— Братец Пэй, я снова выиграла! — губы девушки изогнулись в осторожной улыбке. — Пожалуйста, приготовься.

Пэй Су ничего не ответил, но издал такой страдальческий вздох, что сердце Бань Юэ невольно заныло от тяжести. Приподнявшись с края постели, она взбила подушку и подложила её под поясницу капитана, помогая ему сесть. Квартира Пэй Су, аскетичная и строгая, совсем не располагала пышным постельным бельём, поэтому Бань Юэ, съедая себя в чудовищном волнении, сразу же накупила мягких подушек и тёплых одеял, чтобы капитан спокойно восстанавливался и поправлялся. Всё тело бедолаги темнело от наливающихся желтизной синяков, которые в некоторых местах были настолько велики, что крохотные ручки Бань Юэ не смогли бы их прикрыть даже обеими ладонями. Двигаться было просто невыносимо; ноздри Пэй Су раздувались от той терпеливой силы, с которой он героически пытался вынести эти страдания.

— Не бойся, это совсем не больно, — чуть виновато покачала она головой. — Я постараюсь закончить побыстрее.

Капитан посмотрел на неё взглядом осуждённого на казнь, однако ничего не ответил. Кивнув, он прикрыл глаза и сильно закатал рукав своей домашней футболки.

— Где ты научилась так играть? — всё-таки спросил Пэй Су, тут же зажмурившись от запаха спирта и холода, скользящего по крепкому плечу. — Обыграла как дворового мальчишку.

Бань Юэ едва не мурлыкнула от похвалы; в бесконечно чёрных сияющих глазах заблестел азартный огонёк. Тонкие пальцы осторожно сломали крошечную ампулу и набрали прозрачное лекарство в шприц.

— Братец Пэй, не забывай, что я жила и воспитывалась господином Хуа Чэнчжу, — она глубоко вздохнула. — И иногда мне приходилось быть управляющей в его казино, там и научилась. Прости, но везде, где есть азартные игры, победителями всегда остаются люди градоначальника Хуа. Вспомни, как господин Черновод однажды проиграл ему почти всё своё имущество.

Пэй Су невольно усмехнулся и тут же вздрогнул, когда тонкая игла одним резким движением вошла в его плечо практически целиком. Стиснув зубы, он, до дрожи сжимая в руке оставшиеся у него карты, изо всех сил пытался не прикрикнуть, особенно — когда Бань Юэ начала вводить лекарство.

Так как капитан относился к тем трудолюбивым людям, которые скорее загоняют себя вусмерть, чем возьмут больничный, Бань Юэ, искренне беспокоившаяся за него, решила взять его на слабо: дескать, если он будет проигрывать, то Бань Юэ будет ставить ему уколы и давать таблетки, которые ему прописала половина травматологов Юнани после того, как генерал Мингуан поставил на уши все больницы, требуя, чтобы они занялись избитым до полусмерти капитаном. Пэй Мин вообще проявлял в этом деле удивительную прыткость: спрятав всё ещё ослабшего Фэн Синя в одном из самых надёжных военных госпиталей, он перераспределил обязанности между своими подданными, связался с Линвэнь и первым же рейсом отправился в Юнань.

Уверенной походкой взлетев по крыльцу центрального полицейского участка, в котором работал его племянник, он нахмурился, услышав звук стрельбы и череду глухих ударов, похожих скорее на избиение толпой одного. Догадки не обманули старого лиса: действительно, большая часть полицейских была перебита, а Пэй Су, избитый до полусмерти, без сил приник к стене, ожидая, когда направленный в его голову дробовик наконец-то выстрелит.

Вооружённые до зубов, но всё же бестолковые, как болванки, люди Лазурного Фонаря явились по душу Безликого Бая и попытались освободить его из клетки, в которую его загнал молодой и перспективный капитан. Вырезав весь штат работников и оставив в живых только Пэй Су, они сгруппировались как раз в центральном зале, где простора для манёвров было даже непозволительно много. Генерал Мингуан, который разве что с женскими юбками управлялся ловчее, чем с оружием, быстрой и беспощадной рысью накинулся на наёмников, простреливая важные органы и чередуя стрельбу с рукопашным боем, в котором у него было огромное преимущество в виде пехотного ножа. В воздухе быстро растёкся запах свежей крови и пороха.

Наконец, когда потасовка почти закончилась, один из людей Лазурного Фонаря сбежал и попытался открыть клетку Безликого Бая; генерал нашёл его раньше. Схватив его за волосы, Пэй Мин изо всех сил приложил его головой о металлические прутья, попутно выхватывая из обмякшей руки звонкую связку ключей. Удар получился настолько тяжёлым и болезненным, что тёплая кровь, брызнувшая из выбитого глаза, окропила и спокойное лицо Цзюнь У. Тот неподвижно стоял в паре шагов от тёмной решётки с заложенными за спину руками и казался настолько равнодушным и самоуверенным, что Пэй Мин, брезгливо вытирая руки в затянувшейся тишине, невольно поморщил нос, словно зверь, дёргающий усами в предчувствии опасности. Цзюнь У не выглядел как преступник, искренне раскаивающийся за свои злодеяния; даже с перебинтованным лицом, на котором открыты были разве что покрасневшие от холодной ярости глаза с красными прожилками, он выглядел невозмутимым и едва ли заинтересованным в происходящем. Он наблюдал за перестрелкой скорее от скуки, нежели из-за призрачной надежды выбраться из полицейского участка: это сквозило в каждом его взгляде, в каждом неспешном вздохе, вздымающем широкую крепкую грудь.

— Почему бы тебе не вызвать скорую для своего племянника? — резонно предложил Цзюнь У, выразительно наблюдая за действиями запыхавшегося генерала.

— Почему бы тебе не перестать быть сумасшедшим ублюдком? — невинно улыбнулся генерал. — Ты в клетке, и за тобой наблюдают все семьи, которые ты настроил против себя. Тебе не сбежать отсюда, даже не пытайся.

— Я и не собираюсь отсюда сбегать, — по едва заметному шевелению бинтов на нижней половине лица Цзюнь У Мингуан сквозь пробежавшие по спине мурашки понял, что тот улыбнулся. — А это — люди не мои, а Лазурного Фонаря. Только они способны на такую глупость.

— Где же твои люди тогда? — Мингуан уложил истерзанного Пэй Су на стол напротив камер, осматривая его на наличие переломов и внутренних травм. Со стороны могло показаться, что его не особо интересовал ответ Безликого, однако его движения, обычно ленивые и спокойные, сейчас стали дёрганными и нервными.

— А сколько времени? — беззлобно поинтересовался Цзюнь У и, метнув тяжёлый взгляд на повешенные над столом часы, кивнул. — Ах, уже пять часов. В Англии в это время обычно пьют чай. В больницах и госпиталях, насколько я знаю, тоже принято пить чай в это время, — он театрально вздохнул, словно и впрямь был тоскующим любовником. — Жаль, что меня разлучили с моим дражайшим супругом, но что поделать. Придётся лишь прислать ему весточку.

Мингуан почувствовал, как его мышцы покрываются ледяной коркой. Пэй Су уже доложил ему о том, что на мосту Инянь произошла чудовищная авария и перестрелка, в результате которой Цзюнь У попал в центральный полицейский участок за решётку, а упавшие в реку Хуа Чэн и Се Лянь — в больницу, что находилась ниже по течению полноводной и опасной реки. Однако Пэй Су приложил все усилия для того, чтобы Безликий Бай не только не слышал его, но и в принципе никак не контактировал со всем остальным миром. Пэй Су изолировал его, как особо опасного преступника, и практически ночевал на своём рабочем месте, лишь бы не пропустить ни единого движения Безликого Бая. Пусть он и не понимал всей опасности этого человека, он инстинктивно чувствовал, что любая невнимательность может стоить ему жизни.

— Откуда ты?.. — выдохнул Мингуан, отчаянно пытаясь придать своему голосу хоть какой-то уверенности. — А впрочем, неважно. Ты же легендарный Безликий Бай. Вот только Хуа Чэн сумеет защитить и себя, и наследника Сяньлэ, поэтому даже не думай об этом.

