Витя смотрит на это чудо в поразительно белой майке, выглядящее так, словно оно целиком и полностью соткано из света. И, чего уж греха таить, его самого тянет к источнику. Прямо как тех самых пресловутых мотыльков. Он знает, что бывает с насекомыми на солнце, но не боится. Уж если и сгорать, то в Юриных руках.

Лучше места для гибели не найдешь.

Все превращается в бессмысленную череду дней с бессмысленным валянием в кровати или сидением у стены. Дальше стен палаты выходить страшно - Витя боится натолкнуться на чью-то капельницу или ходули. Занять себя в больнице тоже особо нечем, да и большая часть развлечений предоставлена тем, у кого все в порядке с глазами. Поэтому все, что ему остается - ловить отзвуки чужих шагов и перешептываний, слушать усталый голос врача и довольствоваться редким перебрасыванием фразами с другими пациентами. Последние, впрочем, не оценили то, что с ними в одной палате лежит “мент”. И не важно, что бывший.

Когда они смотрят Титаник, до него запоздало доходит, о чем ему говорили - неприятный дребезжащий комок образуется в горле, не давая нормально вдохнуть. Только Витя плачет не из-за замерзшего Джека и оставшейся в одиночестве Розы, а из-за себя. Чувство горькой несправедливости накатывает медленно, подбирается со спины, как гопник в темном проулке, и к титрам накрывает Витю с головой. У него же никогда не было даже шанса. Он не герой кинофильма, получающий хоть небольшой, но кусочек счастья.  Вите остается довольствоваться крошками, вместо того, чтобы сказать твердое: “Я хочу, чтобы ты нарисовал меня как одну из этих французских девушек".

— Есть куда более безопасные способы расслабиться. И тоже с перчинкой риска. — И мусорок плавно скользит вниз, отпускается на пол — на колени перед Петей, грациозно, как заправская шалава из «Лебедя», будто все четыре года в школе милиции только этому и учился. 

\\ вдохновлено сценой с самоудушением в конце 1 серии