Он смотрит на непритязательные бутоны, валяющиеся в раковине, и мысленно ненавидит их, самого себя и причину их возникновения. Только такой неудачник, как он, мог вот так вот влюбиться в собственного мучителя.

У Влада трясутся колени, пальцы, да и все тело в целом. Влажные от пота руки соскальзывают с бортиков старой раковины и бестолково скребут ногтями по керамике. На глазах выступают предательские слезы, которые он слишком уж торопливо (для того, кто находится в полном одиночестве) вытирает вместе с соплями и слюнями. И крапинками брызнувшей крови.

Из окна льется молочный, практически белый свет. Но если поднять взгляд на окно, то можно утонуть в утомляющей серости. “Слишком много серого,” - думается ему. Он пытается медленно моргнуть, но не слишком, иначе надсмотрщик напротив решит, что он вот-вот заснет или отключится. А ему новые вопросы не нужны. Вопросы здесь постоянно превращаются в проблемы. 

Янтарные лучи расползаются по комнате, заполняют каждый угол, уподобляясь сладкому липовому меду. Соблазн вернуться в развороченную постель, представляющую из себя старый скрипучий матрас со сбитым в общую кучу бельем, возрастает с каждой секундой. Гена сопротивляется изо всех сил и старательно себя крепким кофе пытается реанимировать. Он с громким хлюпаньем отпивает из дымящейся кружки и прислоняется к выбеленному подоконнику. От ужасающей горечи лицо парня едва ли не перекашивает. Гена мычит неразборчиво, замечая, что от гадостного напитка не только вяжет на языке, но и глаза распахивает. 

Хоть какой-то позитив. 

Он поднимает крышку и удивленно вскидывает брови, обнаруживая целый склад маленьких вещиц. Первой он видит фотографию - на ней он, Тема и Костя, счастливые, улыбающиеся во все зубы. Берет ее в руки, аккуратно зажимая уголок между пальцами и переворачивает. Надпись, выведенная собственной рукой, гласит: “Лето 1996-го, лагерь «Совенок»”. Улыбка сама собой просится, Стас растягивает губы и поддается потоку вспыхнувших воспоминаний. 

Ветер треплет колосья степных сорняков, играет веточками низкорослых туй, шуршит сухой прибитой травой. Солнце слепит, как и всегда в это время года, припекает и зовет к воде. Стас болезненно жмурится, сводя брови и уговаривает себя остановиться. Он замирает на полпути, сжимая кулаки, и слышит, как хрустит оберточная бумага в руке. Букет обыкновенный - Стасу показалось неуместным приходить без всего. Еще хуже, по мнению мужчины, было бы прийти с парой вялых, полуживых гвоздик. Хотя, наверное, ему уже все равно. Конечно, ему все равно. 

Мертвым плевать на цветы, на угощения и на подарки.

Леша умирает. Правда, он и до этого умирал. Но теперь вялотекущие последствия ковида подстегнулись разрастающимся внутри бурьяном.

По-настоящему страшно становится, когда он отплевывается не только ирисами, но и целым букетом из васильков. С первого взгляда их не увидеть - вся связка, разлетевшаяся по раковине, выглядит одним смазанным синим пятном. Он не сразу различает эти маленькие цветочки в ворохе изящных, перебитых стеблей.

Редкие снежинки медленно кружатся в воздухе, выписывая пируэты, перед тем как упасть на мерзлую землю. Снежный покров постепенно окутывает весь город, забирая остатки власти себе - как бы местные дворники доблестно ни пытались зачищать улицы. Он выдыхает, прислоняясь к парапету, и поднимает голову, разглядывая светлое, не по-зимнему голубое небо. Для полного счастья не хватает только солнца.

Когда они превратились в это?

Ей бы хотелось верить, что в этом кто-то виноват, но это не так. Просто они никогда и не были настоящими - всегда оставались лишь фикцией, картонкой с напечатанные изображением счастливой семьи. Все встало наконец на свои места. Болезненная жестокая правда, которую они всю жизнь так старательно прятали по углам и закоулкам, вырвалась наружу и им остается пожинать плоды собственных стараний.

Стас большую часть жизни со страхами борется и, откровенно говоря, он проигрывает эту войну. Уже много лет. Он почти утонул в этом болоте, стоит по самую шею в этой грязи и не может себя вытащить. И казалось бы уже должен опуститься целиком так, чтоб мерзкая жижа противно хлюпнула над головой.