— Никто не тронет моего супруга, не волнуйся. Он ведь нужен мне на суде в качестве свидетеля.

— На суде? — нахмурился Мингуан.

— Конечно, генерал, — миролюбиво улыбался Цзюнь У, оставаясь невероятно спокойным и разъярённым одновременно. — Я устроил перестрелку на мосту Инянь и понесу за это наказание. Однако, я ведь пытался всего лишь вырвать своего мужа из мерзких когтей Хуа Чэнчжу. Мной овладели испуг и отчаяние: вдруг я потеряю его? Я хочу, чтобы Се Лянь был свидетелем в этом деле.

— Ты убил его семью и превратил его жизнь в ад, — заметил Мингуан, на секунду забыв про распластанного на столе Пэй Су. — Он никогда не даст показания в твою пользу.

— О, генерал, поверьте, он будет защищать меня, — бинты натянулись, и теперь, несмотря на чрезвычайно жуткие пятна подступившей крови, между ними сверкнули белоснежные зубы Цзюнь У. Мингуан, чувствуя, как ледяной пот бежит по вискам, до самого последнего мгновения не мог сказать, скалится Цзюнь У от злобы или улыбается, даже когда тот закончил свою фразу: — В конце концов, в этом мире нет никого, кто любил и ценил бы его сильнее, чем я. Для Сяньлэ нет ничего важнее семьи, а я — единственный, кто есть в его жизни и кто всегда согласится вернуть его домой. Помяните моё слово, генерал: Сяньлэ встанет на мою сторону.

━━━━ ➳༻❀✿❀༺➳ ━━━━

— Гэгэ? — осторожно спросил Хуа Чэн, выводя застывшего Се Ляня из оцепенения. — Как ты?

Се Лянь моргнул. Отражение в длинном зеркале, встроенном в выдвижную дверцу роскошного шкафа, медленно приобрело очертания и заставило Се Ляня глубоко и неровно вздохнуть.

Новость о суде над Безликим Баем всего за несколько дней разлетелась по всей стране с ошеломительной скоростью лесного пожара, охватывающего сердца и умы всех, кто хоть немного соприкасался с преступным миром и мафией, что уже изживала свой век на основе постоянных войн, ссор и кровавых зачисток, устраиваемых как со стороны Безликого Бая, так и со стороны Кровавого Дождя.

После того, как рана Хуа Чэна стала чуть менее болезненной, он настоял на том, чтобы вся их семья отправилась обратно в столицу и пустила импульсы по нужным каналам судопроизводства и прокуратуры. Ши Цинсюань, сговорившись с Пэй Мином и его семьёй, смог пустить по всему криминальному миру весть о суде и о победе Хуа Чэна, используя для этого всё своё красноречие и азарт, с которым подходил к любому делу. Несмотря на сломанные конечности, этот юноша совершенно не мог усидеть на месте и всюду носился по каким-то встречам, деловым ужинам и партнёрским офисам, манипулируя информацией так умело и ловко, что уже к концу следующей недели нервы всех подпольщиков были на пределе. Среди некоторых кругов эта новость всколыхнула и недовольство, но оно уже активно подавлялось Черноводом, что с удовольствием навещал всех, кто был не согласен или крайне агрессивно на это реагировал, возгораясь раньше, чем Хуа Чэну было нужно.

Наконец, весть долетела и до залегшей на дно Юйши Хуан, обладающей в мафиозных кругах нравом скромным, но достойным. Её положение было наиболее устойчивым на протяжении многих лет, а авторитет не вызывал сомнений ни у кого, кроме как у Пэй Мина, что сейчас корпел над племянником и своей пострадавшей репутацией в Юнани. Ему пришлось долго и упорно успокаивать мэра Тайхуа, что хотел собственными руками спустить шкуру с Лазурного Фонаря Ци Жуна за чудовищную резню. Немая правительница Юйлун обладала самыми крепкими связями, в том числе и в судебной системе, и именно она стала основной действующей силой в деле Безликого Бая.

К сожалению, тот всё ещё обладал чудовищной силой и влиянием, а ещё — полными правами, о которых был осведомлён в полной мере. Он требовал открытого суда, выдвинул обвинение против Хуа Чэнчжу и вызвал Се Ляня своим главным свидетелем.

Когда об этом объявили публично, Хуа Чэн и Се Лянь уже вернулись в столицу, на свою территорию. Не желая рисковать лишний раз, они решили жить в гостинице, подчиняющейся напрямую Хуа Чэну. Нынешняя система безопасности не вызывала никаких сомнений, а вооружённая до зубов охрана денно и нощно мониторила камеры видеонаблюдения, фиксируя всех, кто приходил и уходил.

Номер, который снимали Хуа Чэн и Се Лянь, относился к самым роскошным и самым безопасным. Живя в нём, мужчины наконец-то смогли перевести дыхание, зализать собственные раны и наконец-то определиться с тем, что делать дальше.

— Я боюсь, — честно признался Се Лянь, опустив взгляд на живот собственного отражения. — У него есть какой-то план? Что, если госпоже Юйлун не удастся его сдержать, и тогда с тобой что-то случится?

— Чш-ш, — Хуа Чэн шагнул ближе, мягко положил свои прохладные руки на бледные щёки и заставил Се Ляня посмотреть на себя. — Гэгэ, всё хорошо. Пусть Безликий Бай и выдвинул мне обвинение, он не сможет ничего сделать. В конце концов, весь компромат, который он имел на меня, хранился в руках советника Мэй Няньцина, а тот его уничтожил своими собственными руками. Безликому совершенно нечего предъявить…

От имени Советника у Се Ляня сильно потяжелело в висках. Пришлось закрыть глаза и попытаться успокоить сбившееся дыхание, пустившееся вскачь от накатившего страха и боли за чужую смерть — причём за такую бессмысленную и болезненную. Хуа Чэн не стал ничего утаивать, когда Се Лянь стал задавать ему вопросы: рассказал осторожно, но всё же прямо и без заискиваний о том, что Мэй Няньцин выдал Хуа Чэну всю интересующую его информацию, рассказал всю историю Сяньлэ и, в конце концов, покончил жизнь самоубийством, не сумев справиться с грузом той вины и ответственности, которая лежала на нём из-за чужих сломленных судеб, убийств и безумия Цзюнь У.

Но как бы то ни было, Се Лянь был чувствительным юношей, в сердце которого не нашлось места злобе и ненависти. К тому же, он не только не знал всей подноготной, но и никогда не обвинял Мэй Няньцина, никогда не требовал от него объяснений и никогда не считал, что именно Мэй Няньцин виноват во всех его горестях. Слышать о том, что Мэй Няньцин все семь лет рвал свою душу от чувства вины и раскаяния, было дико и больно — даже ни в чём его не обвиняя, Се Лянь всё равно стал главной причиной его самоубийства.

Сколько ещё судьба будет над ним издеваться?

— Гэгэ, — позвал Хуа Чэн, позволив себе тихонько погладить осунувшиеся скулы зажмурившегося Се Ляня. — Тише-тише, всё хорошо, я рядом. Безликий Бай на суде ничего не сделает ни мне, ни тебе — пожалуйста, помни об этом. Я приставлю к тебе лучшую охрану. Дело будут вести люди Юйши Хуан и Линвэнь — они на нашей стороне. Пока Безликий Бай был заперт, он не мог собирать против меня материал, так что сейчас ему нечего мне предъявить. Гэгэ не стоит волноваться, но всё же…

Приласкав Се Ляня, Хуа Чэн всё же нашёл в себе силы растворить в своём сердце мягкость. Руки его осторожно опустились на тощие плечи Се Ляня, пока голос, расцветший на поджатых губах, насыщался строгостью и предостережением:

— Гэгэ, несмотря на то, что я готов ценой собственной жизни защищать тебя, всё же мы имеем дело с Безликим Баем. С человеком, что играючи ломает человеческую психику и манипулирует так умело, что ты не поймёшь этого, пока не погибнешь окончательно. Твоё присутствие на суде… несёт определённые риски. Хотел бы я уберечь тебя от этого, не рискуя тобой, не заставляя тебя испытывать это всё…

— Сань Лан, — Се Лянь уверенно перехватил его ладони и сжал со всей своей воробьиной силой. Взгляд его, расцвеченный страхом, всё же оставался непоколебимым и стойким, словно у великого полководца. — Мне действительно страшно, но я всеми силами постараюсь сделать так, чтобы… Чтобы не слушать его. Я не поддамся ему, больше нет. Я не подведу тебя!

