Когда живешь с кем-то — думаешь, что знаешь его в мельчайших подробностях.

В бесконечном беспорядке листов, замасленных коробок красок, любовно разложенных по отдельным коробкам чертежных принадлежностей и брошенных тут и там чашек — скрупулезный гений. Внимательный, придирчивый, до тошноты выверенный. Появляющийся редко, в ночи. Сеющий вокруг ауру благоговейного трепета. Создатель.

В запахе горелого мяса, развороченной до основания кухне и небрежном «сегодня ужинаем у Ламбада (за твой счет, естественно)» — кулинарная катастрофа. Рисовая бомба, осколки которой вгрызлись во все поверхности. Черная копоть неясного происхождения, липкая, мерзкая, бесполезная. Дыра в бюджете.

В перезвоне блестящих украшений, столпотворении флаконов и склянок на полках шкафчиков в ванной, в щекочущем нос розовом шлейфе — собранное по кусочкам произведение искусств. Выверенное с точностью до последней заколки в волосах. Стоящее миллионы-триллионы моры.

В веренице счетов без конца и края, едких посланиях на досках объявлений, грандиозных скандалах на публику, пятнах зелени на вчерашних рубашках — праздный разгильдяй. Гедонист от горлышка до дна винной бутылки. Без рамок приличия и с пропитой совестью.

Когда живешь с кем-то — на самом деле не знаешь, что происходит за пределами вашего косого, из палок и клея мирка.

Кавех поднимает руку выше, под лунное сияние, сочащееся сквозь листву. Завороженно наблюдает, как жирный серебряный мотылек расправляет крылья, цепко удерживаясь лапками на указательном пальце. На ощупь перелистывает блокнот и так же не глядя размашисто усеивает лист штрихами наброска. Грифель шелестит по бумаге, стройно вплетается в мелодию леса вокруг: глухое журчание реки в паре метров, перешептывания ветвей на ветру; вторит взмахам крыльев чешуекрылых.

— Этот поживет с нами недолго, — толкает плечом сидящего рядом Аль-Хайтама, бережно, будто самое дорогое и сокровенное, передавая в руки.

Аль-Хайтам ловит прикосновение, секундное, теплое, невесомое — аккуратный мазок крыльев-пальцев по тыльной стороне ладони. Перевязывает горлышко банки, чтобы закрепить кусок марли вместо крышки, всматривается в ленивые попытки мотылька залезть на прозрачную стенку. На серость обнаженного брюшка, на тонкие лапки-крючки, на осевшую пылью чешую. И по-прежнему не понимает, что забыл посреди ночи в лесу далеко от города — с Кавехом в придачу.

— Решил превратить дом в инсектарий? — В ногах у Кавеха ровным теплым золотом мерцает такая же банка с светлячками.

— Нет. Увидишь, — мягко улыбается Кавех, огрызком угольного карандаша заканчивая эскизы.

На обратном пути Кавех резко останавливается посреди темной дороги. Дергает за рукав чужого кейпа и поворачивает к себе. Выуживает из-под плаща ту банку и вручает Аль-Хайтаму под настороженное дыхание. Тянет за конец кривого бантика на горлышке. И одними губами произносит:

— Посмотри.

Светлячки гурьбой рвутся прочь. Комом несутся на волю, взрываются десятками искр в воздухе, догорают на периферии зрения. Теряются вспышками в листве деревьев. Остаточно блестят на краях радужки, таятся в рубиновом мареве глаз. Аль-Хайтам оглядывается по сторонам, отвлекается, когда слышит тихий смех.

— Тебе идет выражение восторга на лице, — отвечает на немой вопрос Кавех. Касается своими дурацкими пальцами-крыльями щеки. Быстро ведет по губам и также молниеносно отдергивает руку, пряча в кармане. — Подумай об этом.

И делает шаг дальше по тропе.

Когда живешь с кем-то — не замечаешь того, что лежит над поверхностью.

Кавех это почему-то умел.