Этой ночью Эдди ничего не снится.

Он просыпается от утренней влажной уборки палаты. На этот раз шваброй орудует не вчерашняя знакомая — Пилар, а совсем молодая девушка, едва ли сильно старше его самого. Он хрипло здоровается, заставляя ее практически подпрыгнуть и, кажется, расплескать воду. Что ж, объект Эм до сих пор внушает страх — ему, собственно, не привыкать к этому. Впрочем, когда ему это мешало?

Молоденькая уборщица нервно и неразборчиво отвечает на приветствие — или просто бурчит что-то себе под нос? Ее, наверное, можно назвать хорошенькой, если бы Эдди сейчас было хоть какое-то дело до оценки чужой внешности… Ему бы со своей сначала разобраться.

Вряд ли она его когда-то сильно волновала, конечно, но левая щека сейчас явно болит не так, как когда по ней ему изредка, но болезненно прилетало. Впрочем, у демомышей все-таки были пасти, а не кулаки, как у ебучих баскетболистов или отца…

Спокойный сон явно пошел ему на пользу — донести руку до лица сегодня чуть проще. Эдди касается левой щеки кончиками пальцев — за шершавую от струн кожу цепляются волокна ткани. Разгадка проста: щека просто заклеена пластырем, ничего сверхъестественного, а новизна болевых ощущений связана преимущественно с тем, что раньше он предпочитал обходиться без перевязочных материалов.

Пользуясь тем, что руку все-таки удается поднять, Эдди продолжает ощупывать собственное лицо, но больше ничего незнакомого не обнаруживает, только щетина чуть цепляется за пальцы. Черт, этого он терпеть не может и всегда старается регулярно бриться, потому что обрастает совершенно неприличной для его цвета волос и глаз рыжеватой бородой… Решено — первым, что он сделает, когда сможет хотя бы сидеть самостоятельно, будет нормальное бритье. И не дай бог эта сумасшедшая — миссис Уилсон — возьмет дело в свои руки, как это было накануне с его волосами.

О боже, она ведь даже не спросила чертова разрешения!

Однако чисто вымытая голова без колтунов и остатков если не всякой дряни с Изнанки, то почти десятидневной грязи ощущается непривычно легко, и Эдди вместе с раздражением все-таки чувствует и некоторую благодарность, о чем, конечно, не рискнет сказать вслух.

Он изучает свою прическу, проводя пальцами по плотно заплетенным прядям. Кожа головы все еще слишком напряжена и стянута, но недлинная толстая косица с темной резинкой на конце не размочалилась даже после целой ночи, поэтому решение представляется интересным для времени, когда будет не до расчесывания или мытья. Типа… фестивалей, или длительных поездок, или хотя бы особенно напряженных и длинных кампаний — о другом он сейчас думать не хочет. Вот еще бы научиться самому плести что-то подобное, а то даже простая коса дается ему с большим трудом…

Негромко хлопает дверь, и Эдди понимает, что девушка закончила уборку и ушла. А значит, что так долго он не думал о своей внешности чуть ли не с момента, когда переехал в Хоукинс. Тогда он каждый день буквально линейкой замерял, на сколько отросли остриженные в приюте волосы. Много позже в какой-то умной книге он прочитает, что утрата волос для героя означает инициацию — вот только к тому моменту он уже давно перестанет считать себя героем.

Из коридора доносится шум разговоров и шаги. Специальный госпиталь министерства энергетики начинает свой день. Серьезно — к учреждению из нескольких корпусов в Хоукинсе еще прилагается неизвестно сколько специальных строений где-то в отдалении — в более безопасном месте? Не то чтобы Эдди когда-то волновало, на что уходят деньги налогоплательщиков, но подобное расточительство слегка возмущает даже его. Он прикрывает глаза и планирует подремать еще немного — сегодня он явно чувствует себя приемлемо, а значит, его ждет вторая часть разговора с Оуэнсом, для которой понадобятся силы.

Но дремота не идет, и Эдди просто бездумно смотрит на белый потолок, лампа на котором сейчас выключена, — в палате и без нее достаточно света.