— Гэгэ… Понимаешь… — Хуа Чэну было трудно что-то связно говорить из-за волнами накатившей нежности и любви. — Дело не в том, что я сомневаюсь в тебе. Ты сильный человек, по-настоящему сильный, и я ни секунды в этом не сомневаюсь. Я переживаю из-за того, что тебе снова будет больно.

Засмущавшийся Се Лянь, зажмурив глаза, на мгновение привстал на носочках и робко клюнул Хуа Чэна в щёку. На серьёзные поцелуи он всё так же не решался — слишком уж сильны были его душевные раны — однако, поддаваясь эмоциям, всеми силами старался проявлять вот такие маленькие знаки внимания.

— Сань Лан, ты же сам говорил, — промолвил Се Лянь, кладя свою собственную руку на ладонь Хуа Чэна. — Пока ты рядом — совсем не больно.

━━━━ ➳༻❀✿❀༺➳ ━━━━

Хуа Чэну не хотелось оставлять Се Ляня в одиночестве, однако суд требовал его немедленной явки для первостепенного разбирательства. Как обвиняемый, он будет вынужден несколько заседаний сидеть напротив Безликого Бая и защищаться; абсолютно все понимали, что судебный процесс растянется на несколько долгих месяцев, а то и лет.

Но следом за этим шли догадки о том, что ни Хуа Чэн, ни Безликий Бай этого не допустят, и всё закончится сегодня.

Хэ Сюань, лишившись поддержки в лице Хуа Чэна и Инь Юя, был вынужден в одиночку защищать не только Се Ляня, выступающего свидетелем со стороны Безликого Бая, но и Ши Цинсюаня и Пэй Су, которые успели зафиксировать все свои травмы и побои, что теперь должны были стать катализатором в судебном разбирательстве.

В бежевом костюме с иголочки Се Лянь чувствовал себя неуверенно. На ум сразу приходили воспоминания о том, как Безликий Бай вынуждал его одеваться официально и строго. Несмотря на то, что Се Лянь оказался под жесточайшим домашним арестом, всё же в первое время Безликий Бай, будучи всё ещё в кураже от своей тяжёлой и феноменальной победы, заставлял его разделять с ним радость чужих похорон. Он одевал его в лучшие костюмы, покупал ему лучший парфюм, тратя на имидж баснословные деньги, а потом, самодовольно улыбаясь, брал его за руку и вёл смотреть на кремацию собственных родителей.

Безликий не хотел, чтобы у Се Ляня оставались хоть какие-то зацепки за прошлое. Он не только превратил его семейный особняк в руины, но и способствовал тому, чтобы все члены дома Сяньлэ оказались сожжены и развеяны по ветру.

Глядя на своё отражение в зеркале, Се Лянь невольно сглотнул. В глазах, потемневших до цвета жжённого сахара, было место и страху, отчаянному, загнанному. Суд над Безликим Баем был для него ничем не лучше огненной пропасти, в которую и он, и Хуа Чэн могли в любой момент сорваться.

Если только не скинут Безликого Бая первыми.

Затянув изящный галстук, Се Лянь всё же вздохнул, взял выписки из официальных документов, которые успел сделать Хуа Чэн, и неспешно покинул номер.

Хэ Сюань, мерно куривший на парковке в своём угольно-чёрном, с тёмно-золотым галстуком костюме, окинул его понимающим взглядом и кивком пригласил сесть в машину.

На заднем сидении, пытаясь всеми силами выспаться, разложился Ши Цинсюань с костылями. Его сознание, сбитое от нервозности по поводу заседания, находилось в состоянии хаоса и легко подступающей паники: он дико не любил судебные разбирательства, прекрасно понимая, что от правосудия в нём только название. Он обвёл Се Ляня мутным от сонливости взглядом и кивнул, но на большее не решился.

— Во сколько будет суд? — тихо спросил Се Лянь, пристёгиваясь. — Мне стыдно признавать, но я не совсем понимаю, что происходит.

Хэ Сюань чуть повернул зеркало заднего вида, убеждаясь, что Ши Цинсюаня лучше не трогать.

— Власть помогла Цзюнь У вызвать тебя свидетелем, несмотря на то, что ты вроде как формально мёртв, — бесстрастно ответил Хэ Сюань. — И на суде будет поднят этот вопрос. Когда судья обратится к тебе после того, как возьмут твои отпечатки пальцев и убедятся в том, что ты тот самый Се Лянь — говори правду. О том, что Цзюнь У принуждал тебя, издевался над тобой и обрубал все попытки сбежать или хоть как-то заявить о себе. Не говори больше нужного, но и не утаивай ничего. С остальным Хуа Чэн разберётся.

Се Лянь и не сомневался.

Пытаясь подавить нервозность, он то и дело оглядывался по столичным улицам. Хэ Сюань вёз их по самым оживлённым, но при этом и самым открытым проспектам и переулкам, чтобы лишний раз не подставлять людям Безликого свою шею. Всю дорогу Се Лянь молчал, не зная, что конкретно спросить из тысячи тех вопросов, которые жужжали в его черепе отвратительными насекомыми. Конечно, Хуа Чэн постарался рассказать ему всё, что будет его касаться на судебном заседании, однако Се Лянь слишком долго не был в обществе, чтобы не чувствовать тревогу перед таким серьёзным и сложным процессом.

На улице стояла глубокая осень. Кленовые костры, полыхающие под свинцовым куполом неба, наконец потухли и обратились в изуродованные обнажённые тени, потрескивающие от порывов стылого осеннего ветра. Пальто, в которое кутался Се Лянь, совершенно не согревало, напротив — оно мешалось, казалось лишним и чересчур тонким, чтобы в нём прятаться.

Возможно, в Се Ляне просто говорила подступающая истерика.

Вся дорога казалось долгой, но вместе с тем бесконечно короткой. Се Лянь чувствовал себя утопающим, который пытается выплыть к спасительной глади воды, пока силы всё больше покидают его, а ноги взрываются судорогами. Так и Се Лянь, пытаясь выплыть из своего страха, ставя себе маркеры в духе «вот после этого поворота я точно перестану нервничать», захлёбывался всё сильнее.

Здание суда, раскинувшееся на одной из центральных улиц, угрожающей тенью возвышалось над толпами неравнодушных, собравшихся по обе стороны от крыльца. Местной полиции пришлось рассредоточиться по периметру, подавляя особо сильные волнения и раз за разом расчищая дорогу, ведущую к центральному входу. Когда машина припарковалась, а все силы были брошены на помощь Ши Цинсюаню, всё ещё страдающему в гипсе, Се Лянь против воли засмотрелся на величественные колонны и украшенные лепниной бортики, со злой тоской отмечая, что здание суда было чудовищно похоже на родовое поместье Сяньлэ.

Там, где всё началось, всё же и закончится.

У Се Ляня сбилось дыхание, когда он, неустанно оглядываясь на полицейских, ступал шаг за шагом к центральному входу. Не зная, чего ожидать, он почти отовсюду чувствовал угрозу и нависшую над ними напасть. От людского гула, встретившего их с Ши Цинсюанем и Хэ Сюанем, сильно болела голова и меркло в глазах — особо шустрые умудрялись его фотографировать из толпы, а в паре шагов стояла громоздкая аппаратура профессиональных камер и целого штата операторов и журналистов. История, произошедшая семь лет назад, основательно потрясла всю страну и по-прежнему оставалась одной из самых обсуждаемых. На Се Ляня смотрели как на воскресшего из мёртвых, как на предателя, как на великомученика, — сотни и тысячи взглядов, злых и сочувственных, опасливых и недоверчивых, были направлены на него вместе с выкриками и плакатами, которые пытались просунуть через руки полицейских.

