Он смотрит на непритязательные бутоны, валяющиеся в раковине, и мысленно ненавидит их, самого себя и причину их возникновения. Только такой неудачник, как он, мог вот так вот влюбиться в собственного мучителя.

У Влада трясутся колени, пальцы, да и все тело в целом. Влажные от пота руки соскальзывают с бортиков старой раковины и бестолково скребут ногтями по керамике. На глазах выступают предательские слезы, которые он слишком уж торопливо (для того, кто находится в полном одиночестве) вытирает вместе с соплями и слюнями. И крапинками брызнувшей крови.

Мысленные заметки о Владе и Стасе в двух главах

Витя смотрит на это чудо в поразительно белой майке, выглядящее так, словно оно целиком и полностью соткано из света. И, чего уж греха таить, его самого тянет к источнику. Прямо как тех самых пресловутых мотыльков. Он знает, что бывает с насекомыми на солнце, но не боится. Уж если и сгорать, то в Юриных руках.

Лучше места для гибели не найдешь.

Все превращается в бессмысленную череду дней с бессмысленным валянием в кровати или сидением у стены. Дальше стен палаты выходить страшно - Витя боится натолкнуться на чью-то капельницу или ходули. Занять себя в больнице тоже особо нечем, да и большая часть развлечений предоставлена тем, у кого все в порядке с глазами. Поэтому все, что ему остается - ловить отзвуки чужих шагов и перешептываний, слушать усталый голос врача и довольствоваться редким перебрасыванием фразами с другими пациентами. Последние, впрочем, не оценили то, что с ними в одной палате лежит “мент”. И не важно, что бывший.

Из окна льется молочный, практически белый свет. Но если поднять взгляд на окно, то можно утонуть в утомляющей серости. “Слишком много серого,” - думается ему. Он пытается медленно моргнуть, но не слишком, иначе надсмотрщик напротив решит, что он вот-вот заснет или отключится. А ему новые вопросы не нужны. Вопросы здесь постоянно превращаются в проблемы. 

Когда они смотрят Титаник, до него запоздало доходит, о чем ему говорили - неприятный дребезжащий комок образуется в горле, не давая нормально вдохнуть. Только Витя плачет не из-за замерзшего Джека и оставшейся в одиночестве Розы, а из-за себя. Чувство горькой несправедливости накатывает медленно, подбирается со спины, как гопник в темном проулке, и к титрам накрывает Витю с головой. У него же никогда не было даже шанса. Он не герой кинофильма, получающий хоть небольшой, но кусочек счастья.  Вите остается довольствоваться крошками, вместо того, чтобы сказать твердое: “Я хочу, чтобы ты нарисовал меня как одну из этих французских девушек".

По радио крутят очередное инди - отчего-то владельцы приморской радиостанции испытывают особенную симпатию к нему. Приятный, бархатистый голос поет о звездах, лучшем городе и сложной любви. Алла криво улыбается, но все равно не выключает музыку. Пусть играет - сегодня у нее хорошее настроение, нервное покалывание у самых кончиков пальцев и трепет, растекающийся по всему телу вслед за ударами сердца.

В ушах начинает стучать, Антон цепляется дрожащими пальцами за консоль и тяжело сглатывает. Шум в доме сменяется на легкое щебетание птиц, засевших в низком кустарнике, высаженном возле виллы, и отдаленные смех с пустыми фразами, бездумно брошенными в перерывах между порциями просекко. Антон прикрывает глаза, прижимаясь к белоснежной колонне и подставляет лучи солнцу. Становится так тепло, и он понимает, что готов вот-вот заснуть.

- Антош, ты чего завис?

Лезвие с легкостью проходит сквозь спелую мякоть томата. Сок вместе с семечками разливается по деревянной доске. В голову так не к месту лезут мысли о том, что это вовсе и не томат. “До чего это семейка меня довела,” - устало думает Надя, потирая лоб, и отходит в сторону. Хватает бокал с остатками шардоне и тут же отпивает. Еще немного, и у нее начнутся нервные тики из-за этих игр семейства Градовых. 

Почему все не может быть проще?

Он продолжает разглядывать тонкие (слишком тонкие) предплечья, когда замечает черноту на внутреннем сгибе локтя. Осознание обрушивается на Костю, абсолютно забывшего, с кем именно он имеет дело. В груди рождается давящее чувство, и Костя принимается тереть место над солнечным сплетением. Свитер ощущается весом в пару тонн, а его ворот сдавливает горло. Мужчина судорожно глотает воздух, пытаясь унять замельтешившие перед глазами образы. По его собственным разливается что-то горячее, заставляющее действовать, убалтывающее сладкими речами о том, что проблему можно решить раз и навсегда.

“Разобраться? Так ведь, Лара?”