Просто так не думать долго не получается — в памяти то и дело всплывают картины, которые хочется отогнать подальше и не видеть больше никогда. Тогда он пытается вспомнить, что конкретно вчера сказал ему доктор Оуэнс и как так получилось, что «энергетики» с самого начала знали практически обо всем, но в Изнанку все равно полезли четверо вчерашних подростков и один сегодняшний. Или почему убийства Крисси и остальных так легко повесили на него, если Оуэнс знал, что они связаны с изнаночной тварью, которую они сами обозвали Векной?

Да, эти вопросы определенно следует задать…

Подумать о чем-то еще Эдди не успевает: в палату заходит очередная незнакомая женщина в белом. Она, не говоря ни слова, прилаживает на стойку капельницы новый пакет — в этот раз непрозрачный — проверяет катетер на сгибе локтя и так же молча уходит.

— Можно было бы и поздороваться, — недовольно бурчит он вслед, — в конце концов, это вы все ко мне приходите.

В блестящем пакете, вероятно, его завтрак — вчера доктор Оуэнс говорил что-то про внутривенное питание. При мысли о завтраке неожиданно подводит желудок — своеобразный эффект, однако, хотя и предсказуемый. Интересно, привыкшие плотно поесть хоббиты, идя в Мордор, так же мучились пустыми животами — ведь лембасы, насыщая, всё же не заполняли желудок?

От эльфийского аналога внутривенного питания мысль скачет к его собственным словам у скалы-черепа — про разрушенный Шир и Мордор. Впрочем, до Мордора он в итоге так и не дошел — путь его собственной долиной смертной тени завершился максимум в Осгилиате, да и на роль Фродо он никогда не претендовал. В этой истории главный хоббит вообще неканонно наглый и рыжий…

Впрочем, его сюжетная арка потянет на Фарамира — с таким же самоубийственным походом в конце, и даже цель у них глобально схожая — доказать что-то просто ради самого процесса, и уже становится неважно, кому и что ты доказываешь…

А теперь он, получается, застрял в Палатах Врачевания.

Он привычно занимает мысли анализом текста, вспоминает и сопоставляет детали, подгоняя историю некогда любимого персонажа под свою, слегка веселеет, думая, что на месте Фарамира, пожалуй, не выбрал бы Эовин, а попытался бы склеить самого Арагорна, и даже не сразу замечает, что в палате он теперь не один.

Доктор Оуэнс стоит на пороге с незнакомой блондинкой в очках, которая что-то быстро записывает в небольшой блокнот. Перехватив взгляд Эдди, он улыбается:

— Доброе утро, Эдвард. Вчера вы, кажется, не возражали, так что я, пожалуй, продолжу вас так называть. Познакомьтесь с доктором Редвуд — как вы, наверное, уже знаете, именно ее блестящему анализу мы все обязаны тем, что сейчас имеем удовольствие общаться без специальных костюмов.

Женщина улыбается уголком рта и неожиданно низким голосом говорит:

— Приятно наконец-то увидеть вас воочию, мистер Мансон, и называть по имени. — Ей около тридцати, на переносице бликуют овальные очки, а губы накрашены неожиданной для врача из закрытого госпиталя красной помадой. — Вы, в свою очередь, можете звать меня Софией, если захотите. — Она прикусывает ручку и чуть щурится на Эдди над очками.

— Отличное имя для человека науки, — легко бросает он в ответ. Доктор Редвуд поднимает тонкие черные брови и выглядит заинтересованной.

— Вы кажетесь весьма достойным собеседником, Эдвард. А сейчас, простите, меня ждет работа, а вас — доктор Оуэнс.

Когда за ней закрывается дверь, Эдди смотрит на Оуэнса и хмыкает:

— Держу пари, что убогое обозначение «объект Эм» придумала не она.

