Оглянись назад, мой Дракон, и посмотри на то, что с тобой стало: ни следа нет от мальчика, который любил столь пылко и пламенно; разрушилось то, что ты когда-то звал своим существом, рухнули в адское пламя твои честь, любовь и рассудок, оставляя тебя наедине с кровью, болью и жёсткой жестокостью, что призвали стать тем, кого тебе не хватало всё это время. 

Взгляни же, Дракон: смолкла вся нежность арфовых струн — такая же дивная, немного печальная и потрясающая осознанием некоего трепета, грусти, но вместе с тем — глубоко западающая в самые недра души. Отныне и во веки веков ты сам себе опора, поддержка и смысл из тех, что помогают достичь небывалых высот: никто, кроме тебя, что иногда сжимает в пальцах мягкую ткань, потому как та ещё хранит запах сандала, не совершит акт возмездия. Никто: ведь такого рода болезненности ни один вокруг не познал — и слава всевышнему, ведь нет муки гаже, чем раз за разом сплёвывать душевным терзанием и концентрацией боли, что душит изнутри каждый день, заставляя быть в своей слабости сильнее всех тех, кто когда-либо тебя окружал. 

Прочувствуй, Дракон. В тебе более не осталось ни трепета, ни той самой ретуши теней при лунном свечении, ни пылкой привязанности: отмерли, сгнили и сгинули все те сплетения, что когда-то соединяли два сердца — у тебя в грудине отныне в одиночестве даже не бьётся, а просто стучит размеренно, слабо, почти неощутимо из-за того, что старую, затхлую боль по венам качает наравне с алой кровью. Ты один теперь со своей болезнью остался, и она многослойная, в ней столько всего, что впору уже задохнуться. Но ты всё ещё здесь и ты жив. Ты силён. Несокрушим. 

Но подумай, Дракон, ведь ты смотришь на них. Сначала — на первого, который нашёл тебя сам: он был разбит и не нужен даже родителям, у него не было запаха, не было воли, даже жизни как таковой не было вовсе, и ты его принял, сам не знаешь, зачем — просто почувствовал, что так было нужно. Вторым был другой — тот взъерошенный дикий ребёнок, у которого в глазах читались лишь холод и боль, тот, мимо кого ты пройти тоже не смог, а подал неожиданно руку, чтобы помочь ему встать на ноги, и сказал только лишь: «Я буду учить тебя жизни по-новой. Заставлю вспомнить, каково это — просто любить». Третьим был испуганный, зелёный парнишка, который попросил только о том, чтобы его семью защитили — он на всё был готов, лишь бы не тронули близких, и стал тебе предан, потому что прочувствовал, как бывает, когда ты нужен кому-то, когда ты необходим — просто ты, за то, что ты есть. А четвёртым — последним — был совершенно ребёнок со сложной судьбой, ты в нём себя вдруг увидел, покинутого и беззащитного ровно настолько, что вдруг онемел, и тогда осознал — это та самая твоя тихая гавань, которую тебе никогда не забыть, тот самый оплот, теплейший кокон любви, те самые люди, которых можно назвать вдруг семьёй. Ты думал, что в тебе живого ничего не осталось, но ради них ты бороться решил. За благо, за жизни, за чувство — и как будто немного свихнулся в этом стремлении их защитить. Своей команде подарить тот самый шанс, которого тебе никто в своё время не дал. 

Тебе всего двадцать один, но все они четверо — словно твои, чёрт возьми, дети. Даже в своём одиночестве, столь безграничном, ты привязан к ним намертво, ты за них глотки вскроешь без всякой заминки, как и они — за тебя, потому что ты дал им всё то, чего так не хватало: лишь понимание и желание жить. Ты же знаешь, Дракон, иногда поддержки достаточно — ты на себе это проверил. Просто слова, просто касание ласковых рук и робкий взгляд в будущее, где мягко сияет надежда на лучший исход, разве не так? 

Или же нет? Ведь когда тебя давно, в прошлой жизни, били до крови, к тебе никто не пришёл, не помог и не понял. Когда ты прижимал к себе хладный труп старика, который тебя воспитывал с детства, и рыдал, словно ребёнок, от боли утраты, никто не пришёл тебя поддержать. Ты был один, абсолютно один, и так и остался в этом холодном пространстве, невзирая на тех, кто тебя окружает в действительности. 

