Он смотрит на непритязательные бутоны, валяющиеся в раковине, и мысленно ненавидит их, самого себя и причину их возникновения. Только такой неудачник, как он, мог вот так вот влюбиться в собственного мучителя.

У Влада трясутся колени, пальцы, да и все тело в целом. Влажные от пота руки соскальзывают с бортиков старой раковины и бестолково скребут ногтями по керамике. На глазах выступают предательские слезы, которые он слишком уж торопливо (для того, кто находится в полном одиночестве) вытирает вместе с соплями и слюнями. И крапинками брызнувшей крови.

Янтарные лучи расползаются по комнате, заполняют каждый угол, уподобляясь сладкому липовому меду. Соблазн вернуться в развороченную постель, представляющую из себя старый скрипучий матрас со сбитым в общую кучу бельем, возрастает с каждой секундой. Гена сопротивляется изо всех сил и старательно себя крепким кофе пытается реанимировать. Он с громким хлюпаньем отпивает из дымящейся кружки и прислоняется к выбеленному подоконнику. От ужасающей горечи лицо парня едва ли не перекашивает. Гена мычит неразборчиво, замечая, что от гадостного напитка не только вяжет на языке, но и глаза распахивает. 

Хоть какой-то позитив. 

Всё начиналось так хорошо, я наконец-то выбралась из своего кошмара, чувства, я снова их обрела, но что, что могла пойти не так? этот чертов нарик всё испортил, зачем он появился в моей жизни, зачем? уходи, уходи из моей жизни или из неё уйду я..

Он этого заслуживает, как никто другой. 

Рауль одергивает себя и продолжает подъем, пока не останавливается у ограждения, через которое легко перемахивает под адский звон задергавшейся сетки. Привычный звук должен бы успокаивать, но сегодня он вызывает только новую волну тревоги. Ему чудится, что даже она пытается пригрозить, запугать, прогнать прочь. “Не суйся сюда, здесь тебе больше места нет,” - шепчут звенья на сетке, хотя Рауль прекрасно понимает, что это говорят его внутренний голос и чувство вины. Нет у него больше никаких вариантов, только этот старый, никому ненужный маяк. Одинокий в своем несчастье, как и он сам.

Стоя с ножом у своего горла, я пыталась понять, что именно сделала не так. В какой момент моя жизнь свернула не туда, что теперь и вовсе рискует оборваться по вине какого-то психа. 

Страшно не было. Было больно смотреть в глаза отцу, который наверняка начнёт винить себя в смерти единственной дочери.

— Страшнее всего становится в тот самый момент, когда понимаешь, что больше не осталось сил бороться. Ледяные волны отчаяния накрывают тебя с головой, но из них не выбраться. Тогда ты позволяешь себе наконец расслабиться, захлёбываешься и тонешь, — еле слышно шепчет Стас. — Именно этого я и боялся — утонуть.

Влад раньше, не привыкший к подобным проявлениям чувств, отскакивал в сторону от испуга, неловко краснел и принимался торопливо оправдываться. Стас тогда мягко на него смотрел, терпеливо выслушивал сбитые фразы и принимал таким, какой он есть. Он никогда не давил и не настаивал на своем. Он всегда был понимающим. Теперь же Влад наслаждается нежностью и лаской, сам послушно поддается каждый раз. Он не сдерживает рваного вздоха, когда по коже, вслед за движениями Стаса, разбегаются табуны мурашек.

Леша умирает. Правда, он и до этого умирал. Но теперь вялотекущие последствия ковида подстегнулись разрастающимся внутри бурьяном.

По-настоящему страшно становится, когда он отплевывается не только ирисами, но и целым букетом из васильков. С первого взгляда их не увидеть - вся связка, разлетевшаяся по раковине, выглядит одним смазанным синим пятном. Он не сразу различает эти маленькие цветочки в ворохе изящных, перебитых стеблей.

История Борьки, ставшего Хэнком

Старые часы неприятно тикают, бьют с каждым новым ударом все сильнее по вискам. Раздражающее тик-так стучит у Мела в голове все громче. Оно напоминает ему отсчет во время дуэли. Тик-так, раз, тик-так два, тик-так три. А затем оглушающий выстрел и цвет собственной крови на земле припорошенной снегом.