Доктор слегка вздыхает:

— Если вас это хоть немного утешит, то и не я. Воображение никогда не было сильной стороной нашей Паломы, а когда я приехал сюда и связался с доктором Редвуд, все внутренние документы на вас уже были оформлены, и что-то менять представлялось нецелесообразным. В конце концов, мы были практически уверены, что вас ничем не заразили, а значит, мы бы рано или поздно вернулись к вашему настоящему имени. Доклад Софии просто значительно ускорил этот процесс. Ладно, давайте продолжим нашу вчерашнюю беседу, — Оуэнс подтаскивает к кровати табурет и садится так, что роскошный фонарь под его глазом оказывается полностью в поле зрения Эдди. Тот чуть было не благодарит его за такую щедрость, но с некоторой грустью понимает, что синяк потихоньку начинает бледнеть. Жаль. Это было шикарное украшение белой палаты — как говорят в шоу по ремонту домов, цветовое пятно…

— Прежде чем мы начнем, Эдвард, я бы порекомендовал вам согласиться на введение успокоительного перед разговором, дабы избежать повтора вчерашнего обморока, — Оуэнс выжидательно смотрит на него. Эдди не думает, что сегодня ему будет хуже, чем от внезапно вернувшейся памяти, но соглашается — с одним условием:

— Окей, но только если вместе с уколом мне положена порция вчерашнего лимонада, пусть даже в госпитальной версии. От вашего внутривенного питания, доктор, почему-то ужасно хочется жрать.

Оуэнс слегка улыбается:

— Да, резкие приступы голода — это обычный побочный эффект парентерального питания. Я надеюсь, что мы уже скоро сможем постепенно начать переводить вас хотя бы на смешанное кормление. Что касается лимонада, то мисс Питерс, возможно, будет так любезна принести его чуть позже.

Мисс Питерс — та, которая, со слов миссис Уилсон, без особых размышлений просто отрезала бы ему волосы, чтобы не заморачиваться с приведением их в порядок? Эдди не уверен, что ее стоит лишний раз напрягать.

— В принципе, я и на обычную воду согласен, — дергает он плечом, имитируя пожатие. — Мне же могут принести ее вместе с успокоительным?

Оуэнс кивает и куда-то уходит, через несколько минут возвращаясь с пластиковым поильником, несколькими ампулами и шприцем. Пока Эдди жадно глотает прохладную воду, Оуэнс дезинфицирует руки и набирает в шприц коктейль из нескольких лекарств.

— Я думаю, мы можем не прибегать к помощи мисс Питерс, Эдвард. Вы же не возражаете, если укол вам сделаю я сам? Я все-таки доктор медицины, в отличие, например, от Софии.

— А она кто? — Эдди отвлекается от питья и с интересом смотрит, как Оуэнс, сняв со шприца иглу, вводит успокоительное прямо в отверстие катетера.

— Phd в области генетики и микробиологии. Две диссертации к 29 годам, если вы вдруг еще недостаточно прониклись уважением к доктору Редвуд.

— Я готов не только вечно выражать ей свое почтение, но и отдать ленточку с косы, — то ли от непринужденного разговора, то ли от лекарства на душе Эдди внезапно становится легко, и предстоящий разговор почти совсем не пугает.

— Кстати, о косе, — доктор снова садится на стул возле кровати. — Вижу, что миссис Уилсон добралась до вас вчера вечером…

— Нет, — сразу же выпаливает Эдди. — То есть да, но она совершенно, определенно не приносила в палату растительное масло!

Оуэнс недоуменно смотрит на него, но вопросов не задает — видимо, верит — и сразу же переходит к главному.

— Эдвард, а как вы сами думаете, что с вами произошло?

— Большой ошибкой будет предположить, что я умер? Во всяком случае, я планировал, — сказать об этом оказывается неожиданно просто, спасибо чудесному успокоительному. Мысль, что во время похода на Векну у него будет шанс всё закончить не самому, возникла еще утром того дня и окончательно оформилась на поле — где-то между вбиванием гвоздей в крышки мусорных баков и шуточной дракой с Хендерсоном.

Оуэнс выглядит слегка удивленным, а его синяк даже как будто чуть тускнеет, когда он уточняет:

— Что именно привело вас к этому решению?

