Когда Хуа Чэн болезненно закричал, Се Лянь дёрнулся, словно от пощёчины.

Хэ Сюань, чуть ли не рыча, вдруг переместил одну свободную руку на его здоровое плечо и сильно сдавил его, заставляя лечь обратно на зелёный бильярдный стол. Поспешно содрав с Хуа Чэна больничную одежду, что присохла к коже вместе с кровью, он щедро плеснул на рану из собственной фляги, из-за чего Хуа Чэна чуть ли не подбросило. От его тихого болезненного шипения сердце Се Ляня билось о рёбра с такой силой, что вот-вот готово было сломать их и вывернуть в обратную сторону.

В конце концов, когда страдает любимый тобою человек, то вся его боль ощущается тобою в два, а то и в три раза сильнее.

— Хватит вертеться, — раздражённо ответил Хэ Сюань, вдавливая его в замшевое покрытие стола. — Это всего лишь пуля, что ты сопли распустил?!

Сквозь забытье и жар, всё ещё ехидный, как старый лис, Хуа Чэн лишь хрипло рассмеялся. Он не пытался помешать Хэ Сюаню, не ругался — только шипел от боли — и с ленивым удовольствием позволял ему руководить всем процессом обеззараживания раны. Скулящий Эмин путался под ногами, пока Се Лянь не забрал его на свою сторону.

Когда Хэ Сюань нашёл их, едва не замёрзших насмерть, он тут же отозвал людей, отправил их по своим местам в городе и затащил Хуа Чэна в один из баров. Бежать с бессознательным телом Черноводу не хотелось, поэтому он решил сперва привести его в чувство, а уже потом — пнуть как следует и отправить обратно в столицу.

Хэ Сюань умел выживать, но обладал едва ли не нулевым знанием ситуации с Се Лянем и его отношений с Хуа Чэном. Чтобы лишний раз не навредить и не провоцировать Хуа Чэна, он, перекинувшись парой телефонных разговоров с мчащим к ним с аэропорта Ши Цинсюанем, укутал Се Ляня в тёплую одежду, всунул в руку чашку с кипятком, который почему-то назвал чаем, и просто попросил не мешать. У него не было ни времени, ни желания возиться с этим хрупким цветком, когда на столе позади него истекал кровью глава Хуа Чэнчжу.

В какой-то степени, напуганный, всё ещё сонный и разбитый Се Лянь был ему благодарен, потому что не чувствовал в себе ни малейших сил на разговор и какое-то адекватное взаимодействие. В голове по-прежнему было очень туманно, словно с похмелья, и от этого движения Се Ляня оставались медленными и неловкими. Всё ещё дрожа от холода, он случайно пролил на свои озябшие руки пару капель горячего чая, болезненно стиснул зубы и поспешно вытер их, чтобы не привлекать к себе ещё больше внимания.

Он не сомневался, что Хэ Сюань поможет Хуа Чэну.

В конце концов, они провели вместе гораздо больше времени и определённо знали, что нужно делать в таких ситуациях. В небольшом баре, завесив окна и перевернув табличку с надписью «входите», Хэ Сюань отдал несколько распоряжений и всецело принялся за обработку сквозной раны Хуа Чэна, что по-прежнему кровоточила. Кости были не задеты лишь чудом, поэтому жизни Хуа Чэна, помимо жуткой потери крови, практически ничего не угрожало; однако это не делало его кожу менее бледной, не разжимало его стиснутые от боли зубы.

Сидя чуть поодаль, в ворохе пледов и чужих курток, Се Лянь виноватым взглядом смотрел то на большую кружку чая в своих руках, то на залитый кровью бильярдный стол. Хуа Чэна на нём лихорадило, а из горла то и дело вырывались болезненные стоны, когда Хэ Сюань пытался выскрести из его раны клочки больничного халата и футболки, то и дело промывая рану из фляги. Из-за этого стойкий запах крови быстро смешался с терпким алкогольным вкусом, что сильно ударило по чувствительному обонянию Се Ляня. Того всё ещё било дрожью, но он и сам не понимал, из-за чего именно: из-за холода или из-за страха. Свет вечерней Юнани неспешно просачивался сквозь жалюзи, смешиваясь с редким, тускловатым отблеском покачивающейся над бильярдным столом лампы.