Се Ляню хватило лишь одного взгляда на толпу, чтобы сердце разбилось вдребезги.

«Сяньлэ должны были умереть!»

«Правосудие накажет Безликого Бая!»

«Бесчинствам придёт конец!»

«Тюрьма педофилу и убийце!»

«Давно нужно было всех перебить!»

Се Лянь не видел их лиц. Они все были смазаны, расцвечены восклицаниями, руганью, словами поддержки. В руках эти громкие тени сжимали плакаты настолько разные, что не только Се Ляня, но даже Ши Цинсюаня начало мутить. Одни изображали расколотую маску Безликого Бая — его отличительный знак, придуманный общественностью за непредсказуемый, вспыльчивый нрав, — другие изображали карикатуры на Хуа Чэна, Цзюнь У и Се Ляня, одетого в платье с вырезом и якобы соблазняющего влиятельного мафиози на стороне. Общественность бурлила, не могла определиться, не могла решить, кого им ненавидеть.

— Не смотри, — рыкнул Хэ Сюань, дергая его за плечо и заставляя отвернуться от людей.

«Гэгэ, закрой глаза. Как Орфей не мог смотреть на Эвридику, так и ты не смотри».

Вздохнув, Се Лянь устало, концентрируясь на пульсирующей в висках боли, поднялся по ступенькам и отдался в руки полицейских вместе с Ши Цинсюанем. Чтобы не нервничать, Се Лянь скрестил на груди руки, пытаясь отгородиться от реального мира. Повязка на плече мешала, не позволяла нормально жестикулировать; холодное пальто сползало, мешалось и нервировало всё сильнее.

Внутри было чудовищно много людей. Полицейские, вооружённые до зубов, внимательно следили за всем происходящем и держали оружие наготове: нервы всех были взвинчены и доведены до предела. Полицейская форма мельтешила вместе с дорогими костюмами свидетелей, приставов и допущенных к делу журналистов. Все они перешёптывались, словно змеи в саду, делились своими переживаниями и надеждами на это дело; их голоса доносились до Се Ляня словно сквозь толщу воды и вместе с тем звучали так громко и ясно, что Се Ляню хотелось спрятаться, закрыться от всего мира или сбежать от него вместе с Хуа Чэном.

Се Лянь оглянулся, но знакомого красного пиджака нигде не было видно. Се Лянь прикусил губу. Вдруг что-то случилось? Вдруг всё это — всего лишь ловушка, профессионально, с огромным размахом организованная Безликим Баем для того, чтобы ударить побольнее, чтобы сломать окончательно и доказать, что мир подчиняется лишь ему одному?

— Се-сюн, — шепнул Ши Цинсюань, чуть толкая его здоровым плечом. — Всё хорошо, слышишь? Хуа Чэн, должно быть, уже в зале. Пойдём скорее. И, главное, ничего не бойся, мы все рядом, угу?

— Угу, — машинально кивнул Се Лянь ровно за мгновение до того, как полиция открыла перед ним внушительных размеров дверь, украшенную деревянной резьбой.

В судебном зале, в отличие от всего остального мира, царствовало удушье и тишина. Все трибуны были забиты незнакомыми людьми, в числе которых несколько сидели с диктофонами и планшетами, приготовившись вести трансляцию в СМИ. Некоторых из них Се Лянь словно бы видел в Доме Блаженства, но он не позволил себе цепляться за эту мысль, чтобы не вешать на свою душу оковы бесполезных надежд.

Скользя расфокусированным взглядом по одиночным резным столам, расставленным друг от друга на расстоянии полутора метров, Се Лянь с отчаянием посмотрел на скучающего Хуа Чэна, который играючи вертел на костяшках пальцев какой-то мелкий предмет. С одной стороны от него сидел бледный Инь Юй, один рукав которого был завязан в узел как раз на месте культи, а по другую — незнакомый молодой юноша с курчавыми волосами, облачённый в военную форму. Инь Юй имел юридическое образование и всегда, до стёртого о зубы языка защищал Хуа Чэна на всех судебных процессах. Как итог, его босс всегда выходил сухим из воды и жаловал Инь Юю круглую сумму денег в качестве зарплаты. Другого юношу звали Цюань Ичжэнь, и он был привлечён лишь в качестве личного охранника.

Увидев ненормально бледного и взволнованного Се Ляня, Хуа Чэн позволил предмету спрятаться в его ладони. Мягко кивнув, он всем видом внушал Се Ляню спокойствие; его губы, на которые Сяньлэ внимательно смотрел, беззвучно произнесли несколько слов поддержки и извинений за беспокойство.

Помимо него, в зале чёрно-белыми статуями восседали приставы и сама главная судья. Бесстрастные голубые глаза, смерив Се Ляня высокомерным взглядом, тут же сверкнули любопытством и желанием как можно скорее начать судебное разбирательство. Всемогущая владыка Линвэнь, кивнув в качестве приветствия, терпеливо дождалась, пока ссутулившийся под её острым взглядом Се Лянь и Ши Цинсюань займут свои одиночные места.

Се Лянь почувствовал, как его лицо начинает сгорать от стыда и отвратительного ощущения, что все взгляды направлены лишь на него одного. Даже скинув пальто и чуть ослабив галстук, он всё равно не мог как следует вздохнуть и успокоить разбитые нервной дрожью пальцы. Потупив взгляд на бутылке с водой, что была на каждом столе, он совершенно поник, желая как можно скорее слиться с мебелью.

Послышался стук судейского молотка, а затем немой зал наполнил холодный и звонкий голос Линвэнь:

— Так как весь судейский штат и судебная коллегия в сборе, первое заседание по делу Цзюнь У объявляется открытым. Приведите подсудимого Цзюнь У.

Се Лянь вздрогнул. Слова приставов и судьи он не улавливал, полностью увязнув в беснующейся в его голове тьме и тревогах; онемевшие от холода пальцы, впившись в пластиковую прозрачную бутылку, задрожали ещё сильнее. Кто-то куда-то вышел, кто-то что-то сказал, но Се Лянь, словно оглохнув, совсем этого не замечал, опустив потухший взгляд на собственные руки.

Нельзя поднимать взгляд. Нельзя поднимать взгляд. Нельзя поднимать взгляд…

От волнения перехватило дыхание. Не шевелясь, не дыша, не чувствуя себя живым человеком, Се Лянь словно со стороны ощутил чьё-то чужое присутствие. Человек, которого привели два полицейских, не был скован наручниками; он шёл к своему месту изящно и спокойно, словно гордый император к своему собственному трону. Краем глаза Се Лянь заметил, что одет Цзюнь У был в костюм траурного белого цвета, больно режущим по глазам всем, кто смотрел на него чуть дольше положенного.

Цзюнь У не остановился рядом с ним и даже не посмотрел.

Се Лянь зажмурился. Органы внутри медленно смещались не на свои места, а по виску стекала крохотная капелька ледяного пота.

Цзюнь У величественно сел за круглый стол перед судьёй. Бинтов уже не было на его лице, и Линвэнь немного передёрнуло от вида развороченной осколками кожи.

— Подсудимый, клянётесь ли вы говорить правду и ничего кроме правды?

— Клянусь, ваша честь, — низким голосом ответил Безликий.

Началось судебное слушание. Сперва Линвэнь, как верховная, уточняла самые основные моменты жизни Цзюнь У: его настоящее имя, возраст, дату и место рождения, — и на все вопросы Цзюнь У отвечал с завидным спокойствием, так, словно он ведёт праздную беседу, а не отвечает перед судом.

Линвэнь дала слово двум своим коллегам, сидящим по правую и левую руку от неё, целиком обратившись в наблюдателя. Секретари и журналисты, не переставая, фиксировали их беседу на ноутбуках и диктофонах.