— Ну, наверное, то незначительное обстоятельство, что иначе меня бы или закрыли на долбаную кучу лет, или линчевали сраные борцы с сатанизмом. Ваши люди ведь предпочитали наблюдать за порталами, а не пытаться что-то расследовать?

А вот эти слова задевают доктора не на шутку — он дергается и отводит глаза, и Эдди даже становится слегка стыдно. Совсем немного. Однако мужчина быстро приходит в себя и даже слегка улыбается, хоть и невесело:

— Я понимаю ваше возмущение, Эдвард, но тогда это были еще не совсем мои люди. Мы рассчитывали, что Джейн вернется в Хоукинс раньше, чем случится еще одна трагедия, но, естественно, не рассчитали…

— О-о, Джейн, да? — Эдди дурашливо хлопает ресницами.

— Вам она может быть известна под именем Одиннадцать, — отвечает Оуэнс на незаданный вопрос. Сосредоточиться на нужном воспоминании довольно сложно, но Эдди справляется. Он молодец.

— Эта их супергероиня, точно.

— Да. Мы думали, что она прибудет в Хоукинс вовремя, и что существо будет убивать не так часто, и что прорыв в город Обратной стороны не случится так скоро…

— Вы облажались, — он бы хлопнул в ладоши, если бы мог. Оуэнс кивает:

— Не то слово. Нам — Джейн — не хватило полутора дней. А ваши друзья, Эдвард, точно не могли подождать хотя бы сутки?

— Как я намекнул вам ранее, я был не особо заинтересован ждать, а остальные имели гораздо больше опыта в путешествиях по параллельному миру и моих советов особо не спрашивали. Представляете, Харрингтон там даже бывшую клеить умудрялся, а я только и мог думать, как бы улучить момент и запрыгнуть к нему на руки, как долбаный Скуби-Ду! — Оуэнс сочувственно, как кажется Эдди, улыбается, и, воодушевленный, тот продолжает: — В общем, все решили не тупить больше необходимого, к тому же Векна мог снова достать рыжую… Знаете, в том, что изнаночная версия Хоукинса такая отвратительная, есть какая-то высшая справедливость, потому что он сам тоже. Отвратительный, я имею в виду, и только пройдя через портал, можно увидеть его настоящее лицо.

— Да вы философ, Эдвард…

— Только по накурке, — отмахивается Эдди.

— Вы дали монстру странное имя, — Оуэнс мягко возвращает его к изначальной теме.

— О, это один очень плохо убиваемый мудак из ДнД. Не знаю, насколько оно оказалось в тему, но в вечер, когда всё началось…

…застывший взгляд, короткая юбка, под которую совсем не хочется заглянуть, тело — крестообразно — под потолком, собственный крик, до сих пор звучащий в ушах в моменты, когда он вспоминает…

Благословенное лекарство! Эдди успокаивается за три рваных вдоха и продолжает почти не срывающимся голосом. Почти.

— …мы играли кампанию именно с Векной. Так что это всё ёбаное совпадение.

Ему кажется, что доктор Оуэнс сейчас суровым голосом скажет ему: «Выражения» — и, возможно, стукнет линейкой по пальцам или отвесит чувствительный подзатыльник, но тот некоторое время молчит, вероятно обдумывая следующий вопрос.

— Я правильно понимаю, что вы его не видели?

— Абсолютно. Мы с Хендерсоном были у трейлера и должны были отвлекать демомышей.

— Откуда вы знали про… демомышей? — Оуэнс достает блокнот — вероятно, готовится делать заметки. — В предыдущие разы такого рода фауны на Обратной стороне не было.

— Видели их в первый раз, — равнодушно хмыкает Эдди. Доктор кажется озадаченным:

— То есть 27 марта был не первый?

Эдди не утруждает себя ответом на очевидно риторический вопрос.

Оуэнс бормочет что-то типа «Эти дети сведут меня в могилу» и что-то записывает.

— И как же вы их отвлекали?

