В этом городе кружатся хулиганы по улицам

Больно очень. Но не из-за полыхающего огнем уха и ноющей скулы. Хотя из-за этого тоже. Хэнк хорошо его приложил, кажется, он даже умудрился язык прикусить. Киса сплевывает кровь на землю, небрежно вытирая рот рукавом джемпера. Слышит, как парни плетутся за ним, знает, что Хэнк шагает следом. Киса даже не думает оборачиваться, если оглянется еще не ясно, чем все это кончится.

Болит все, при том не из-за чужих увесистых ударов. Обида прожигает все внутренности похлеще, чем кулаки Хэнка. Кисе так гадостно на душе не было давно, пожалуй, даже никогда. Противно от несостоявшейся дуэли, противно от друзей, противно от Хэнка и от самого себя. Но больше всего внутри злобы, которая клокочет где-то глубоко, готовая в любую секунду вырваться наружу. 

Хэнк плетется за ним, словно верный побитый пес. Лучше бы ушел. Нашел бы себе занятие получше. Встретил бы кого-то другого. Потому что у Кисы от чужого присутствия свербит на душе. И не может он его прогнать, потому что знает: у него на самом деле нет никого, так же как у Кисы. Все что у них есть - это они. Так всегда было, но вот будет ли так всегда, Киса не уверен. Теперь не уверен.

Когда нужно достать ключи, Киса наконец замечает, как у него руки дрожат. Он сжимает кулаки, но тремор не пропадает. Хэнк перехватывает ключ и вставляет в замочную скважину, заставляя Кису чуть подвинуться. У Кисы от этого сердцебиение ускоряется, хочется впиться пальцами в светлые волосы и грубо потянуть на себя. Он не знает для того, чтобы поцеловать или ударить. 

В квартире, как всегда, темно, мама перед уходом по привычке зашторивает окна, чтоб жара не шла. Даже если никакой жары и в помине нет. Кису шатает, приходится схватиться за первое, что под руку подвернулось - плечо Хэнка. Тот молчит, даже руку скинуть не пытается. Киса хмыкает, пока пытается носком подцепить пятку ботинка. Скидывают обувь торопливо и бросаются друг к другу. 

Никаких прости, извини, только голодные поцелуи и жаркие прикосновения. 

“Как же ты заебал”, - думает Киса, впиваясь в чужие губы со всей силы, разливая привкус крови между ними.

Бесит Хэнк неимоверно: тем что не бросает, тем что не может выйти у Кисы из головы, тем что смотрит так. Весь день вчера в мастерской и все утро сегодня смотрел виновато. Кисе его за это и придушить хочется, а в то же время на колени перед ним упасть. Ему дорогого стоило, чтобы не простить эту идиотскую жалостливую морду. Нельзя, нельзя, потому что это дело принципа. Правда хватило этого самого принципа ненадолго, до сегодняшнего дня только.  

Цепляется зубами за кожу - самому больно, но Хэнку больнее. У него губа рассечена так, что Киса удивляется, как он еще его не отпустил. Но нет, держит крепко, захочешь - не вырвешься. Хэнк всегда жадный до прикосновений, но сегодня особенно. Он с грохотом толкает Кису прямо в сторону вешалок, тот чудом не падает на пол. Путаются в куртках, в висящих сумках и друг в друге. 

- Блять, - выдыхает Киса, отстранившись в попытке выбраться из вороха вещей. 

Хэнк молчит и смотрит тяжело - глаза как два черных омута, - аж коленки трясутся от этого взгляда. В горле становится мгновенно сухо, язык кажется наждачкой. Киса, шумно сглотнув вязкую слюну, крепко хватается за чужую куртку и тащит за собой в комнату. 

- Ненавижу блять тебя, - шипит сквозь зубы, врет не краснея, так паршиво, что сам в эту ложь не верит. Хэнк тоже не верит, лишь очередным молчаливым взглядом окидывает, после чего сбрасывает куртку на пол. 

Киса следует его примеру, прежде чем вновь кинуться на чужую шею. Так, что носами сталкиваются, шипя от боли, но не расходятся. Кисе нужно это сейчас, чтобы было больно, чтобы сердце рвалось в груди, чтобы легкие без воздуха скручивало. Да и Хэнку явно это также нужно. Он Кису к себе бесстыдно прижимает, трогает везде жадными руками до чего только может дотянуться. А тот послушно гнется, прижимается ближе, так чтобы и миллиметра свободного пространства не осталось. Кисе хочется остаться здесь, в этом моменте, и не важно, что тело начинает болеть так, будто по нему проехался камаз. 