Вопреки ожиданиям, это даже убаюкивало. Мир казался расплывчатым и ненастоящим, похожим на робкий сон, спутывающий ресницы как раз ближе к рассвету. Се Лянь, борясь с дикой усталостью, совсем не заметил, как прикрыл глаза и погрузился в лёгкую дрёму, вызванную тёплым питьём и курткой Хэ Сюаня, накинутой поверх свитера.

Через какое-то время Се Лянь, порядком задремавший от окутавшего его тепла и шороха чужих движений, сильно дёрнулся от громкого стука в дверь. От этого звука люди Хэ Сюаня, включая его самого, тут же вскинули оружие и прицелились на дверной проём, готовясь в любой момент открыть огонь, а самого Се Ляня резко передёрнуло, словно от страха.

Неужели их смогли выследить так быстро?!

Эта мысль пронеслась и в холодной голове Хэ Сюаня, который совершенно не ожидал, что их укрытие обнаружат так быстро. Он ведь петлял, запутывал следы с помощью всех своих людей, как же…

Облизнув пересохшие губы, Хэ Сюань, чуть подумав, всё же сменил пистолет на охотничий нож, спрятанный в чехле на кожаном ремне. Дав пару отмашек, он наспех вытер кровь со своих рук и лица, а затем неспешно, словно осторожная кошка, подошёл к дрожащей от чьих-то ударов двери. И хотя лицо его не выражало ровным счётом ничего, Се Лянь как никогда ясно видел, что в глазах его вьётся пламя ненависти и злобы. Она не была направлена на кого-то конкретно, но именно поэтому у Се Ляня и побежали мурашки по телу после того, как Хэ Сюань посмотрел на него, будто о чём-то размышляя. Мужчина хищно прищурился.

Так, словно бы…

Стук повторился, и всё существо Хэ Сюаня тут же дёрнулось. Перехватив нож поудобнее, он слегка приоткрыл дверь, впустив сквозь щель огни ночного города и едва уловимый запах мяты.

— Прошу прощения, но бар сегодня закры-

Бело-зелёный вихрь тут же охватил Хэ Сюаня с головы до пят, вынуждая отшатнуться от двери и неловко выпустить тяжёлый нож, что тут же вонзился в половицу у его ноги. Вместе с чужим смехом в воздухе вспыхнули и щелчки предохранителей, от которых вошедший, перепугавшись до смерти, тут же юркнул обратно за спину Хэ Сюаня.

— Хэ-сюн, какого чёрта?! — злобно и вместе с тем жалобно запищал Ши Цинсюань. — Уберите оружие, уберите! Вы с ума что ли сошли?! Какое оружие в баре?! — его растрёпанная каштановая макушка едва была видна из-за широкого плеча раздражённого Хэ Сюаня. — Это что, градоначальник Хуа там, на столе? Господи… А Се Лянь? Где Се Лянь? С ним всё хорошо?!

Се Лянь слышал этот задорный и встревоженный голос как будто сквозь мутную толщу воды. Его сознание всё ещё плыло в дремоте, и он ничего не понимал; он даже не успел среагировать, когда почувствовал, что его ледяную руку накрыла чья-то другая, мягкая и тёплая.

Ши Цинсюань неловко плюхнулся рядом с ним на скамейку, волоча за собой схваченную в гипс ногу. У юноши были сломаны рука и нога, а под глазом всё так же сиял желтоватый синяк; в целом он выглядел весьма потрёпанно и в какой-то степени жалко, но всё равно компенсировал это живостью своих летних зелёных глаз и громким голосом. Этому человеку и невдомёк было, что Се Лянь при его виде почувствовал, как его собственное сердце разрывается на куски от страха и чувства вины.