— Хорошей музыкой, — небрежно бросает Эдди и неожиданно думает, что надо было забрать с Изнанки местную версию его малышки. Интересно, тогда бы у него было две гитары — или они просто схлопнулись бы во что-то одно, еще более крутое? — «Master of puppets».

В глазах Оуэнса появляется что-то вроде недоверия:

— Эдвард, альбом вышел только в начале марта. И вы выучили не самую простую песню за пару недель?

— Третьего вроде бы. Но я упорный, — Эдди расплывается в довольной улыбке, игнорируя то, как на пораненной щеке морщится и натягивается пластырь.

— Теперь картина кажется чуть более ясной, — подводит итог доктор. — Ваши травмы, бесспорно, нанесены исключительно тварями, которых вы все не без изящества называете демомышами. Речь идет об укусах, вплоть до повреждения некоторых внутренних органов, не говоря уже о кожном покрове, и сопутствующей этому кровопотере. Но, кажется, вы все-таки не умерли.

Ничего нового Эдди не узнаёт. Он теперь прекрасно помнит, как его жрали заживо, как намокал от крови бок и она пузырилась на губах, как расплывался перед глазами ревущий Дастин. А не умер — ну что же, недаром Профессор пишет, что руки короля наделены целительной силой, а король, если он всё правильно понял, прямо-таки обнимал его… [«Властелин колец», если что :)]

Кажется, он всё это сказал вслух, потому что доктор Оуэнс смотрит на него, сурово сведя седые брови над переносицей, но снова никак не комментирует его слова. Вместо этого он задает очевидно глупый вопрос — особенно после того, как продемонстрировал некоторое знакомство с творчеством «Металлики»:

— Эдвард, а вам что-то говорит слово «транспозиция»?

— Конечно, — оскорбленно фыркает он в ответ. — Я осмеливаюсь думать, что немного умею играть на гитаре.

— Тогда, возможно, вы слышали, что существует такое явление, как транспозиция органов?

— Увы, слышал только про трансплантацию, — Эдди морщит нос, совершенно не понимая, к чему клонит Оуэнс и почему они не продолжают гораздо более интересный разговор о музыке.

— К счастью, нам повезло обойтись без нее, — кивает доктор в ответ. — Транспозиция органов — это довольно редкая аномалия, когда они расположены как бы зеркально по отношению к нормальному положению.

— Отличная штука, наверное, только какое отношение это имеет ко мне?

Доктор молчит, и Эдди внезапно всё понимает и сам.

— О. О… И что теперь? Это малосовместимо с жизнью и я все-таки умру?

Договаривая фразу, он уже понимает, что сморозил глупость. Он дожил почти до двадцати лет без особых проблем со здоровьем — или, точнее, закрывая глаза на их возможное наличие. Больниц он после того случая в детстве одно время панически боялся; годам к пятнадцати страх почти ушел, но желания на своих ногах приходить в учреждения здравоохранения никогда не возникало, а средненькой страховки дяди всё равно хватало только на экстренную медицину. Еще и поэтому, возможно, из всех способов решения конфликтов для себя он однажды выбрал бегство.

— Нет, конечно, вам просто надо будет всегда предупреждать о ней при медицинских вмешательствах, — успокаивающе отвечает доктор Оуэнс. — Но, честно говоря, вы крайне удивили нашу дежурную бригаду хирургов. Полная транспозиция органов — редкое явление, в среднем только сотая доля процента всего населения может этим похвастаться.

— Значит, я такой один примерно на десять тысяч? — перевести из процентов в привычные цифры оказывается неожиданно легко. — Наверное, я мог бы считать это крутым или типа того…

На самом деле, ему бесконечно на это наплевать. Хотя Хендерсону наверняка понравится.

Оуэнс деликатно покашливает, привлекая к себе внимание. Эдди снова смотрит на его синяк.

— Вы можете рассказать нам что-то еще о демомышах? Закончим с этим вопросом сейчас, пользуясь тем, что воспоминания не вызывают у вас сильных переживаний, и постараемся к нему больше не возвращаться. Как вам такой план?