Или же нет, не ты, совершенно не ты. Мин Юнги был один. Он был пуст и разбит, он горел заживо, запертый в клетке из золота, выл по любви и разбитому сердцу, но никем не был услышан, никем за эти сильные чувства не был прощён. Никто не пришёл к нему, всем было плевать, помнишь ведь, да? Помнишь ту муку, что прошила всё его существо, когда живот свело судорогой, а по бёдрам кровь потекла так обильно и сильно, что он рухнул на холодный пол без чувств? Такой худой, маленький — тот, кем все восхищались когда-то, называя самым красивым? У того юноши, что был в своего брата навеки, были желания, амбиции, цели. Характер был. Но тогда, в последний день себя старого он просто лежал на полу, пока все вокруг суетились, а под телом расплывалась красная лужа. 

Ведь пустоту в душе, когда глаза открыл вновь, помнишь? Они, все те, что столпились вокруг, Мин Юнги ещё не успели сказать, что ребёнка внутри больше нет, а он уже знал. Чувствовал, да? Ощутил всем своим существом, что теперь точно один навсегда и никто не поможет, как бы они ни хотели объяснить это словами «волнение», «здоровье», «тоска» — он уже остался один, а небеса отобрали то самое, ради чего ещё стоило жить. 

Помнишь, Дракон? Когда-то ты сам пытался быть тем, кого из тебя лепили всю жизнь: ты был красив, умён, образован — тебя все хотели вокруг, а ты никого, кроме него, не хотел, и тебя у него отобрали, не дали даже слова сказать. Ты тогда был лишь Мин Юнги — мальчиком, который считал, что все эти муки — расплата за то, что ты полюбил не того человека, и лишь потом осознал: нет, ни один грех человеческий не достоин того, чтоб на выходе было больно настолько. Ты там, внутри, задыхался и выл, тебе ничто не было нужно — лишь только прижаться, почувствовать запах сандала, и тогда разрыдаться от боли и горечи, а ещё — облегчения. Тебе действительно этого было достаточно: только он один мог придать тебе сил и жизненный смысл. 

А он не пришёл. Да и неоткуда ему было взяться, ведь так? 

А как Мин Юнги, слабый после потери ребёнка, быстро бежал, ноги в мясо сбивая, ты помнишь? Как впервые осознал на деле, а не только лишь на словах, что больше нет течек, наверное, тоже запомнил: они говорили, что после случившегося понести больше уже точно не сможет, но он всё равно, давай будем честными, тихо надеялся, что сможет осесть где-нибудь, встретить кого-то и вести простую, тихую жизнь, его уже не забывая. 

Ты помнишь, что ты сказал ему, тому мальчику с длинными прядями, когда тот кричал в небо от понимания боли?

Таких, как он не прощают. Это то, в чём уже ты стал уверен, и теперь это то, чем живёшь. В тот день, когда снизошла эта истина, Мин Юнги, тот глупый мальчишка, который любил не того, который пережил столько лишений, наконец-то погиб, и от него ничего не осталось. 

И тогда уже ты родился, Дракон. Тот самый, который перестал рыдать, сидя коленями на пыльной земле, и просто вперёд посмотрел пустыми глазами, чувствуя пробуждение нового, чёрного, сильного — ненависти. Несправедливость, ту, которую пережил ты, никто не заслуживает — это, считай, было твоим первым словом, а ясное пламя мальчишки с лавандовым запахом, жестоко потушенное толпой чужих ног, в тебе заиграло, забилось, ударилось рёвом об рёбра. 

Ты теперь новый, Дракон. У тебя всё ещё его имя, у тебя всё ещё та же болезнь, у которой лицо твоему идентично, но теперь ты как никогда понимаешь, что лекарство тут только одно — смерть причины, а потом и твоя. 

Ты же знаешь, что без него жизнь — не жизнь, верно, Дракон? И, по факту, в твоей смысла нет до сих самых пор — лишь только этапы. Этапы привязанности, мнимой семьи, этапы, где ты решишь защищать других до последнего вздоха, но зачем себя обманывать, а? 

Ведь последний твой вздох будет в ту же минуту, когда Мин Кёнги сделает свой. 

Иначе никак. 

Помни об этом, Дракон. И когда будешь чувствовать слабость — оглядывайся в то самое время, когда ты был бесполезным и слабым, а имя твоё было трёхсложным и ценным фальшиво. Мин Юнги было больно — отомсти же ты за него с такой яростью, на какую только способен, чтобы упокоился с миром и дух его больше тебя не тревожил. 

А ещё, Дракон, знай. 

Несмотря на всё это, куда бы ты ни пошёл, пока ты всё ещё дышишь, оно всегда будет с тобой, как бы ты его ни хоронил. 

Сердце чужое, что вторым бьётся под рёбрами. 

