Так уж с детства повелось, с самого раннего, ещё с детсадовского возраста, что Маринетт позиционировала себя как лидера. В играх со сверстниками она была главной заводилой, дурачилась и шалила вместе с самыми бойкими из малышей-ровесников, устраивала набеги на «племена врагов», а именно — на столовую, и таскала оттуда ещё горячие, обжигающие пальцы пирожки, чем причиняла немалый дискомфорт не только более спокойным и робким детям, но и всему персоналу детского сада. Её непокорность вынуждала учителей и воспитателей чуть ли не за головы хвататься. Они пытались ставить её в угол, проводили строгие беседы, но ничего не помогало: ребёнок был сам себе на уме и исправляться категорически не желал.
Её шалости были невинными, но это не умаляло их значимости, о чём всенепременно, раз в месяц вызывая чету Дюпэн-Чен в свой кабинет, втолковывала им мадам Готье.
— У вашей дочери есть все задатки будущей альфы, и это похвально, — смеряя хмурого Тома и взволнованную Сабину строгим взглядом, сухо говорила педагог-омега, — но, прошу, не пускайте её воспитание на самотёк: девочке предстоит понять, что мир не может крутиться только вокруг неё.
Родители лишь растерянно переглядывались и разводили руками: дома их дочь была ласковой и послушной, и периодические вызовы «на ковёр» были для них всегда крайне шокирующими. Не могла их Маринетт, их милая улыбчивая девочка, будущая омега — никто из них не сомневался в этом — быть тем самым бесёнком в юбке.
Однако же, могла.
Более того, с возрастом сбавлять своих оборотов она явно не собиралась. В школе Маринетт была отличницей, активисткой и старостой класса; её знали как ответственную, пунктуальную и собранную девушку, и никто из сверстников не сомневался, что однажды Маринетт станет альфой. Это было очевидно всем, кроме её родителей, которые по-прежнему никак не могли взять в толк, как их горячо любимый ребёнок мог сочетать в себе строгость и педантичность, присущую альфам, вместе с качествами нежной ранимой омеги. Впрочем, последние та старательно укрывала и прятала от окружающих за маской неоспоримого лидера.
Быть альфой Маринетт нравилось куда больше.
Каково же было её огорчение, когда в период полового созревания на медосмотре улыбающийся доктор, седеющий бета с толстыми линзами очков и слегка подрагивающими пальцами, поздравил её с тем, что в скором времени она станет настоящей здоровой омегой.
Омегой.
И в тот момент Маринетт, машинально улыбаясь в ответ специалисту, вдруг поняла, что отныне вместе с днём своего рождения теперь может праздновать и день своей смерти.
День краха всех своих надежд.
Она мечтала быть альфой. Весь мир был у их ног: почётные и руководящие должности, карьерные продвижения, награды и достижения в сфере точных наук и даже искусства — всё это принадлежало им. Редкий омега в силу особенностей физиологии и слабости своего характера мог добиться чего-то значимого в жизни. Маринетт не хотела быть хранительницей очага, матерью троих детей и хозяйкой хомячка — она жаждала действий, хотела стать великим модельером и прославиться на всю страну, а затем, быть может, и на весь мир.
Теперь же её мечты и амбиции осколками битого стекла резали ей глаза и выжимали из них непрошеные слёзы. Громко шмыгая носом, Маринетт сердито трясла головой и обиженно надувала губы. Это было какой-то глупой, чудовищной ошибкой. Она никак не может быть омегой, она — безупречная альфа.
Впрочем, наступившая буквально через неделю течка ясно дала ей понять, что природу не обыграть, и, назвавшись альфой, ею, увы, не станешь. Но девушка, корчась на хлопковых, кажущихся сотканными из раскалённой металлической сетки, простынях в своей спальне, тихо шипя от боли в спазмированном животе и отчаянно презирая собственную природу омеги, низшей, поклялась себе, что это не станет ей препятствием на пути к желанной цели и не умалит её стремления стать кем-то бо́льшим, чем могла позволить ей жизнь заурядной омеги.