Эдди прикусывает кончик языка и пытается выбрать самую важную для военных информацию: что ебучим демомышам, кажется, совсем не понравилась «Металлика», что при желании и по одиночке их можно убивать даже веслом или что их анатомия несколько отличается от летучих мышей правильно вывернутого мира. На мгновение вспоминается Харрингтон с красным следом на шее, а после накатывает фантомное ощущение собственной абсолютной беспомощности, и он дергает руками, чтобы проверить, не держат ли его по-прежнему отвратительные, похожие на лозы или вены хвосты.

В итоге он останавливается на последнем:

— Ну, эти мыши могут не только кусаться, но и атаковать, душа хвостом, или что там у них, а если их много, они способны обездвижить человека и жрать его, не отвлекаясь.

— Но на вас не было следов удушения, только рваные, хотя и глубокие, раны от укусов, — Оуэнс, кажется, не верит в хвостатых мышей.

— И на запястьях не было отметин? Впрочем, неважно. Они точно душили Биг боя… Стивена Харрингтона, — поправляет он сам себя, поймав недоумевающий взгляд доктора. — У него на шее потом было что-то типа странгуляционной борозды, она наверняка еще до конца не сошла, так что можете проверить, если моих слов недостаточно.

— Эдвард, ваш словарный запас меня иногда поражает, как, к слову, и прочие таланты, — бросает вскользь доктор, делая пометки в своем блокноте. Эдди оскорбленно поджимает губы.

— Если я третий год сижу в выпускном классе и в очередной раз, видимо, пролетаю с дипломом, это не значит, что я тупой. Не судите книгу по обложке, — назидательным тоном говорит Эдди и запоздало думает, что в успокоительное наверняка добавили что-то типа сыворотки правды, чтобы развязать ему язык.

Оуэнс выглядит удивленным:

— Я этого не знал. Впрочем, с медицинской точки зрения эта информация все равно не очень важна.

— С медицинской и какой угодно другой точки зрения вообще то, что связано со мной, нихера не важно, если говорить прямо, — сквозь зубы цедит Эдди. На него внезапно наваливается космическая усталость. — Вот скажите, доктор, сколько денег налогоплательщиков уходит на то, чтобы содержать ваши гребаные «палаты врачевания» и лечить в них уродов типа меня?

— Наша организация уж точно не обеднеет от содержания небольшого госпиталя. И здесь далеко не только вы, не беспокойтесь об этом, — в голосе Оуэнса слышится нотка раздражения.

— Тем более. Привезли бы сюда Мейфилд, выписали бы ей какого-нибудь злоебучего врача с другого конца света. Зачем тратить ресурсы на меня? Тем более что я этого всего не хотел…

— Тогда чего хотели? Умереть на руках у своих друзей? -спрашивает доктор с интонацией, которая с трудом поддается истолкованию неожиданно встревоженного этим вопросом сознания.

— В идеале, конечно, раньше, чтобы без прощаний и вот этого всего. Кто же мог знать, что Хендерсон и без каната перелезет обратно?..

Доктор делает пометку в блокноте, потом резко встает и скрывается из поля зрения Эдди. В палату веет свежим воздухом — видимо, он открыл окно.

— Вы помните фрагменты, которые я вам вчера зачитывал? Показания ваших друзей? Кстати, я посмотрел прошлогодние архивы и вспомнил, что с тремя из четырех мы общались после пожара в «Старкорте»… Ну так вот, Эдвард, вы должны были запомнить хоть что-то?

Эдди кивает, хотя и предполагает, что собеседник может не заметить его жест. Что-то в тоне доктора Оуэнса ему очень не нравится и заставляет его глаза моргать быстро-быстро.

— Я так понимаю, сначала с вами находился Хендерсон, — поправьте меня, если я ошибаюсь. Вы дождались, когда он вернется в нормальный Хоукинс, отрезали ему путь в Обратную сторону, а сами пошли сражаться с… демомышами, в соответствии с ранее намеченным вами планом.

Пока всё верно, отмечает Эдди про себя.

