перевёрнутый мир завтра канет на дно

и глаза выжжет мне синевой.

славься, север и юг!.. мы теперь заодно —

умирать нам уже не впервой.

безучастное небо мне давит на грудь,

как назло, полыхает земля.

я увижусь с тобой — как-нибудь, где-нибудь,

даже если фатальна петля.

нам оружье своё полагалось сложить,

ведь стояли мы все у черты.

если спросят меня, кто из нас должен жить —

только ты.

только ты.

только ты.

опустевший декабрь нам станет судьбой,

как и снéга, пурги круговерть...

и я в белом молчаньи склонюсь над тобой,

ощутив ненаглядную смерть.

слышишь, господи? это смеётся зима,

это dies irae зовёт.

застарелая боль меня сводит с ума,

тянет камнем тяжёлым под лёд.

я кричу в пустоту, не надеясь ответ

разобрать в полумраке тюрьмы.

я как будто прожил с тобой тысячу лет

до минувшей холодной зимы,

а потом потерял. но ведь ты отыскал

мои руки в кольце кандалов...

мне мерещишься ты или дикий оскал?

начинал ты молитву со слов

о бессмертии душ, об иисусе христе

и о том, что людей не стереть.

ведь у каждого — крест, и на этом кресте

жизнь едва принималась гореть.

в твоём голосе вихрь танцует, кружа, —

всемогущая вера в мечту.

я во взгляде твоём бесконечный пожар,

как послание свыше, прочту.

слышишь, господи? это рыдает зима.

бьётся dies irae в крови.

когда станет мучительной скрытая тьма,

я прошу: ты меня позови.

позови — разверну я гнедого коня,

позови — я под пули пойду.

прошепчи, закричи, лишь окликни меня —

я услышу тебя и в аду.

пой, россия, про смелых своих сыновей,

плачь про пройденный ими предел!

повезёт — разглядишь среди белых ветвей

монолит неоконченных дел.

не хочу умирать. только небо уже

разъедает глаза синевой...

я на нашем последнем с тобой рубеже

наконец сознаю: я живой.

это — лучшая жизнь. перепутьем дорог

почернела поверхность холста.

если рядом со мною застынет не бог,

то тогда я

не верю

в христа.