радостной жизни в застенках Национальной лаборатории.

— А сейчас что — сообщите?

— Конечно, — видимо, он не сумел спрятать сарказм в голосе, потому что Оуэнс кажется даже слегка удивленным. — Но еще не очень скоро, поскольку вам надо восстанавливаться, а наш сегодняшний разговор и так слишком затянулся и утомил вас. Кроме того, визиты мы откладываем еще и потому, что ваши раны некоторое время будут требовать особого режима гигиены, а у нас здесь нет дезинфекционных камер для посетителей. Я думаю, мы вернемся к этому ближе к концу недели. А завтра, если вы будете себя приемлемо чувствовать, я зайду снова и вы постараетесь дополнить рассказы ваших друзей о том, что вы видели и делали на Обратной стороне, хорошо? — добавляет доктор, вставая со стула и направляясь к двери.

Эдди невнятно бормочет что-то в ответ — на большее сил не остается, разговор выпил из него все силы и даже, похоже, оставил в минусе. Неделя представляется вполне сносным сроком, а потом он увидит дядю и… всех остальных. К тому же Оуэнс прав, и он пока не готов к долгим беседам. Проваливаясь в сон, он думает, что так и не узнал, что именно с ним сделали демомыши и зачем все приложили столько усилий, чтобы спасти его никчемную жизнь…

***

Он просыпается от неглубокого сна — для разнообразия, без сновидений — как будто выныривает из толщи вод Озера влюбленных. Рядом и вправду что-то плещется. В палате царит полумрак, а пространство по сторонам кровати ощущается как-то по-иному. Любопытство придает Эдди достаточно сил, чтобы приподнять голову и оглядеться.

Его больше не окружают ширмы, и сначала без привычных белых стен, раньше стоявших так близко, он чувствует себя беззащитным. Но стены никуда не исчезли — такие же белые, они просто оказываются дальше. Справа что-то тускло бликует — наверное, окно.

Эдди поворачивает голову на звук и замечает женщину средних лет в синем комбинезоне, равномерно машущую чем-то длинным. По амплитуде движений он понимает, что она просто моет пол шваброй. В голове мелькает непрошеная мысль, что, пока «объект Эм» считался потенциально опасным, в палате было гораздо тише.

Хотя он чертовски давно не видел настолько восхитительного синего цвета — синяк Оуэнса не в счет.

Женщина поворачивается в его сторону и начинает что-то быстро говорить на незнакомом языке. Эдди улавливает знакомые слова и опознает испанский — когда-то у него было честное C — но сейчас он способен только на тихое «Hola» [Привет].

— Díos mío, cariño, no quería despertarte… Hablas español un poquito, sí? [Господи, милый, я не хотела будить тебя. Ты немного говоришь по-испански, да?]

— Ahora no [Сейчас нет], — чудом выталкивает он из себя, поняв только вторую часть фразы. Женщина неожиданно тепло улыбается и переходит на английский — с легким латиноамериканским акцентом, но вполне правильный, и уж точно гораздо лучше его испанского даже в лучшие годы с maestra [учительница, обычно в начальной школе (дальше идет profesor(a))] Кармен.

— Извини, что разбудила тебя, я старалась не шуметь. Хотя Конни все равно не даст тебе поспать — она настроена очень решительно. …Ладно, малыш, я закончила, так что до завтра. Hasta luego, chiquito [До скорого, малыш!] — и новая знакомая, у которой он даже не спросил имени, уходит, аккуратно прикрывая за собой дверь.

Малыш… Сколько лет его так не называли? Если пьяные поцелуи и обжимания в кладовках и подсобках в счет не идут, то десять? Или уже больше? Горло в очередной раз за день перехватывает, и, чтобы отвлечься, он прикусывает кончик языка — это всегда ему помогает…

Спустя считанные минуты после ухода незнакомки другая женщина, уже знакомая ему медсестра — миссис Уилсон, та, что днем принесла воды, поправила подушку и, кажется, гладила его по волосам — важно вплывает в палату, толкая перед собой накрытую чем-то тележку.

— Не поздновато ли для ужина? — свет становится чуть более ярким, и Эдди непроизвольно щурит левый глаз.

— Детка, твой ужин давно в тебе, — грубовато отвечает женщина и кивает в сторону капельницы, и он вдруг понимает, что она гораздо старше, чем он подумал сначала, примерно ровесница дяде Уэйну. — Я надеялась, что ты будешь спать, но Пилар обязательно надо было тебя разбудить.

Ага, значит, женщину, говорившую с ним по-испански, зовут Пилар. Он надеется, что не забудет этого к утру.

Эдди вообще хочет заступиться за эту Пилар, потому что она явно разбудила его не специально, но силы снова резко куда-то пропадают. Опять тянет в сон, но он пока борется с собой, чтобы узнать, что собирается делать новая посетительница, которая уже гремит тележкой где-то в изголовье его кровати.

— Посмотрим, так ли хорошо рапсовое масло, как она сказала, — бормочет миссис Уилсон сзади и внезапно слегка приподнимает его голову, чтобы подложить под нее что-то неприятно шуршащее. Эдди вздрагивает и пытается оглянуться. — Не пугайся так, мальчик, я всего лишь хочу привести в порядок твои волосы. Мы же не позволим обкорнать такую красоту, правда? А завтра на смену заступает Питерс, и этой лентяйке будет куда проще обрить тебя под корень, чем хотя бы попробовать разобраться с твоими кудрями…

О господи, волосы… Он совсем про них забыл, что неудивительно, — он вообще забыл практически про всё, — и сейчас с ужасом понимает, что на затылке у него обнаружатся такие колтуны, которые не раздерешь никакой расческой. По понятным причинам он толком не причесывался всю неделю, что был в бегах, и когда перед последним походом в Изнанку, в минуты относительного затишья, все-таки решился разодрать спутавшиеся пряди, словарный запас присутствовавшего при этом Хендерсона явно обогатился парой десятков новых выражений, причем он мог биться об заклад, что повторился не более двух раз.