— Только вы не учли, что Дастин Хендерсон перелезет обратно, и ваш план сгинуть где-то подальше от него провалится, — продолжает Оуэнс всё так же тихо. — А в итоге увиденное так поразило мальчика, что он оказался не в состоянии даже в общих чертах рассказать об этом… Вы думаете, он не отвечал агентам из принципа или из вредности?

Эдди так не думает.

— И теперь мы имеем то, что имеем, — сейчас вы совершенно точно идете на поправку, пусть выздоровление и реабилитация и могут затянуться на месяцы, а в некоторых аспектах и на годы. А если бы вы действительно умерли на руках у друзей… Как, вы думаете, тогда сложилась бы жизнь Дастина Хендерсона, если он из-за событий той ночи уже был в глубоком шоке, хотя вас увозили в госпиталь живым? В пятнадцать стать свидетелем смерти друга и не мочь ничего с этим сделать, не знать даже, почему он принял такое решение, но как-то жить с этим дальше — или не жить? Винить себя или не винить? А тот взрослый парень…

— Стив Харрингтон… — едва слышно выдыхает Эдди — скорее машинально. Вскользь упомянутое чувство вины, которое гипотетически Хендерсон мог испытывать в связи с его смертью, могло бы стать — и, возможно, прямо сейчас становится — прекрасной пищей для Векны. Нет-нет-нет-нет, какой же он дурак, он портит всё, к чему прикасается, даже убегая, чтобы еще сильнее всё не сломать, он разрушает это всё по дороге… — Господи, я же даже с ним попрощался…

— …Он не выпускал вас из рук, не хотел отдавать вас нашим агентам, пока его в итоге не убедили девушки — и, как я понял, с огромным трудом. Это было не для протокола, это рассказы наших людей — Паломы, Ричарда, Мэкки, остальных — они боялись, что не успеют начать реанимацию, если не убедят его. Вот вторые руки, на которых вы могли умереть. А ведь там были еще и девушки, и перевязаны вы были именно женской толстовкой — неумело, просто узлом, но вы понимаете, они все — все — сделали всё, что могли, для вашего спасения.

Несмотря на открытое окно, Эдди чувствует, что в палате заканчивается воздух, а от затылка к плечам и ниже проходит ледяная волна, заканчиваясь где-то в районе пальцев ног. Он смотрит в потолок, не мигая, потому что знает: если хоть на минуту сомкнуть глаза, его тут же затянет в сине-красную грозу…

Но его затягивает и с открытыми глазами.

Эдди приходит в себя от болезненных ощущений в районе живота. Под спиной, кажется, добавилось несколько подушек, и теперь он практически сидит на кровати. Он чувствует себя полностью опустошенным.

— У наших с вами разговоров, Эдвард, есть дурная тенденция заканчиваться вашими обмороками, — негромко говорит доктор Оуэнс, снова сидящий возле него на стуле. — К счастью, мы уже выяснили практически всё, так что можно сворачивать беседу. Извините, что пришлось усадить вас раньше, чем на это дали добро хирурги, но у вас снова случился приступ, а в таком случае лучше принять сидячее положение. Надеюсь, что швы на животе не разойдутся.

Эдди молчит и отводит взгляд. Он отвратительно себя чувствует — хуже, чем на первых рандеву с одноглазой стрекозой — и дело совсем не в боли. Его медленно, иррационально и несколько запоздало затапливает чувство вины — настолько сильное, что впору задуматься, не «добивает» ли до госпиталя радар Векны…

— Так что давайте закроем тему о том, что вы сделали или не сделали в прошлом, Эдвард. Просто помните, что сейчас вы живы — и вы очень дороги своим друзьям.

— Всё равно меня… — голос срывается перед самым важным словом, но Оуэнс, само собой, понимает, о чем идет речь, и даже как будто веселеет:

— Уж с этим мы как-нибудь разберемся. Если, конечно, шериф Хоппер не управится раньше…

— Оу, шеф жив? — Эдди искренне рад, хотя, по счастью, не слишком близко знаком с Джимом Хоппером: пара штрафов за превышение скорости, несколько нарушений комендантского часа — короткий послужной список для человека, вообще-то толкавшего травку в старшей школе.

