мрамор трескается синими прожилками.

ты трескаешься синим смехом.

я тоже трескаюсь: не представляю, какая нужна смелость, чтобы уехать.

ты смотришь, и тебя разъедает боль, которую я не в силах понять

и, соответственно, облегчить.

кресло, книги.

поддержка.

минуты вспять.

мне важно, что ты об этом всём думаешь, потому что я, кажется, разучилась —

хорошо умею только видеть сны, видеть реальность и страдать, а ещё попадать в немилость.

на самом деле, ты знаешь, что я не более чем откровенная ложь для собственной головы,

а мои слова нужны для апатии, сорванных узлов и внутренней надломленности.

увы,

я как будто бы слишком счастливая, чтобы говорить о переосмыслении ощущений.

но ты говоришь тоже — тепло и уверенно, как нужно, как правильно,

и от этого в груди щéмит.

от этого слоги по пальцам пересчитываешь и размышляешь:

а кто такой бог?

почему в прошлой жизни получится, в будущей получилось, а в настоящей не мог?

что конкретно не мог? да три четверти от целого, наверное, если быть точной.

помнишь, как в детстве: стёклышки от посуды, фантики, ракушки с чёрного моря и зуб молочный —

странный комплект, по словам родителей — вообще мусор космический, выброси наконец.

ты стоишь возле лавочки во дворе с содранными коленками, такой умудрённый и такой юнец,

и послушно хоронишь это слишком много значащее для тебя громадьё и мелочь.

я… крайне поздно замечаю, как остановилось, застыло в пространстве и онемело ч

ело

вече

ское

чувство

частичности. невечности.

ферматы с четырьмя форте.

камней, присыпавших снег.

…однажды я тебе скажу, что всё-таки проснулась. но сейчас — сейчас я хорошо умею только

неизменно просыпаться во сне.