Он в принципе всегда старался не запускать так волосы и вообще любил их — если он хоть что-то в себе любил. Они выглядели достаточно хардкорно и давно не только стали частью образа, но и начали выполнять множество других функций: успокаивали, отвлекали, прятали. А мысль о бритой голове к тому же вызывала в памяти далеко не самые приятные воспоминания о социальном приюте в Кентукки, где он провел пару недель, пока служба опеки не разыскала в соседнем штате дядю Уэйна.

По палате плывет незнакомый и не очень приятный запах, а его волос касаются сильные, но аккуратные руки. Миссис Уилсон что-то мягко втирает ему в волосы — видимо, упомянутое ранее рапсовое масло — теребит узелки, периодически проходясь по распутанным прядям расческой. Эдди не любит, когда кто-то касался его волос, даже в самые интимные моменты старается не допускать этого, но прикосновения пожилой женщины, в имени которой он не был уверен, дают почти позабытое чувство тепла и комфорта, и, хотя его сразу начинает клонить в сон, он упорно таращит глаза в потолок.

— Доктор Оуэнс меня, конечно, убьет, если узнает, что я принесла в палату растительное масло, но мы же никому не скажем, да, детка? — приговаривает она вполголоса за работой, очевидно совершенно не нуждаясь в его ответных репликах. — Какие у тебя красивые волосы, прямо кудряшки будут, когда промоем? Правду Пилар сказала, распутывает отлично… Ты там не спишь еще? Сейчас я намылю шампунем и буду смывать всё, если будет горячо или холодно, скажи…

Под головой внезапно оказывается что-то странное и неустойчивое, а запах масла сменяется ароматом ромашки. Женские руки пробегают по всему скальпу, мягко массируя макушку, виски и затылок. Потом медсестра хмыкает и легко мажет его пеной от шампуня по носу:

— Смотри-ка, ты как из рекламы Johnson&Johnson, только лет на 15 постарше! Не бойся, глазки щипать не будет. — Эдди недовольно и безуспешно пытается сдуть с носа хлопья пены, но перестает, когда снова начала болеть успокоившаяся было щека. Женщина тихо смеется и мягко стирает пену чем-то вроде салфетки. Потом на голову льется вода, и он протестующе фыркает: слишком холодно.

— Ну же, детка, потерпи. Или надо добавить горячей? — видимо, кивнуть у него получается убедительнее, чем выразить протест против пены на носу, и вода почти сразу же становится теплее. — Мы же не хотим, чтобы ты вдобавок ко всему простудился, правда?

Когда струи теплой воды вкупе с легким массажем прекращаются, Эдди чувствует себя даже слегка расстроенным, но миссис Уилсон сразу мягко промакивает его волосы полотенцем, которое ощущается восхитительно теплым и немного утешает. Кажется, он даже слегка улыбается.

— Хорошо? — судя по голосу, женщина тоже улыбается. — Моему Джонни очень нравились теплые полотенца, и волосы от них высыхают быстрее — фена-то здесь все равно нет, откуда такая роскошь?

Эдди может только порадоваться этому — от фена его волосы превращаются в огромное пушистое облако, а завитки почти полностью пропадают, поэтому пользоваться им он прекратил еще в конце средней школы. Миссис Уилсон мягко проводит нагретой тканью по его голове и ниже, успокаивающе что-то мурлыкая себе под нос, пока волосы не начинают ощущаться сухими.

— Ты там не спишь еще? — Женщина легонько треплет его по челке. — Нам надо еще с прической закончить, чтобы до моей следующей смены всё не запуталось снова. А там, даст бог, тебя можно будет отвезти в душевую, потому что раны и швы заживают хорошо. Давай-ка, малыш, ты поднимешь голову чуть-чуть повыше, а я заплету тебе французскую косичку.

Хоть как-то приподняться повыше представляется практически нереальным, но благодаря умелым руками миссис Уилсон низкая подушка ложится под спину почти как спинка кресла. Ловкие пальцы бегают по голове, зацепляя волосы на висках и за ушами, перекрещивая их на темени и медленно спускаясь к затылку. Кожа на голове неприятно натягивается. Именно из-за этого ощущения он почти никогда не собирает волосы в хвост…

— Больно? Ну, извини, дочерей у меня не было, практиковаться было особо не на ком, — сварливо бросает миссис Уилсон в ответ на его недовольную гримасу. — Зато какой ты сразу хорошенький стал, просто загляденье! Хотя, наверное, ты и с распущенными красавчик, правда?

В чужом голосе действительно слышится что-то вроде восхищения, и Эдди, несмотря на сонливость и приглушенную боль, неожиданно хочется если не повертеться перед зеркалом, то хотя бы ощупать новую прическу, но сил поднести руки к голове по-прежнему взять неоткуда.

Миссис Уилсон снова гремит где-то сзади, вероятно, собирая на свою тележку всё, чем пользовалась: прорезиненную пеленку, надувную небольшую ванночку, кувшин и бутылку детского шампуня — заматывает во влажное полотенце рапсовое масло и напоследок мягко гладит Эдди, уже снова начинающего засыпать, по правой щеке, которая практически не болит.

— Вот и всё. До следующей моей смены, малыш.

И, уже почти скользнув в тихий сон без сновидений, он слышит, как она добавляет почти шепотом — и с неожиданной яростью:

— Я больше никогда не позволю стричь маленьких мальчиков против их воли или когда они не отдают себе отчет в том, что делают. Ни за что.