За первые полтора часа, которые Цзюнь У рассказывал о своей биографии, агентстве недвижимости Уюн и инвестициях в фармакологическое дело, Се Лянь выпил почти половину бутылки воды, выдавая этим всю свою нервозность и зарождающуюся панику. Иногда, зажимаясь всё сильнее, он бросал кроткий взгляд на внимательно слушающего Хуа Чэна, желая убедиться, что с ним всё хорошо. Хуа Чэн отвечал на его беспокойный взгляд нежной полуулыбкой и осторожным кивком, как бы говоря, что всё под контролем.

Несмотря на то, что речь Цзюнь У текла плавно и уверенно, Се Лянь знал, что больше половины из его рассказа — всего лишь ширма, за которой пряталось сутенёрство и торговля наркотиками, четверть из которых Се Лянь как минимум испробовал на себе. Знал это и Хуа Чэн, вдруг вскинувший руку.

— Ваша честь, могу ли я возразить? — прервал Хуа Чэн.

Линвэнь стрельнула в него глазами, а Инь Юй ткнул его локтем в бок.

— Вы сможете возразить, когда вас привлекут к делу, — холодно ответила Линвэнь.

— Даже если у меня есть доказательства? — в единственном глазу Хуа Чэна мелькнула лисья хитрость.

Линвэнь и её коллегия долго молчали. Цзюнь У, не удостоив Хуа Чэна даже взглядом, терпеливо ждал, пока ему разрешат продолжить.

Спустя долгие минуты, Линвэнь неопределённо кивнула и заключила:

— Вы сможете возразить после того, как будет выслушан первый свидетель со стороны господина Цзюнь У.

Се Лянь сглотнул и прижал ко рту ладонь, чувствуя, как тошнота от волнения и страха начала ворошиться на дне его желудка. Погрузившись в бурлящее море сомнений, Се Лянь совершенно не заметил, когда чистый голос коллеги Линвэнь вдруг назвал его имя и вызвал ко столу.

Безликий Бай уже удалился на свою трибуну, освободив место. Теперь, сидя в зале наравне со всеми, он внимательно наблюдал за Се Лянем строгим, несколько разочарованным взглядом, которым смотрят на неразумных детей, держащих в слабых ручках редкую и хрупкую драгоценность. Сгорая от страха, Се Лянь неловко поднялся и медленно, оттягивая этот момент как можно сильнее, подошёл к столу на негнущихся ногах и, помешкав, сел за него. В нос тут же ударил стойкий запах парфюма Цзюнь У, всё ещё сверлящего его затылок требовательным взглядом, и Се Ляня мелко затрясло.

— Клянётесь ли вы говорить правду? — повторила Линвэнь.

— Да, ваша честь, — его голос сильно охрип, словно от простуды.

— Ваше имя — Сянь Лэ?

— Нет, ваша честь.

Журналисты встрепенулись.

— Именем Сянь Лэ господин Цзюнь У стал звать меня после брака по принуждению. Имя, данное мне от рождения — Се Лянь.

По трибунам единой волной пронёсся пока неуверенный ропот приставов и свидетелей.

— Что значит — «после брака по принуждению»? — Линвэнь, будучи осведомлённой о деле и уже давно принявшей сторону Хуа Чэнчжу, уцепилась за эту мысль и принялась её развивать, слегка меняя ход следствия. Теперь основная задача лежала на плечах Се Ляня.

У Се Ляня пересохло в горле. «Принудительный брак» — термин, который ему втолковал Хуа Чэн, потому что на момент войны Уюн и Сяньлэ Се Лянь не был уверен, как точно это назвать. Если обращаться к его собственным чувствам, то себя он ощущал скорее трофеем, что Цзюнь У взял себе по праву после ошеломительной победы.

Однако, Цзюнь У заставлял его называть себя «любимым», «мужем» и «дражайшим супругом». Он всегда говорил ему, что бесконечно любит его, что Се Лянь для него — целый свет, и что нет на свете никого, кто смог бы выстоять перед разрушительным желанием Цзюнь У быть с ним.

Это было жестоко и бесчеловечно, даже хуже, чем обращение с собакой. Даже когда Цзюнь У хлестал его плетью и насиловал, он шептал ему о том, что это — любовь, что Се Лянь дрожит так не от боли и разрывающейся на части души, а от страсти и похоти, в которой они погрязли.

В конечном итоге… Се Лянь не знал точно, что такое «брак по принуждению».

— Это значит, — неуверенно начал Се Лянь, сутулясь. — Что господин Цзюнь У заставил меня стать его супругом, хотя я был против и чётко говорил «нет». После свадьбы он стал называть меня Сянь Лэ — это была игра слов, которая складывалась из названия корпорации моего отца.

— Сколько вам было на момент свадьбы?

— Шестнадцать.

— Как именно он заставил вас стать его супругом?

Если бы Се Ляню дали пистолет, он уже пустил бы себе пулю в висок.

— Однажды моя семья… Мои родители устроили званный вечер в честь Нового года. Мне тогда было пятнадцать, и в тот вечер мы впервые познакомились с Цзюнь У…

Несмотря на то, что рассказ был сбивчивым, неровным из-за того, что Се Лянь постоянно задыхался, всё же он пестрил деталями, которые ни один человек не придумал бы в трезвом уме и ясной памяти. Несмотря на слёзы, подступившие к глазам, и ком, от которого всё внутри горла разворотило огнём, Се Лянь ничего не утаивал. Он рассказывал и про смерть родителей, и про свои собственные похороны, и про то, как Цзюнь У первый раз после свадьбы попытался затащить его в постель, а затем, получив весьма болезненный и отчаянный удар по голове фарфоровой статуэткой, стоящей на каминной полке, впервые использовал афродизиак.

Всё внутри Се Ляня словно перекрутило на мясорубке. Каждое слово, с трудом вырываемое из горящей истерикой груди, звучало хрипло и отчаянно; Се Лянь словно вскрыл свою собственную грудь и каждой фразой загонял в обнажённое сердце всё больше и больше стрел, выпущенных Цзюнь У. В конце концов, не в силах больше сдерживаться, Се Лянь согнулся почти до самого стола и закрыл лицо рукой, позволяя слезам течь сквозь дрожащие пальцы.

Ему хотелось выть. Взглядов, боли, ответственности и лживых слов было так много, что они в конце концов стали наковальней, придавившей Се Ляня к этому проклятому круглому столу, за которым некоторое время назад сидел его муж и мучитель. Уже не хотелось ни разбираться, ни ставить Цзюнь У ультиматумы, не хотелось рассказывать и оправдываться. Если бы не Хуа Чэн, раздражённо бросающий со своей трибуны фразы в духе «дайте ему успокоительное, вы что, слепые?!», Се Лянь ещё пятнадцать минут назад закончил бы свой рассказ признанием в том, что это недоразумение, и вообще-то он любит Цзюнь У, только, пожалуйста, прекратите это, я больше не могу этого выносить.

Психолог, неприметная молодая девушка с тонкими короткими ногтями, тихо подсела к нему и протянула стакан с мутной белой водой. В ней, судя по запаху, было перемешано противосудорожное.

Судьи не торопили, журналисты не давили. Психолог осторожно взяла его руку в свою, с горечью заметив на чужом лице отблеск страха и паники. Уговорив Се Ляня выпить лекарство, она потратила ещё минут десять на то, чтобы внушить, что ничто и никто ему не угрожает, что полиция защитит его и что судьи хотят лишь справедливости.

Наконец, когда приступ немного отступил, Се Лянь попытался отдышаться. От горячего воздуха сильно ломило виски, и юноше пришлось немного надавить на них, чтобы притупить боль. Когда он поблагодарил девушку и уже поднял более осмысленный взгляд на Линвэнь, он хотел продолжить, однако всё его тело вдруг парализовало от сочувственного голоса Цзюнь У высоко за спиной:

— Вот видите, владыка Линвэнь? Разве может человек, который так сильно затравил моего супруга и внушил ему эту компрометирующую ложь, остаться на свободе?