***

Сокджин обнимает. Его объятия крепкие, пропитаны благодарностью, болью утраты, но глаза сухие, а взгляд твёрд, как и всегда. На него глядя, Юнги наконец-таки видит то самое, что ждал почему-то так долго — уверенность. Уверенность в том, что он не отступит и ни за что не оступится, не даст стрекача и обязательно позаботится, чтобы каждый из них отныне навсегда четверых был в порядке и ни в чём не нуждался. 

Намджун обнимает. Его объятия немного подрагивают, а ещё он пару раз неубедительно носом шмыгнуть даёт себе волю, когда вдруг, вздохнув, теряется и прячет лицо в изгибе плеча того, кто дал ему так много за такое короткое время, но, взглянув и на него, Дракон осознаёт: настал час ему идти дальше, и он с поддержкой Сокджина обязательно справится. 

Чонгук обнимает. Серьёзный, не плачет, взъерошенный, а в глазах — гордый блеск, и улыбаясь ему, Юнги как никогда осознаёт, что ему хочется оправдать этот взгляд, и он обязательно справится. Не может не справиться: вторым под рёбрами чувствует, что там его давным-давно ждут, и понимает, что ошибаться не может. 

А когда обнимает Тэхён, то омега слышит смешок невесёлый над ухом — молодой альфа, их новый лидер, что некогда учился строить эмоции заново, сейчас стоит, на него глядя с гордостью и горечью в глубине тёмных глаз, а потом вдруг руку протягивает, чтобы бесстыдно скинуть с головы любимый саткат и взъерошить тёмные волосы: 

— А ведь ты тоже вырос, Дракон. 

— У меня так долго перед глазами были примеры для подражания, что я не мог не, — широко улыбается их бывший лидер, крепко чужую ладонь пожимая. — Зато теперь я могу гордо одну вещь сказать вам всем. 

— И какую же? — интересуется Джин, склонив к плечу голову. 

— Когда-то давно, когда мы с вами лишь начинали, я всем сказал одну вещь: если вы в спарринге победите меня, то вам горы будут по пояс, — и, внимательно окинув каждого взглядом по очереди, показывает пальцем в сторону самого молодого альфы в их дружной семье. — Но теперь скажу новую: если вы его победите, то самый высокий птичий полёт будет у вас под ногами, — и Тэхён вздрагивает, прерывисто выдохнув, когда Юнги снова посылает ему самую солнечную улыбку из тех, что самыми дёснами. — Одно лишь мне обещайте: что, даже имея все эти деньги, которые я для вас заработал, вы не разойдётесь по миру. Вы друг у друга остались семьёй, так сохраните ту связь, которая так важна для любого. И не сдавайтесь. Ни за что, ни перед кем не сдавайтесь — склоняйте головы, когда того будет требовать случай, да, зубы сжав, но горите внутри огнём надежды и силы. Не забывайте друг друга, пожалуйста, и позаботьтесь о том, чтобы никто из вас не знал нужд. А если вдруг и приключится такая пора, то, пожалуйста, знайте, что я никого из вас никогда не оставлю. 

— Ты звучишь так, будто идёшь на верную смерть, — негромко произносит Чонгук, а Дракон, смиренно склонив голову, лишь улыбается: 

— Отчасти и так. Грядут перемены, думаю, вам ещё предстоит узнать моё имя, но, наверное, будет по-честному, если я скажу вам его сам, разве не так? — и, подняв лицо, с огнём в глазах смотрит каждому в лицо: — Меня зовут Мин Юнги из правящей династии Мин. И всё, что я могу вам рассказать о себе — так это лишь то, что все легенды правдивы, — и, пользуясь шоком, вновь смотрит Тэхёну в глаза, чтобы, указав пальцем на его пару, шепнуть: — Помни, Тэ, то, что я тебе сказал когда-то давно: теперь ты — голова. Но он всё ещё навсегда сердце. 

...И когда Воздушный Дракон покидает то место, что стало ему столь родным, и людей, которые его исцелили, ему на душе легко невозможно. В голове — пустота, в сердце поселилась уверенность в таком долгоиграющем «завтра» — он обязательно справится, в его плане прорех нет совсем, ведь не все готовы отказать тому лихому омеге, что так долго хранил их покой, так ведь? 

Юнги идёт за отмщением, дорогой сердцу брат, чья песня арфовых струн вдруг в ушах заиграла. 

Юнги идёт исправить ошибки былого, и его гонит на чёрных кожаных крыльях та самая ненависть, из-за которой силы его ни за что не покинут. 

Юнги идёт за тобой. 

И имя ему — легион.