Это ведь из-за него Ши Цинсюань…

— Братец, как ты себя чувствуешь? — беспечно защебетал Ши Цинсюань, медленно поглаживая его руку и взволнованным взглядом изучая порезанное лицо. — Что это ты пьёшь? Боже, ну и дрянь, кто это заварил вообще?! Давай, пойдём на кухню, я заварю тебе нормальный чай.

От быстрого потока слов, сбивающего с ног и нарушающего даже намёки на восстанавливающееся душевное равновесие, Се Лянь ощутил крайнюю растерянность, словно почва под ним в одночасье исчезла. Сбитый с толку, он неловко шмыгнул:

— Но…

— Никаких «но», — Ши Цинсюань был непреклонен и тут же шлёпнул его по лбу невесть откуда взявшимся веером. — Пойдём-пойдём, я действительно хорошо завариваю чай, вон, даже Хэ-сюн его любит, кстати, да, ХЭ-СЮН!!! Будь другом, помоги этому калеке подняться, а то с гипсом, знаешь ли, довольно тяжело скакать на одной ноге. Ещё и вторая нога распухла, не могу в любимые кеды влезть, ну что же за напасть… Давай, Хэ-сюн, ну пожалуйста, не надо смотреть на меня такими плотоядными глазами, как будто сожрать хочешь. Не то чтобы я против, конечно, твоя ненасытность мне что бальзам на душу, да и я тот ещё лакомый кусочек, но всё же…

Се Лянь, залившись краской от такой сумятицы, совсем пропустил момент, когда Хэ Сюань схватил своего наречённого за шкирку и швырнул Ши Цинсюаня ко всем чертям в сторону скромной кухонной дверцы. Смущённому юноше, всё ещё кутавшемуся в куртку Хэ Сюаня и какой-то старый прокуренный плед, не оставалось ничего, кроме как пойти следом.

Кухней уже давно никто не пользовался, и потому прошло ещё несколько мгновений до того, как слабый мигающий свет озарил скромный закуток с двумя деревянными столешницами, парой выдвижных ящиков, посудой, духовкой и микроволновкой. Добрую половину пространства занимали деревянные коробки, подчистую забитую алкоголем, закусками и каким-то другим хламом, на который Ши Цинсюань деловито не обращал внимания. Пахло пылью и старым алкоголем. Усадив на один из таких ящиков притихшего Се Ляня, он тут же плотно закрыл дверь, исключая любую случайность, а затем спокойно, совершенно не обращая внимания на гипс и травмы, набрал в чайник воду и поставил его на плиту. Всё это он делал размеренно, сохраняя вполне миролюбивое молчание, и от такого разительного контраста Се Лянь почувствовал себя немного неуютно; он, сжав руки в кулаки на коленках, словно ребёнок, сверлил взглядом кроссовок Ши Цинсюаня и навершие его костыля.

Он не чувствовал в себе сил поднять глаза. В конце концов, исключая добрую половину подробностей и перипетий их с Безликим истории, чудовищной и полной несправедливости, Се Лянь оставался первопричиной всего. Именно в попытке заполучить сердце Се Ляня Цзюнь У решился на столь чудовищный шаг как пытки, причём не из-за какой-то конкретной и весомой причины, а просто из-за того, что Ши Цинсюань отнёсся к Се Ляню с большим пониманием, добротой и лаской.

Ши Цинсюаню стоило бы как минимум сломать ему обе ноги за это, а следом — бросить умирать в гнилую канаву, как бросил его Безликий Бай.

Затянувшаяся тишина давила. В ней Се Ляню, опустившему взгляд, казалось, что всё то время Ши Цинсюань медленно закипал, придумывая ему наиболее изощрённое наказание, месть, за своё погубленное здоровье и неделю в чудовищном плену.

Но из-за того, что он виновато опустил плечи и рассматривал грязные половицы, он не мог увидеть, что длинные ресницы Ши Цинсюаня дрожали вовсе не от злости, а от подступивших слёз.

— Се Лянь, — тихо начал Ши Цинсюань, стараясь дать своему голосу больше летней уверенности.

— Простите меня, молодой господин Ши, — скороговоркой пробормотал Се Лянь, почти что вжав голову в сутулые плечи. — Я знаю, что у вас есть все поводы ненавидеть меня, но…

Но?