Линвэнь, будучи сбитой с толку его словами, хмуро посмотрела на Цзюнь У. Она инстинктивно почувствовала неладное.

— Что вы имеете в виду? — уточнила она.

— Я говорю о том, что Се Лянь был любящим и верным мне супругом до тех пор, пока его не похитил и не удерживал в плену Хуа Чэн, запугавший его и внушивший этот бред.

Трибуны взорвались оглушительным криком, в том числе и со стороны Хуа Чэна. Се Лянь круто развернулся и встретился ошарашенным взглядом со спокойными глазами Цзюнь У, в которых плескался азарт и угроза.

— Что?.. — глупо переспросил Се Лянь, но гам в судебном зале заглушил его голос.

— Разве не так, Сяньлэ? — улыбнулся Цзюнь У, и тут же продолжил с нажимом, с удовольствием любуясь, как с каждым его словом сердце Се Ляня бьётся всё реже и реже. — Я не прав? Разве ты не любишь меня?

Всё было кончено.

Се Лянь больше не мог этого выносить.

Страх, горе, тревога, бесконечная боль и отчаяние, слёзы, паника и обида, хаос, злоба, желание убить себя, желание кричать, желание прекратить это всё и остаться в тишине…

Было ощущение, что позвоночник вдруг сломался. Звон в ушах, порождаемый криком приставов и журналистов, наконец-то перерос в белый шум, от которого сознание плыло, уступая место равнодушию.

Кого он любит? Хуа Чэна или Цзюнь У? И кто любит его?

А есть ли, в конечном итоге, какая-то разница?

Се Лянь ничего не ответил, но Цзюнь У и не надеялся на это. Девушка с аккуратными ноготками помогла Се Ляню подняться и занять своё прежнее место, не переставая разговаривать с ним и отвлекать от мыслей. Сквозь туман слышался стук молоточка Линвэнь, отчаянно призывающей к тишине.

— Се Лянь? — чуть постаравшись, Ши Цинсюань смог до него дотянуться и потрепать за рукав. — Эй-эй, Се-сюн, ты как?

Се Лянь не отвечал и пусто смотрел перед собой.

Молоточек Линвэнь слышался ему ударами молотков о заколачиваемый гроб.

Когда в зале наконец-то воцарилась звонкая тишина, Се Лянь не понял. Не моргая, он продолжал тихо всхлипывать, но в глазах его царило равнодушие, а губы не были тронуты дрожью. В целом, он стал походить на обычного, чуть более отстранённого человека, если бы не бесконечно текущие слёзы, от которых глаза болезненно покраснели.

— Есть ли у господина Цзюнь У пояснение своим словам? — сдержанно спросила Линвэнь.

— У меня есть, — внезапно поднял руку Хуа Чэн, и на сей раз Линвэнь не могла его игнорировать. Не услышав возражений, Хуа Чэн продолжил: — Владыка Линвэнь, у меня есть материалы, которые помогут разобраться в образовавшейся суете.

— Продемонстрируйте, — холодно ответила женщина.

Инь Юй неспешно поднялся и забрал у Хуа Чэна серебристую флэшку, которой тот всё это время играл. Отдавая её приставу, он пояснил:

— Мужчина по имени Мэй Няньцин, служивший правой рукой Цзюнь У, передал нам эти материалы незадолго до того, как покончить жизнь самоубийством. В них вы найдёте информацию не только касательно Се Ляня, но и всего дела Цзюнь У.

Ажиотаж, вызванный этим заявлением, позволил Цзюнь У переглянуться с некоторыми людьми в зале. Они, якобы не в силах выносить этого беспредела, тут же поднялись и гордо удалились из зала.

Никому в зале и невдомёк было, что они отправились не к выходу, а к крыше, где были заранее спрятаны сумки с оружием.

Пристав подсоединил флэшку и вывел на общий проектор несколько папок с файлами. Среди них были такие файлы как «Война с Сяньлэ», «Деятельность Уюн», «Се Лянь» и многие другие, и пристав, щёлкнув по файлу с именем Се Ляня, тут же вывел на экран множество фотографий, включая отсканированные медицинские заключения, фотографии паспортов и свидетельство о браке. Там же были фотографии со свадьбы и свадебного обряда, на которых чётко было видно, что Се Лянь, будучи совсем ещё ребёнком, был напуган и всеми силами сдерживал слёзы бессильной ярости. Дальше шли несколько видео, снятые кем-то исподтишка, на которых отчётливо была слышна ругань и звуки битой посуды; Цзюнь У, хватая Се Ляня за отросшие волосы, изо всех сил впечатывал его в стену с такой силой, что ближайшие картины с треском падали. Когда подросток, едва не потеряв сознание, падал на пол, Цзюнь У хватал его за одежду, пытался поставить на ноги и приводил в чувство через пощёчины.

Зал уже не стеснялся в выражениях, а Линвэнь, уже потерявшая бдительность, даже не пыталась прекратить этот балаган, поскольку сама ошарашенно смотрела на экран и наблюдала за чудовищным, почти звериным насилием со стороны Цзюнь У.

Хуа Чэн был единственным, кто не смотрел видео. Вместо этого он всем своим существом обратился к абстрагировавшемуся от мира Се Ляню, ненавидя себя за то, что не может подбежать к нему и обнять.

Когда фото и видео подошли к концу, пристав открыла другую папку, и теперь реакция стала ещё более негативной и громкой: страсти кипели, сотрясая стены судебного зала. Фотографии запечатлели эпизоды военных разборок семилетней давности, на которых Цзюнь У направлял оружие на людей, поставленных на колени, или же переступал через трупы с таким равнодушием, что многие в зале ощутили приступ тошноты и отвращения.

Лишь Цзюнь У, оказавшийся в центре этой бурлящей лавы обвинения и всеобщей ненависти, чему-то спокойно улыбался.

На улице пошёл дождь. Это показалось Се Ляню гораздо интереснее, нежели перекрикивающие друг друга журналисты, и он перевёл пустой взгляд на посеревшее окно, стремительно запотевающее от разницы температур.

— Подсудимый Цзюнь У, — дрогнувшим голосом произнесла Линвэнь, когда толпу удалось утихомирить. — Вам есть… что сказать в свою защиту?

Цзюнь У вдруг усмехнулся.

— Да, ваша честь. Приготовьтесь выслушать мой ответ…

В это самое мгновение в коридоре за пределами судебного зала послышались крики и перестрелка. Тяжёлые двери распахнулись, и внутрь хлынули потоки наёмников в белых одеждах и белых масках, одна половина которых смеялась, а другая — плакала. В воздухе прозвучало несколько предупреждающих выстрелов, и все, кто находился в зале, с ужасом рухнули со своих мест на колени, закрывая голову. Послышались крики, ругань и угрозы, от которых у Се Ляня из-под ног ушла земля.

Паника и страх охватили весь судебный зал; кое-кто, причитая о собственных семьях, тут же расплакался и уже был готов умолять о пощаде. И хотя наёмники не предпринимали никаких намерений убивать, всё же насилием сочилось каждое их движение: так, например, с глухим вскриком Линвэнь рухнула на пол после того, как одному из банды не понравилось её чересчур равнодушное, холодное лицо, по которому он тут же ударил хлёсткой пощёчиной.

Ши Цинсюань, почти сразу же свалившись под стол, нетерпеливо дёрнул Се Ляня за руку и вынудил сесть рядом, нагибаясь к земле под страхом быть расстрелянным.

— Се Лянь, на всякий случай, — шепнул Ши Цинсюань и, скользнув рукой под штанину целой ноги, выудил из ботинка небольшой заряженный револьвер. Несмотря на то, что в зале царил хаос и неразбериха, Ши Цинсюань уже имел с подобным дело, и потому нервничал не больше обычного.

— Как?.. — прохрипел Се Лянь, когда ему в руки сунули оружие.