— Невероятно, правда? — доктор улыбается, будто подмигивая синяком. — И даже восстановлен в должности, так что, думаю, скоро нам будет чем вас порадовать. А если его коллеги и прочие жители вашего чудесного города будут упорствовать, уверяю вас, у нас есть парочка тузов в рукаве…

Оуэнс встает и направляется к двери, показывая, что разговор окончен, но почти на пороге оборачивается: — …И да, чуть не забыл. Мне очень сегодня не понравилась ваша реакция на успокоительное.

— А что с ней не так? — поджимает губы Эдди. — Оно просто не особо меня успокоило.

— Вот именно. — Оуэнс снова делает пару шагов к его кровати. — Вы слишком остро и неожиданно отреагировали на введенное вам лекарство. Эйфория, разговорчивость, возможно, галлюцинации — а потом эффект препарата сошел практически на нет, а настроение, по-видимому, ухудшилось.

Кажется, это была не сыворотка правды…

— Эдвард, вы принимали кетаминосодержащие препараты за последние три месяца? И если да, то сколько раз?

— Рождественские каникулы считать? — вопросом на вопрос отвечает Эдди.

Оуэнс хмурится и что-то черкает в блокноте:

— Положим, нет. Ну так сколько? Постарайтесь вспомнить, это важно.

— Если начало января не считаем, тогда дважды, — дергает плечом Эдди. — А что?

Доктор рисует еще одну загогулину:

— Хорошо, что сказали. Надо переводить вас на другое обезболивающее. Вероятно, оно будет менее эффективным, но хотя бы не вызовет привыкания — с вашим… несколько отягощенным анамнезом. Хорошо?

Эдди морщится — он, естественно, не любит боли, ни своей, ни чужой, — но все-таки медленно кивает, хотя вряд ли его мнение хоть что-то значит. Оуэнс кивает в ответ.

— Сейчас вас должны будут забрать на перевязку, а по ее итогам мы с реабилитологами обсудим, допускать ли вас до физиотерапии и… прочего. Они ориентировали меня на среду-четверг, но, если мы меняем вам обезболивающее, возможно, стоит начать реабилитацию немного раньше.

Эдди не видит в этом ни малейшего смысла, но надеется, что с началом реабилитации его хотя бы начнут нормально кормить — голод снова дает о себе знать. Кроме того…

— Вы обещали мне лимонад. И позвонить Стиви, — выпаливает Эдди, практически зажмурившись от собственной наглости, и сам себя поправляет: — то есть мистеру Харрингтону. Моему экстренному контакту.

Доктор Оуэнс опять едва заметно хмурится:

— Насчет лимонада — и вашей диеты в целом — я помню. А вот с визитами определимся позже — как минимум, после перевязки. И это будет точно не сегодня и не завтра. Давайте пока остановимся на воскресенье?

Не дожидаясь ответа, доктор Оуэнс снова направляется к двери и уже берется за ручку, когда Эдди наконец-то решается задать вопрос, который мучит его все сильнее:

— А вы? Зачем вы все это делаете? Раз уж науке и правительству я всё равно не могу послужить должным образом…

Доктор оборачивается на пороге и грустно усмехается:

— Да, вы умеете задавать неудобные вопросы, Эдвард. Просто когда-то я не смог помочь одному маленькому мальчику, а одной маленькой девочке помог слишком поздно и слишком мало…

— Эм… И теперь вините себя в том, что этот мальчик умер?

— Он не умер, к счастью. Ему просто помог не я. Справедливости ради, возможно, я и не смог бы тогда ничего сделать, — доктор пожимает плечами и сейчас выглядит еще более измученным, чем сам Эдди. — А вот сейчас точно могу — и делаю…

Он наконец-то уходит, а Эдди сползает по подушке ниже, думая, что до воскресенья остается всего пять дней, и гигантские бабочки в животе машут крыльями так интенсивно, что боль в ранах, кажется, практически уходит.