Что он мог сказать? Кроме чистосердечного раскаяния и чувства вины у Се Ляня больше не было ничего, что могло бы вернуть Ши Цинсюаню здоровье и исцелить те чудовищные воспоминания о пытках и издевательствах, которые ему довелось пережить. У Се Ляня не было ни власти, ни ресурсов для того, чтобы хоть как-то искупить свою вину перед этим светлым человеком; по сути своей, он оставался настолько жалким и ничтожным, что Ши Цинсюань, даже если бы и пнул его, то только замарал бы свою белоснежную обувь.

Из чайника на плите уже валил густой белый пар, а сквозь маленькую заслонку на носике уже сочился слабый, постоянно чем-то прерываемый свист.

Ши Цинсюань всё так же продолжал стоять напротив Се Ляня, ничего не отрицая, но и не соглашаясь с ним. Вот только, если так он пытался собраться с силами, то Се Лянь воспринял это как очередной акт презрения. Может ли быть так, что Ши Цинсюаню мерзко даже отвечать ему?

Сидя в прострации, Се Лянь даже не услышал, как Ши Цинсюань пододвинул стул, стоящий у противоположной стены, и осторожно поставил его напротив ящиков, на которых сидел Се Лянь. Дешёвый чай, разлитый по кружкам, горько дымился на одной из столешниц.

— И давно ты так? — спокойно спросил Ши Цинсюань. Опираясь на костыль, он осторожно опустился на стул.

— Что?

— Накручиваешь себя до изнеможения. Ты же совершенно ничего не сделал, так почему ты извиняешься передо мной?

— Но из-за меня…

— Нет, — прервал его Ши Цинсюань, с лица которого уже давным-давно сошла та легкомысленная улыбка, с которой он цеплялся за Хэ Сюаня. — Что конкретно ты сделал? Разве ты мне кости сломал?

Се Лянь поднял на него ошарашенный взгляд.

— Что? — беспомощно переспросил он.

Ши Цинсюань вздохнул:

— Я спрашиваю, ты ли сломал мне кости, потому что я помню совершенно другое. Ногу мне сломал Ци Жун, а руку — я сам, пока пытался убежать. Что-то тебя я там не видел.

— Если бы не я…

— Ты отдал приказ о том, чтобы мне сломали руку и ногу? — строго переспросил Ши Цинсюань и выразительно посмотрел на Се Ляня.

И тому не оставалось ничего, кроме как отрицательно покачать головой.

— Се Лянь, братец мой дражайший, — Ши Цинсюань стащил со столешницы одну из чашек и с величавым видом подал её сбитому с толку юноше. — Твоей вины нет совершенно ни в чём. Есть вина твоих родителей, есть вина Безликого Бая — но твоей вины уж точно нет.

— Есть.

— И в чём она? — недовольно прошипел Ши Цинсюань.

— Я много раз нарушал запреты Безликого Бая. После того, как он запер меня в своём поместье, я не только много раз пытался убежать, но и пытался напасть на него с кухонным ножом. Смог ранить в плечо, а после этого… не мог встать с кровати около месяца.

— Это не нарушение, Се Лянь. Ты пытался получить свободу — то, что тебе дано с момента рождения.

— Я год сопротивлялся ему, — осипшим от волнения голосом продолжил Се Лянь, опустив взгляд на свою кружку. — И долго этим провоцировал его.

— То, что Безликий Бай психопат — его вина, а не твоя.

— В конце концов, я… — замялся Се Лянь. — Однажды я спрыгнул с моста, чтобы спасти человека. На глазах у Безликого.

Ши Цинсюань вздрогнул. Казалось, какие-то детали мозаики, которую он долгое время пытался выложить в своей голове, наконец-то получили свой последний фрагмент и теперь, выстраиваясь с ошеломительной скоростью, едва позволяли Ши Цинсюаню поспевать за всей ситуацией.

— Так это ты… — его губы вдруг растянулись в широкой улыбке.

— Что? — переспросил Се Лянь.