— Се Лянь, в столице всё подчиняется Хуа Чэну, суд — в том числе. Оружие есть у любого, вон, гляди, даже у Хэ-сюна… Спрячь, спрячь скорее!

Се Лянь тут же сунул пистолет за ремень, прикрыв его пиджаком.

— Что происходит?.. — беспомощно спросил Се Лянь.

— Это…

Ши Цинсюань не успел ответить, потому что его тут же накрыла чужая широкоплечая тень, а в плечо впился каблук лакированного ботинка Цзюнь У. Рухнув на спину, Ши Цинсюань болезненно поморщился — сломанную ногу тут же свело судорогой.

— Лежать, — спокойно припечатал Цзюнь У прежде, чем схватил Се Ляня за руку и поднял с пыльного пола. — Сяньлэ, мы уходим.

— Отпусти меня! — почти истерически взвыл Се Лянь, пытаясь брыкнуться посильнее. На их перепалку теперь были устремлены все ошарашенные и тревожные взгляды, в том числе и Хуа Чэна, в голову которого были направлены три прицела. Несмотря на это, всё внимание Хуа Чэна было сосредоточено на Се Ляне и Цзюнь У. — Никуда я с тобой не пойду, не трогай меня!

У Цзюнь У не было времени терпеть эти жалкие попытки вырваться. Рыкнув, он сжал кулак и чуть ли не со всей силы ударил Се Ляня под рёбрами, заставив поперхнуться от боли и собственных слов. Слабость, охватившая обмякшее тело, ядовитым огнём загорелась на всём солнечном сплетении и желудке, свернувшемся от тошноты узлом. На краю сознания Се Лянь услышал, как Хуа Чэн что-то кричал ему, пока в его скулу не ударил приклад чьей-то винтовки.

— Сань… — Се Лянь попытался что-то сказать, но кашель сильно сдавил горло. — Ты… Отпусти меня!..

Цзюнь У совершенно его не слушал. Небрежно подхватив тощее обмякшее тело, он взвалил его на своё плечо, не позволив пиджаку задраться лишь чудом; отправив своих людей вперёд на зачистку, он осторожным шагом покинул зал суда и устремился к лестнице.

— Всё хорошо, Сяньлэ, — нежно шептал Цзюнь У, похлопывая его по бедру. — Ты так сильно плакал на суде… Боюсь представить, что Хуа Чэн с тобой делал, — его рука вдруг сильно сжалась, впившись в ногу Се Ляня до чёрных синяков; Се Лянь болезненно поморщился. — Но это ничего, я всё исправлю…

Судя по холоду, резко пронзившему всё тело Се Ляня, они выбрались на крышу. Где-то отдалённо слышался шорох вертолётных лопастей, перемешивающийся со свистом ледяного осеннего ветра и дождя, барабанящего по бетону.

Когда ослепляющая боль немного отступила, Се Лянь снова попытался вырваться, и на сей раз ему даже удалось соскочить с плеча Цзюнь У. Глухая боль от удара о крышу на мгновение вспыхнула в локте и коленях, но она казалась совсем смешной по сравнению с тем, что Се Ляню пришлось уже испытать. Перевернувшись, он попытался вскочить на ноги или хотя бы отползти в сторону лестницы, когда разъярённый Цзюнь У, схватив его за волосы, грубо задрал его голову назад и схватил за шею.

— Смеешь мне перечить? — прорычал Цзюнь У, непозволительно низко склонившись над ним. — Когда окажемся в безопасности, клянусь, я всю душу из тебя вытрахаю, чтобы научить покорности.

Два звонких выстрела вдруг прозвучали в воздухе оглушающе громко, а затем оба наёмника Цзюнь У, пошатнувшись, рухнули на мокрую крышу со сквозными ранами во лбу и груди.

Цзюнь У и Се Лянь почти одновременно посмотрели в сторону лестницы.

Демонстративно перезарядив пистолет, Хуа Чэн озлобленным зверем шагнул им навстречу, совершенно не шелохнувшись от ледяного дождя, тут же пропитавшего его кровавый костюм. На лице градоначальника, яростном и равнодушном одновременно, уже виднелась чья-то кровь, но, очевидно, не его.

Казалось, каждый его шаг вынуждает дождевые капли зависнуть в воздухе, а затем упасть обратно в небеса, снизу вверх. От его холодной ненависти, что ореолом царила вокруг гордой фигуры, бетон под ногами промерзал насквозь и рассыпался; Хуа Чэн глядел прямо и злобно, больше по-демонически, нежели по-человечески.

— Отпусти его, — голос градоначальника был способен осушить моря и обернуть реки вспять; всё в нём звенело от ярости и желания убивать.

Ветер, поднятый лопастями вертолёта, откинул его угольные волосы с лица, в полной мере явив миру те острые и властные черты, которые слишком часто становились последним, что многие люди видели в своей жалкой жизни.

— Отойди, Хуа Чэн, — рыкнул Цзюнь У, косясь на лежащий рядом пистолет. — Если дашь нам уйти, то я уступлю тебе. Отдам Юнань. Признаю своё поражение.

— Мне плевать на Юнань и твоё поражение, — ледяным голосом отрезал Хуа Чэн. — Просто.Отпусти.Се.Ляня.

Каждое слово он чеканил строго, и вместе с тем его низкий голос дрожал от подавляемой злобы. Нацелив пистолет точно в Цзюнь У, он неспешным, напряжённым шагом подступал к ним всё ближе и ближе, сокращая дистанцию и позволяя разбитому Се Ляню учуять уже знакомый запах ветивра и мха.

— Вы очаровательны, — криво усмехнулся Цзюнь У. — Так и быть, забирай эту подстилку себе.

И действительно, Цзюнь У одним сильным движением поднял Се Ляня на ноги и толкнул Хуа Чэну, а пока они замешкались, тут же наклонился и подхватил упавший пистолет, вскинув его в сторону Хуа Чэна и намереваясь пристрелить его; сам Хуа Чэн, схватив Се Ляня, тут же рухнул на колено, подхватывая Се Ляня и не позволяя ему разбиться, и с силой оттолкнул в сторону, подальше от их с Цзюнь У разборок. Из-за броска Хуа Чэна, всё ещё не оправившегося от раны, повело, и он упал на спину, тут же вскинув пистолет вверх и целясь Цзюнь У ровно в трахею. Ни один из них не собирался уступать, ни один из них не собирался оставлять другого в живых. Их вражда была столь долгой и кровавой, что решиться всё должно ровно здесь и сейчас, вне зависимости от того, сколько последствий это может принести.

Се Ляня отбросило в сторону, заставив пару раз перекатиться по холодному бетону; пистолет, спрятанный под пиджаком, выпал и теперь красноречиво блестел в свете свинцового дождя, омывающего небо и землю. Увидев его, Се Лянь вздрогнул.

А затем внутри него что-то сломалось.

Хуа Чэн ощерился, хоть и прекрасно понимал, что находится в ужасно невыгодном положении. Холодный дождь, хлеставший по лицу, заливал его единственный глаз и сбивал прицел. В отличие от него, распластанного под ногами Цзюнь У, у самого Безликого была куча слепых зон и огромное преимущество перед соперником. Если он постарается, то всё решится лишь одним выстрелом.

— Зря ты отказался от моего предложения, градоначальник Хуа, — усмехнулся Цзюнь У, осторожно занеся над Хуа Чэном ногу и вдавив каблук в его живот, унижая ещё больше. — Придётся теперь умереть, как шелудивому псу. Без почёта. Без достоинства. Без имени…

— Опусти пистолет! — чужой голос прозвучал звонче громового раската, прокатившегося по свинцовым небесам.

Хищные глаза Цзюнь У обратились к Се Ляню. Тот, дрожа всем телом, одной здоровой рукой сжимал револьвер и направлял его на Цзюнь У; в распахнутых глазах, загоревшихся янтарным золотом, впервые за долгое время не было ничего, кроме яростной уверенности.

Такой, которая может гореть лишь в глазах тех, кто согласен отдать свою собственную жизнь за своего любимого человека.