Диван скрипит старыми пружинами почти оглушающе, но Киса даже не слышит этого. Слишком он занят Хэнком, таким красивым, растрепанным, дорвавшимся. Выведенный из себя Хэнк - самый любимый у Кисы. Потому что перестает играть роль спокойного бугая, позволяет себе показать чувства и эмоции. У Кисы все внутри сжимается в нервном предвкушении. 

Хэнк такой взвинченный, что даже не пытается вытереть кровь, сочащуюся из разбитой брови. Киса только и может завороженно смотреть на него. Знает, что ему больно, что внутри он кричит, что он не может простить себе то, что совершил. Им двоим больно. У обоих из-за этих дуэлей башни срывает окончательно, но остановиться они не в силах. Ровно как никогда не могли остановиться в своих жадных поцелуях. 

Киса хрипло смеется глядя на чужие взлохмаченные волосы, и смех этот болью в животе отдается. Скрыть гримасу у него не получается, отчего Хэнк совсем мягко кладет ладонь на щеку с ссадиной. Киса шипит тихо, хотя старается держаться, но эмоции рвут грудь, переполняют его - еще чуть-чуть и лопнет. У Хэнка губы вздрагивают от непрошенной улыбки, когда он наклоняется, чтобы задрать чужой джемпер и начать выцеловывать впалый живот. Кисе взвыть хочется, потому что слишком много чувств, будто в очередной раз перебрал с дозой. Он шумно выдыхает, в тщетной попытке подавить стоны - Хэнк так бережно проходится губами по побитым бокам, аж плакать хочется от возникшей нежности. 

Киса берется за чужое плечо, потому что просто не выдерживает. Встречается с Хэнком взглядами на долю секунды, прежде чем утянуть его в очередной голодный поцелуй. От металлического привкуса кружит голову, дыхание спирает, но расцепиться невозможно - не после всего произошедшего за последние дни. Толкает мягко в грудь, чтобы поменяться местами, и усаживается на чужие бедра. В поцелуе неуклюже сталкиваются зубами, но вместо того, чтобы оторваться, дать передышку друг другу, еще крепче друг за дружку цепляются. Пальцы Хэнка тонут в примятых волнистых волосах Кисы, скребут неловко по коже и стряхивают забившийся в локоны песок. Киса забирается руками под худи, привычно грея замерзшие руки. С удовольствием отмечает, как Хэнк вздрагивает и хрипло выдыхает в поцелуй. 

Хочется больше, быстрее, скорее добраться до тела, так чтобы кожа к коже. Хэнк сильно проводит руками по шее, цепляется за спину, чтобы притянуть к себе еще ближе. Киса не сопротивляется, послушно впечатывается в чужую грудь, вырывая хриплый полувздох полустон. Острой коленкой прямо в бедро Хэнку упирается, в отместку тут же чувствуя, как ноющие бока крепко сжимают. Не важно что больно, что неудобно, что неуклюже. 

Киса елозит на чужих бедрах, отчего Хэнк тут же цепляется своими пальцами за них то ли в попытке удержать, то ли наоборот. Выпрямляется, смотрит в потемневшие глаза напротив и щерится довольно - довел таки. У Хэнка кадык ходуном ходит, ноздри разлетаются, и выглядит он по-настоящему дико. Вот уж он точно на зверя похож, не то что Риткин очередной приятель. Хэнк лежит под ним яростный почти, заведенный до предела, кажется еще чуть-чуть не вытерпит и подомнет под себя.

- Нравится, да, ментеныш? - Киса грубит лишь для того, чтобы еще сильнее разгорячить, и бедрами двигает.

Мысли рассыпаются, даже не успевая собраться во что-то ясное, язык как всегда заплетается, и Киса просто не может заставить себя замолчать. Ему кажется, что Хэнк рычит, когда рывком садится, чтобы впечататься в губы очередным грубым поцелуем. Киса отвечает с таким же рвением, царапая чужую шею короткими ногтями. 

- Вань, ты дома? - звук шагов и тихий вздох отрезвляет получше дула пистолета приставленного к виску. 

Киса мгновенно слетает с Хэнка, чудом не путаясь в ногах, машинально трет губы. Будто этим он может стереть все поцелуи. Внутри разливается ледяное море из ужаса, сердце, кажется, замирает для того, чтобы пуститься в бешеный неритмичный скач. Хочется взглянуть на Хэнка, но Киса способен смотреть только на мать, застывшую в коридоре. Как они не услышали звона ключей и хлопка двери? Почему хотя бы не закрыли дверь?