— Нет, подожди! Чай, выпей чай!

Ничего не понимая, Се Лянь облизнул губы и пригубил горячий напиток. Раскалённый чай, обжигая язык и горло, вмиг прогрел собой всю гортань и желудок. Терпкое послевкусие, сильно ударившее в нос, заставило юношу зажмуриться и прижаться лицом к собственному плечу, чтобы хоть немного перебить это пламя и горечь.

— Боже… Что за чай?.. — через силу прохрипел Се Лянь, тут же ощутив на корне языка странный привкус шоколада и диких ягод.

— А что такое? — весело переспросил Ши Цинсюань, с удовольствием потягивая свой «чай».

— Горько как…

— Так потому что это портвейн! Давай, пей скорее, он и согреет, и язык тебе развяжет.

Взгляд Се Ляня, которым тот окинул задорного парня, можно было охарактеризовать как осуждающий.

Сильнее, чем еда, людей может сблизить разве что алкоголь, однако всё зависит и от напитка, и от обстоятельств, при которых люди его пьют. В те жуткие дни, когда Цзюнь У ужинал с ним, к еде им всегда подавали красное вино, которое казалось Се Ляню слишком строгим, слишком горьким и слишком неподходящим для такой напряжённой и безрадостной ситуации.

Теперь же, маленькими глоточками отпивая смешанный с чаем портвейн, Се Лянь отчего-то чувствовал себя странно, словно не на своём месте. Хоть напиток был крепким до слёз, отчего-то он прогревал тело до самых костей, позволяя утешительным словам Ши Цинсюаня просачиваться под кожу и растворяться в крови.

— Се Лянь, — улыбнулся Ши Цинсюань. — Запомни раз и навсегда: никто из нашей семьи не винит тебя. Ни я, ни Хэ Сюань, ни Инь Юй. Ни, тем более, Хуа Чэнчжу. Мы все могли бы жить спокойной жизнью, без пистолетов и постоянной угрозы жизни, и тогда бы ничего из произошедшего не случилось бы, но разве мы согласились на это? — голос его был спокоен и добр. — Се Лянь, мы сами выбираем свою судьбу. Она может быть опасной, «неправильной» по чьим-то оценкам, но она — наша. И в первую очередь ответственность за неё лежит на нас самих. Если мы попытаемся повлиять на чью-то судьбу, забрать её себе… То нельзя точно сказать, как именно это повлияет на нас. Вытащив из воды того человека, ты смог обхитрить смерть и вырвать из её лап чьё-то счастье. Но Безликий Бай, отняв твою судьбу наследника Сяньлэ, присвоил её себе, пользуясь силой и своим безумием. Понимаешь? Этот мир очень сложен и непрост. Если долго копаться в причинах чего-либо, то можно сойти с ума. А, как думаешь? У нас нет глаз, чтобы заглянуть в будущее, и у нас нет мозгов для того, чтобы понять, как устроен этот мир. Самое малое, что мы можем сделать, — это оставаться людьми в любой ситуации.

Выпалив это на одном дыхании, Ши Цинсюань чуть подался вперёд, и, стукнувшись с Се Лянем кружками, залпом выпил свой портвейн. При этом румянец на его нежных щеках разгорелся так ярко, что Се Лянь невольно подумал, будто Ши Цинсюань чувствует себя нехорошо. Но, вопреки ожиданиям, смех с его губ искрился ярче солнца, а глаза — пусть один и заплыл от синяка — по-прежнему горели той невыносимой любовью к жизни, что прогревала его насквозь.

Его слова, вроде бы простые и понятные, казалось, пробили в душе Се Ляня какую-то старую и внушительную плотину, из-за которой всё его сердце иссохло, подобно пустыне. Но теперь одним, но таким точным ударом в самый центр плотины был вырван старый сук, который удерживал за собой добрую половину всех брёвен. Со скрипом и шелестом наконец-то подступившей воды, они сталкивались друг с другом и цеплялись, не позволяя реке хлынуть сильнее, нежели несколькими тонкими ручьями.

Пусть плотина и осталась на месте, но теперь разломать её стало в сотню раз проще.