— Опусти чёртов пистолет, — чуть тише, но гораздо нетерпеливее и злее повторил Се Лянь.

— Тц-тц-тц, — покачал он головой, сняв пистолет с предохранителя. — Сяньлэ, ты не выстрелишь.

— Не выстрелю?! — воскликнул Се Лянь. — Ты целишься в человека, который для меня ценнее моей чёртовой жизни! Жизни, которую ты, тварь, отобрал у меня, перебив мою семью и на семь лет изолировавший меня от мира. Да назови мне хоть одну причину, по которой я не должен выстрелить в тебя!

Несмотря на полыхающую в зрачках ярость, Се Лянь дрожал, едва сдерживая свою истерику. Всё то бесконечное отчаяние, заполнившее душу, возгорелось, словно нефть, заставляя теперь полыхать всё вокруг от той бесконечной боли и злобы, отравивших тело и душу Се Ляня, что не смог смотреть на сцену унижения Хуа Чэна.

Даже если он и умрёт, то как минимум унесёт с собой в могилу и этого ублюдка.

— Се Лянь, не… — хрипнул Хуа Чэн, когда Цзюнь У ещё сильнее надавил на живот, практически давя ему органы своим весом. — Не на…

Болезненная судорога, сковавшая руку, заставила его пистолет дрогнуть, и Се Лянь почувствовал, как последние тормоза ему сносит этими хлопками ледяного ветра, пронизывающего насквозь вместе с дождём.

Цзюнь У медленно перевёл пистолет на Се Ляня. Пусть он и говорил, что тот не выстрелит, всё же своими движениями он выдавал опаску, собственный страх.

— Сяньлэ, ты практически вырос под моим присмотром. Я всю жизнь воспитывал тебя «под себя», и мне ли не знать, выстрелишь ты или нет?

— А то, что учитель Мэй умрёт, ты тоже знал? — взъерепенился Се Лянь. — Или то, что я встречу Хуа Чэна, которого спас когда-то давно, спрыгнув с моста? Знал ты, что следовало его убить, если хотел спасти свою поганую шкуру?! Да ничего ты не знаешь!

— О? — удивлённо поднял брови Цзюнь У. — Спас? Когда же это было? Ты всегда был тщедушным, разве смог бы я отличить его от шелудивой псины?

— Заткнись, — прорычал Се Лянь, спустив предохранитель.

— Если так оно и есть, то мне остаётся лишь пожалеть тебя, мой царственный супруг. В чувствах Хуа Чэна нет ничего, кроме чувства благодарности за спасённую жизнь. Нет ни любви, ни…

Три одновременных выстрела прогремели на крыше суда, эхом разносясь по всей столице.

От царапнувшей плечо пули Се Ляня развернуло; брызги крови и плоти тут же окропили крышу. Пуля Хуа Чэна разорвала Цзюнь У трахею, и кровавая река тут же пропитала всю рубашку до груди; выстрел Се Ляня пришёлся как раз чуть левее, в самое звериное сердце.

Рухнув на крышу, Се Лянь, изо всех сил зажимая рану, тут же обернулся и словно сквозь туман видел, как Цзюнь У, в неверии дотронувшись до раны на шее, с водянистым взглядом упал сначала на колени, а потом повалился вперёд, заливая Хуа Чэна своей чёрной кровью.

— САНЬ ЛАН!!!

Не чувствуя боли, но и не сумев подняться на ноги, Се Лянь доковылял до рычащего Хуа Чэна, едва нашедшего силы скинуть с себя увесистое тело и теперь, поднявшись на колени, отчаянно откашливающегося после сильного давления. Воздух не шёл, как бы Хуа Чэн ни пытался вздохнуть.

Се Лянь налетел на него пламенным вихрем, воспылавшим фениксом, расправившим свои величественные крылья над пепелищем прошлого. Тонкая рука, дрожащая от боли и впитавшегося в рукав запаха пороха, тут же овила шею Хуа Чэна и заставила упасть обратно на холодный бетон.

Пусть и с Се Лянем в объятьях.

— Сань Лан, — всхлипнул Се Лянь, тут же разрыдавшись от выкрученных нервов и наконец-то нашедшей выход истерики. — Сань Лан! Как ты?! Что с тобой? Я видел, тебя ударили по лицу, — он тут же отстранился и осторожно прикоснулся к кровоточащей ссадине на острой скуле. От этого слёзы хлынули лишь сильнее. — А потом Безликий… И было так больно… И страшно!.. И ты! И я! И Ши Цинсюань дал мне пистолет, и я… я не хотел…

Наконец, растеряв все слова перед ошарашенным, онемевшим от шока Хуа Чэном, Се Лянь снова наклонился и, уткнувшись мокрым носом в его тёплую шею, завыл, словно загнанный в угол зверь. Он не знал, как ему выразить весь тот ураган эмоций, что за одно мгновение переломал ему все кости в момент выстрела; кровь, сочившаяся из раны, уже пропитала весь рукав и постепенно пачкала одежду Хуа Чэна.

— Я не хотел, — всхлипнул он. — Я правда, я не…

Руки Хуа Чэна, что до этого сохранял молчание, осторожно зарылись в каштановые волосы Се Ляня; он прижал юношу к себе. Ледяные губы, дрожа от волнения, осторожно коснулись взмокшего лба Се Ляня.

— Гэгэ, — осипшим голосом прошептал Хуа Чэн, сдавливая тощее тело в объятиях. — Ты и правда… самый сильный человек, которого я когда-либо знал. Я готов отдать тебе своё собственное сердце, гэгэ, и я действительно… Люблю тебя больше жизни.

— Что теперь будет? — притих Се Лянь.

— Что теперь будет? — задумчиво повторил Хуа Чэн, взглянув куда-то вглубь свинцового неба. — Я думаю, скоро пойдёт первый снег. Ши Цинсюань опять будет варить глинтвейн на красном вине, перебарщивая со специями. Бань Юэ выйдет замуж за Пэй Су, наверное. Хэ Сюань всё так же будет делать Ши Цинсюаню дорогие подарки и смущаться. Восстановим казино, извинимся перед Линвэнь…

— А мы?

— Я бы хотел, чтобы ты и Жое жили со мной в Доме Блаженства, — улыбнулся Хуа Чэн, неспешно гладя напряжённую спину Се Ляня. — Мы как раз залечим все свои раны к Новому году. Гэгэ… Я бы хотел не только встретить с тобой этот Новый год, но и следующий, и все-все после него. Как тебе идейка?

— Я не умею праздновать, — Се Лянь не смог сдержать в себе истерический смешок; Хуа Чэн же, ничуть не растерявшись, лишь поджал губы и красиво изогнул бровь.

— Так и я тоже. Самое время научиться, наверное?

— …

— Гэгэ.

— Да?

— Пойдём домой?

— Пойдём, — смущённо согласился Се Лянь, чуть убаюканный от глубокого голоса, вибрирующего в груди Сань Лана. — Только давай чуть попозже, хорошо? Давай полежим так ещё немного, хотя бы пять минут.

— Как гэгэ будет угодно.

Дождь неспешно стучал по крыше судебного здания, а вертолёт со сдавшимся властям пилотом вскоре был оцеплён. Вокруг Хуа Чэна и Се Ляня, дремлющих в объятиях друг друга, неустанно мельтешили врачи скорой помощи и полицейские, зачем-то зовущие их сквозь приятную пелену дрёмы и долгожданного покоя. Усталость затекла в мышцы свинцом, и теперь, даже если бы мир вдруг начал рушиться, они не нашли бы в себе сил подняться на ноги. Лень и сонливость спутали их мысли, и теперь, не открывая усталых измученных глаз, они не могли даже думать о чем-то серьезном, кроме как о том, что дождь приятно успокаивает горячие сердца, и что скоро вместо него закружится первый снег.

Люди суетились вокруг них, ничего не понимая и всё ещё не справляясь со стрессом: они требовали ответов и разъяснений.

Но им было плевать.

Пока пять минут не пройдут, они не откликнутся никому в этом мире.