Киса холодным потом обливается и успевает умереть несколько раз за те мгновения, пока Лариса окидывает их обоих изумленным взглядом. Она даже сумки из рук не выпускает, хотя судя по виду они тяжеленые. Женщина молча моргает, после чего едва заметно хмурится и обеспокоенно спрашивает:

- Ваня, что у тебя с лицом? - кажется ее совершенно не заботит увиденное, все свое внимание она сосредотачивает на ссадине у Кисы на щеке.

- Мам, я… - он пытается что-то выпалить, хоть как-то объяснить матери происходящее, но слов не может подобрать совершенно.

- Так, - Лариса переводит дыхание, перекладывая сумки в одну руку и торопливо скручивая волосы на затылке, - Давайте оба на кухню.

Она скрывается за поворотом, а Киса понимает, что от страха вдавил ногти в ладони до глубоких полумесяцев. Ладно, что хотя бы не до крови. Скрип старых пружин окончательно отрезвляет его, он оборачивается к Хэнку, который садится на диване и одаривает его испуганным взглядом. Они не знают, как начать, как хоть что-то сказать друг другу. Оба смотрят друг на друга с молчаливым вопросом в глазах: “Что делать?”. 

- Я, короче, первый пойду, сиди здесь, - нервно тараторит Киса, пальцами терзая рукава своего джемпера, и вылетает из комнаты. 

Заходить на кухню боится до дрожи, он не готов увидеть осуждающий взгляд матери. Так страшно ему было в последний раз, пожалуй, когда он убегал от полицейского патруля, срезая по незнакомым дворам. Да нет, даже тогда так страшно не было. Киса входит в кухню на подкашивающихся ногах, так что приходится прислониться к стенке, лишь бы не свалиться на пол. Лариса оборачивается, смотрит на сына секунду, а потом прикрывает рот ладонью, не в силах сдержаться. Кисе провалиться сквозь землю хочется от одного взгляда матери. 

- Милый… - голос у нее дрожит, как и рука, которую она протягивает, чтобы спутанные пряди волос отвести с лица Кисы. 

Синяки окончательно налились за это время, окрасившись в насыщенные багровые цвета. Правда, это Кису совершенно не волнует - ну, подрался и подрался, сколько раз такое было. Одним фингалом меньше, одним больше, сейчас это не важно.

- Послушай, м-мам, - Кису трясет уже откровенно, еще чуть-чуть и правда упадет. 

Он чувствует как тошнота подступает к горлу, а мир потихоньку плывет. Теперь он, кажется, понимает, что чувствовал Мел, стреляя в этого Спилберга. Кисе кажется, что его прямо сейчас вывернет.

- Тише, все хорошо, - заботливые руки помогают сесть на табурет, мягко оглаживают щеки, и теплый поцелуй касается макушки, - Ничего страшного не случилось. 

- Ага, да, как же, знаю я, - Киса не может поднять головы, не может посмотреть на мать, пока та ласково сжимает его пальцы в своих.

Говорит отрывочно, потому что на большее сил у него нет. Да и что он может матери сказать? Извини, мамочка, сыночка у тебя вот таким оказался, разочарование ебаное сплошь и поперек. 

- Ванюш, я сказала: все хорошо, ясно? - повторяет Лариса, заботливо волосы сына вороша, - Я за аптечкой, не уходи никуда. 

Киса в ответ глазами молча хлопает, не зная как реагировать на слова матери. У него в ушах звенит, кажется перед глазами вот-вот начнут плясать мушки, а сам он потеряет сознание. Чувство полнейшего ужаса постепенно затухает, и отходняки от этого сильнее, чем от самого забойного Генкиного стафа. Киса слышит шуршащие шаги и видит Хэнка, уныло плетущегося в его сторону. Тут же подрывается с места, взглядом прожигает: “Почему не послушался?”. Хэнк коротко головой качает и тяжело падает на соседний стул. Он подпирает голову кулаком и смотрит на собственные сбитые костяшки на правой руке. 

Лариса возвращается с аптечкой, ставит ее быстро на стол и принимается в ней копаться. Она достает вату, перекись и еще пару бутылочек со стертой этикеткой. Медитативные будничные действия успокаивают всех троих. 

- Иди сюда, - говорит она сыну, прежде чем приложить ватку, смоченную вонючим раствором перекиси, к его скуле. 

Киса охает и жмурится, но под строгим материнским взглядом выдерживает процедуру. Это в любом случае не так больно, как получать кулаком в лицо от Хэнка. 

- Кто это вас так обоих? - спрашивает Лариса, поглядывая мельком на рассеченную бровь Хэнка.