За последние семь лет никто, кроме семьи Хуа Чэна, не стал проливать свою кровь за малоизвестного ребёнка, пусть тому и грозила смертельная опасность. Все, включая Фэн Синя и Му Цина, пытались помочь ему убежать — давали деньги, время, возможность… Но никто и никогда не хотел приютить его по-настоящему, действительно встать на его сторону и защищать до тех пор, пока беда не пройдёт.

Никто, кроме…

В дверь кухни постучали, а затем показалось бледное лицо Хэ Сюаня, перепачканное в чужой крови. Его брови были хмуро сведены к переносице, но золотистые глаза оставались до выразительного равнодушными, что делало его взгляд мрачным и отстранённым.

Се Лянь затаил дыхание.

— Хуа Чэн проснулся, — лениво произнёс Хэ Сюань, глядя на Се Ляня. — Иди, он хочет поговорить с тобой.

— Возьми с собой «чай», — шепнул ему Ши Цинсюань с отчего-то горящими глазами.

Се Лянь заторможено кивнул и осторожно поднялся, не без помощи Хэ Сюаня. Помимо глупой, почти щенячьей радости, в сердце Се Ляня было место и для тревоги, что не оставляла его ни на миг после побега из больницы. Он боялся, что с Хуа Чэном и его раной случится что-то плохое, что всё окажется гораздо серьёзнее, чем все они могли подумать.

Однако, его страхи не должны колебать его решительности и желания узнать, что в конце концов случилось с Хуа Чэном. Не для того Хуа Чэн поставил всё на кон, чтобы сейчас он сомневался.

Вздохнув, он осторожно вышел в зал.

Свет, что так сильно слепил воспалённый болезнью глаз Хуа Чэна, пришлось погасить, оставив включённой лишь подсветку барной стойки и некоторых столиков, сдвинутых к стенам. В уютном тёплом полумраке, что так был похож на мягкое одеяло, Се Ляню было комфортно, спокойно. Так, как бывает глубокой ночью, в которой нет тревог и сомнений.

Хуа Чэн, закинув ногу на ногу, со всей своей княжеской грацией сидел на краю пропитавшегося кровью стола для бильярда, держал в руках кий и преспокойно натирал его кончик, мурлыкая себе под нос какую-то незамысловатую мелодию. Он уже успел переодеться в красную рубашку и чёрные брюки, которые Хэ Сюань привёз ему вместе с белым свитером и джинсами для Се Ляня. Теперь, когда они были согреты, накормлены и одеты, им оставалось лишь поговорить друг с другом и сказать, что теперь всё хорошо. Люди Черновода, убедившись, что Хуа Чэну ничего не угрожает, преспокойно разбрелись по своим делам: кто-то ушёл искать компании в соседние бары, а кто-то спустился в подвал для того, чтобы поспать.

В тёмном, пропитанным запахом алкоголя зале, кроме них с Хуа Чэном, больше не было никого.

— Сань Лан? — скромно позвал Се Лянь, переминаясь с ноги на ногу.

Тот немедленно поднял на него свой взгляд, что всё так же лучился заботой и лаской.

— Ах… Гэгэ, — улыбнулся он и, отложив мелок, тихонько похлопал рядом с собой по столу. — Прыгай сюда.

Се Лянь против воли улыбнулся. Ноги сами понесли его к столу.

— Какой интересный запах, — игриво заметил Хуа Чэн, покосившись на кружку. — Можно попробовать?

— Ши Цинсюань сказал, что при такой ране алкоголь пить нельзя, — Се Лянь сразу понял намерения Хуа Чэна и тут же, опасаясь, отодвинул кружку подальше. — Как ты? Сильно рана болит?

— Тс-с-с! — шикнул Хуа Чэн, вскинув руку. — Я просто заснул в лесу, пока ты, замёрзший и напуганный, вынужден был лежать рядом и ждать помощи. Это не дело. Скажи сперва ты, как себя чувствуешь?

