как ты, я загну уголок страницы.

задумаюсь. молча начну рассказ.

слова возвышаются над границей —

уральские горы, алтай, кавказ:

я в письмах была бы тоской о брате,

забавным созданьем на букву «эф»,

которому ноты — почти объятья

и книжные полки — земной рельеф,

зелёной закладкой, простой задачей,

чернилами в старых открытках, но

февральские вьюги звенят и плачут,

и голубем бьются в твоё окно.

неясный порыв навсегда остаться

комочком тепла, замерев в груди,

застыть в сантиметре от близких «двадцать»,

так рано возникнувших впереди,

проститься с забытыми именами,

чтоб дальше вышагивать налегке.

тетрадный листочек в моём кармане —

бумажный журавлик в твоей руке.

...а ты бы был в письмах уютом лета,

и я понимаю всего ясней:

однажды тебе нарисую это,

пусть я и ни капельки не дисней;

ты был бы искристым обличьем счастья,

предутренней дымкой в лесной глуши,

раскованной юности важной частью,

и мудростью глаз. добротой души.

ответствовать мне абсолютно нечем

(ну, разве что бликом ночных зарниц),

ведь ты улыбаешься бесконечно,

запрятав в ладони почтовых птиц.

в последнее время совсем не спится.

любой полусон почему-то вещ.

огнями моей мировой столицы

тебе говорю я одну лишь вещь:

здесь отзвук записан минут смешливых,

пока в переулках ещё темно.

и март расцветает подобьем ивы,

и голубь стучится в твоё окно.