Киса не знает, как сказать, потому что вся ситуация просто выбила весь воздух из легких. Да так сильно, что он впервые за долгое время совершенно не находит слов.

- Да это мы сами… - хриплый голос Хэнка внезапно вспарывает тишину, и Киса испуганно таращится на парня.

Лариса тяжело вздыхает, клеит пластырь на одну из ссадин и отпускает сына. К его удивлению, она никак не комментирует слова Хэнка. Сегодня Киса впервые смотрит на мать по-другому. 

- Боря, можно мне? - Лариса спрашивает ломко, тихо совсем, ясно, что ей все еще неловко за всю эту историю с отцом Хэнка.

Хэнк кивает неуверенно, но взгляд на женщину не поднимает, только пальцы свободной руки сжимает в кулак. Киса знает, что он так сдерживает эмоции - всегда все внутрь складывает и под тремя замками хранит. Хэнк ведь однажды дождется, что рванет и подорвется так, что даже Киса не сможет его спасти. Каким бы он сильным не прикидывался, оба знают, что он самый чуткий и ранимый из них. Копит все это дерьмо в себе, складывает бережно на полочку и думает, что оно пропадет.

По дрожащему вздоху Киса понимает, что мать в ужасе, но, что удивительно, не произносит ни слова. Он запоздало думает, что стоило бы им самим заняться всем этим, чтоб поберечь мамины нервы. Но как всегда - Киса сначала делает, потом думает. Да и не до этой чепухи им было. 

- Хоть зашивать не придется, - почти с облегчением произносит Лариса, когда заканчивает обрабатывать лицо Хэнка. 

- Спасибо, - бурчит тот в ответ, с необычайной заинтересованность разглядывая рисунок на кухонной скатерти. 

На кухне царит атмосфера неловкости и недосказанности. Киса все еще недоверчиво косится на мать, не ожидавший от нее такой спокойной реакции. Но никакой тирады, очевидно, не предвидится. 

- Все, закончила, - Лариса собирает все пузырьки и закрывает аптечку. 

- Мам, не говори ничего… Константину Анатоличу, пожалуйста, - тихо просит Киса, потупив взгляд в стол.

Просить об этом совсем неловко, неприятно даже, будто он пытается спрятать какой-то грязный постыдный секрет. 

- Мальчики, пообещайте, пожалуйста, что такого не повторится? - от слов матери сердце пропускает болезненный удар. - Я не знаю, что вы не поделили, но очень не хочу, чтобы вы покалечили друг друга.

На мгновение оба оторопело замирают, даже Хэнк перестает так сосредоточенно водить пальцем по цветочному орнаменту скатерти. 

- Лариса Николаевна…

- Все хорошо, Борь, - она так мягко улыбается, что обоих сразу отпускает, хоть толика неверия и остается где-то на глубине души, - Вань, отнеси пожалуйста аптечку на место.

Киса на негнущихся ногах кое-как встает, послушно подхватывая чемоданчик, и выходит с кухни. На мгновение возникает желание подслушать их разговор, но не хочется подводить мать. В конце концов, она заслужила хоть немного доверия. 

Лариса садится на табурет, мельком оборачиваясь, словно проверяет, чтобы сын ее точно не услышал. Она молчит, собираясь с силами, складывает руки на колени и выглядит невероятно хрупкой, маленькой и уязвимой в этот момент. 

- Борь, я не могу тебя просить простить меня, - Хэнк наконец смотрит на нее, а у самого внутри все дребезжит, - Но мне искренне жаль. Вся эта ситуация с твоим отцом…

Она прячет лицо в ладонях, шумно выдыхая, давая тем самым обоим время, чтоб собраться с силами. Хэнк не знает, что на все это говорить. Его качает на эмоциональных качелях, кружит и перекручивает. От всей ситуации обидно, потому что картинка хорошей, дружной семьи рушится прямо на глазах. Но на Ларису Николаевну злиться нет сил, да и не заслужила она этой злости. 

Она переводит дыхание, взяв себя в руки, и вновь смотрит на Хэнка. Взгляд у нее теплый, ласковый, такой же как у матери Хэнка, только с какой-то надрывной тоской, а не веселыми искорками. 

- Послушай, я хотела попросить, - Лариса неуверенно кладет ладонь на чужую руку, - Береги пожалуйста Ивана, я боюсь, без тебя он не справится.

Хэнк недоуменно смотрит на нее, откровенно не ожидавший этого. Забота Ларисы о собственном сыне трогает за душу, бередит все чувства. Хэнку кажется, что он не сдержится и прямо сейчас тут и сломается, но все же кивает и тихо говорит:

- Обещаю.