Се Лянь улыбнулся. Слова Хуа Чэна, пусть и не нравились ему, всё-таки звучали настолько естественно и настолько привычно, словно бы Се Лянь слышал это уже сотню, тысячу раз.

И от этого становилось только теплее.

Они оба чувствовали себя изрядно потрёпанными, но всё же относительно целыми и спокойными. Рана Хуа Чэна была тяжёлой, но неопасной: Хэ Сюань напичкал его всевозможными анальгетиками и сделал пару уколов обезболивающего, благодаря чему Хуа Чэн не чувствовал не только боли, но и всей половины тела в принципе. Алкоголь тоже ударил Се Ляню в голову, так что теперь, тихонько болтая ногами в воздухе со стола, он с удовольствием слушал мерный голос Хуа Чэна и с ещё большим удовольствием отвечал ему, рассказывая всё, что произошло после его отключки.

Так Хуа Чэн выяснил, что Хэ Сюань направил большую часть своих людей на то, чтобы оцепить лес, сам прочёсывал его вместе с Эмином — который уже запрыгнул на соседний стол и лениво спал, свесив громадные чёрные лапы — и затем, закинув обоих на заднее сидение своего внедорожника, довёз их до спящей Юнани.

Се Лянь рассказывал всё спокойно, без лишних тревог. Он словно излагал какой-то чужой сюжет, сценарий фильма, а не своё собственное приключение.

— И вот, — закончил Се Лянь, пожав плечом. — Мы здесь.

На кончике языка вертелся вопрос: «Что делать дальше?» — но Се Лянь чувствовал себя так хорошо, что постарался как можно скорее отмахнуться от этого вопроса и не дать ему прорасти в своём сердце.

— Зря я так сердился на Хэ Сюаня за то, что он мне деньги не возвращал, — рассмеялся Хуа Чэн, иногда прерываясь на кашель. — Надо будет списать с него долг. Он, как никак, нам жизнь спас. Принёс бы мне ещё таблеток, так цены бы ему не было.

Хуа Чэн насмехался, даже не столько над Хэ Сюанем, сколько над всей ситуацией в принципе.

От его смеха Се Лянь и сам против воли улыбался.

Со стороны кухни вдруг послышался сильный грохот, а затем весь бар наполнила приятная, ненавязчивая старая музыка. Это была странная смесь джаза и поп-музыки, от которой хотелось и танцевать, и вместе с тем пить горячий ароматный портвейн, пахнущий дикими ягодами. В этом баре, затопленном кровью и чужими стонами, она звучала настолько неуместно, насколько и нужно.

— Какая хорошая музыка, — Хуа Чэн отложил кий и ловко спрыгнул со стола, а затем протянул руку Се Ляню. — Гэгэ, давай потанцуем?

Се Лянь, глядя на протянутую руку, вдруг почувствовал, как краска затопила всё его лицо до самых корней волос. Радость и смущение спутали все его мысли.

— Но… Сань Лан, я не умею, — слабая попытка воспротивиться была скорее защитной реакцией на смущение, нежели серьёзным нежеланием.

— Ничего, самое время научиться, — ластился Хуа Чэн. — Это не так тяжело, как кажется.

— У меня плечо сломано, будет тяжело…

— Всё хорошо, я помогу.

Се Лянь с лёгкостью понял, что совсем не сможет отказаться от этого предложения — хотя, признаться честно, он и не хотел отказываться, просто не находил в себе смелости. Вложив свою ладонь в руку Хуа Чэна, он осторожно соскользнул со стола. Разница в росте, что раньше казалась естественной и обычной, теперь отчего-то сильно смущала и бросалась в глаза.

Се Лянь ведь дышит ему в ключицы!

— Гэгэ, просто повторяй за мной, — прошептал Хуа Чэн, уводя его от стола в центр зала. — Не волнуйся.

Хотя Се Лянь и не сказал бы, что ему было чересчур страшно. Одна рука Хуа Чэна так трепетно и нежно сжимала его ладонь, а другая — так аккуратно легла на его лопатку, что Се Лянь чувствовал себя мягким, таким податливым и… любимым.

Любимым до одури, любимым до такой степени, что ни пуля в плече, ни разбитый форд, ни бесконечные слёзы и истерики не были способны погубить настолько сильное и взаимное чувство.

В танце вёл Хуа Чэн, но он не дёргал Се Ляня, не подгонял и не упрекал, когда тонкие ступни в кроссовках задевали его. На самом деле, Хуа Чэну было совершенно плевать на эти мелкие неудачи, на эту медлительность и неловкость, вызванную неопытностью и смущением.

Сейчас, когда любовь всей его жизни всеми силами пыталась научиться правильным шагам, он не чувствовал ничего, кроме всепоглощающего тепла и любви. Се Лянь внимательно следил за ногами Сань Лана, подстраиваясь под них, запоминая и тут же отражая, в своей изящной и лёгкой манере. Вдвоём они кружились в барном полумраке, совершенно забыв обо всех своих злоключениях. Музыка текла медленно и размеренно, задавая им неспешный, приятный ритм.

А затем они посмотрели друг на друга.

И Се Лянь был готов поклясться, что больше в его мире не осталось ничего, кроме этого сияющего агатового глаза.

— Сань Лан… — прошептал Се Лянь, совершенно растворяясь в блеске чужого взгляда. — Ты кое-что обещал мне.

— Правда? — удивился Хуа Чэн, на секунду замешкавшись, но не растеряв своей лисьей улыбки. — И что же это? Возможно, от холода у меня начались проблемы с памятью.

Се Лянь густо покраснел.

— Когда мы… Когда мы играли в покер, потом мы задавали друг другу вопросы.

— Так?

— И ты задал мне три вопроса.

— Ага, — Хуа Чэн изящно шагнул в сторону и поднял свою руку, так, чтобы Се Лянь, словно балерина, покружился рядом с ним.

— А-а я задал только два вопроса, — продолжал Се Лянь, совершенно не сопротивляясь рукам Хуа Чэна. — Один потерялся.

— Точно. Хорошо, и что же гэгэ хочет спросить у меня?

Теперь покружился и Хуа Чэн, увлекая за собой Се Ляня в быстрый, головокружительный водоворот из красного и белого. От этого сердце застучало сильнее, от этого кровь бежала быстрее, и от этого разум Се Ляня вдруг превратился в мягкое податливое облачко.

— Сань Лан…

Они столкнулись. Так непозволительно близко, что их сбитое дыхание переплеталось меж собой, становясь единым целым.

Но Се Лянь не чувствовал страха. В объятиях Хуа Чэна он чувствовал себя комфортно и уютно.

Взгляд его блуждал по бледным губам Хуа Чэна, изогнутым в улыбке.

— Мой третий вопрос… Сань Лан… — он смутился. — Можно… Можно я?..

Хуа Чэн остановился. Обе его ладони вдруг нежно легли на красные щёки Се Ляня, удерживая, не позволяя Се Ляню вновь замкнуться и дать слабину. Взгляд его был всё ещё мягок и нежен.

— Гэгэ, — полушёпотом произнёс Хуа Чэн. — Давай условимся, что с этого самого момента тебе совершенно не нужно спрашивать подобное, потому что любой твой взгляд, любое твоё прикосновение ко мне, несмотря на страх и прошлое, — это самый настоящий подарок для меня. Гэгэ… Ты делаешь меня счастливым.

А затем поцеловал — всего лишь в переносицу, но даже от этого Се Лянь зажмурился, словно котёнок, ластящийся к хозяйской руке. Так осторожно и нежно, но вместе с тем уверенно, из-за чего у Се Ляня чуть ли не подкашивались ноги.

— Сань Лан… — сдавленно попросил Се Лянь.

— Гэгэ? — Хуа Чэн тут же отстранился — но только для того, чтобы позволить Се Ляню положить свою ладонь на его горячую щёку.

— Ты не ответил, — нахмурился Се Лянь.

— Ох… Да. Гэгэ, конечно же, да, потому что…

Но последняя фраза прозвучало одновременно и голосом Хуа Чэна, и взволнованным голосом Се Ляня:

— … я люблю тебя.