К счастью, в то время Париж был объят летним зноем, и отсутствие необходимости посещать занятия сыграло свою существенную роль: никто из знакомых об этом унизительном для неё инциденте не узнал.
И, мучительно пережив самую нелёгкую неделю в своей жизни, первую из череды грядущих, Маринетт стала активно использовать нейтрализаторы запаха, таблетки-подавители и гели для душа с дезодорирующим эффектом, не скупясь и не экономя на последних. Она была готова на что угодно, могла истратить все свои деньги на маскирующие препараты и самозабвенно лгать окружающим взахлёб, только бы скрыть свой проступивший и въевшийся в кожу запах разогретой сахарной ваты, ванили и лёгкий, едва уловимый шлейф луговых цветов; только бы и дальше выставлять себя альфой и не терять прежнего старательно заслуженного статуса в глазах знакомых и друзей.
Маринетт даже стала использовать парфюм отца, чтобы пахнуть, как настоящая альфа. Терпкий, с дразнящими нотами ментола и ароматом крепкого чёрного кофе, он был слишком тяжёлым для неё, но ей нравилось: так она могла пахнуть своей семьёй. Одеколон лишь подчёркивал и усиливал преобладающие над другими ноты запаха Тома, для Маринетт же он целиком замещал весь запах.
Родители относились к одержимости дочери скрывать свою природу с неодобрением, но не мешали ей, надеясь, что с возрастом это пройдёт.
Не прошло.
Девушка заводила дружбу и знакомства преимущественно с альфами, чувствовала себя среди них «своей» и, вдоволь наслушавшись сальных шуточек некоторых из них относительно омег, чётко осознавала, что в своём выборе она не ошиблась: её место было здесь, среди высших. Среди тех, кто смеётся над другими, а не тех, кто подвергается нападкам.
Натренированным до автоматизма циничным взглядом она провожала суетливо проходящих мимо неё течных омег. Так же, как и её приятели. Как и все альфы. Но в противовес горящим лихорадочным возбуждением — таким же поддельным, как и её сильный аромат альфы, — глазам, сердце Маринетт сжималось от какой-то болезненной жалости и сочувствия: она знала, что не все из неопытных, пропустивших начало столь важного цикла, омег целыми и невредимыми смогут добраться до дома.
Она ничем не могла им помочь. Эти наивные бедолаги были обречены.
С любезной, наиграно заинтересованной улыбкой на лице слушая очередную историю Кима о том, как ему удалось потискать в углу Ребекку из параллельного класса, Маринетт мысленно вздыхала и понимала, что она совсем не такая. Не жертва. Не одноразовая подстилка. Не млеющая от собственной слабости и гормонов, вызывающая одну лишь только жалость и стойкое желание затащить себя в тёмный безлюдный переулок, особь.
Не омега.
Натаниэль, симпатичный робкий омега, талантливый художник-любитель с длинными изящными пальцами и тонкими чувственными губами, как-то однажды поймал взгляд Маринетт и, вспыхнув до самых корней пламенно-рыжих волос, вдруг широко улыбнулся ей. Лже-альфа растерянно приоткрыла рот и ненадолго застыла, едва не выронив учебники из рук. Ещё никогда прежде омеги не намекали ей на близость таким открытым способом; никогда не показывали, что хотели её. Девушка покраснела вслед за Куртцбергом и тотчас торопливо отвернулась, опуская глаза и машинально поправляя съехавшую с плеча лямку рюкзака.
Её маскировка была хороша, практически безупречна — Натаниэль только что отлично это продемонстрировал, — но на душе отчего-то впервые за последнее время стало тяжело и гнило.
Маринетт жила чужой жизнью — жизнью некой сильной альфы, которой никогда не являлась, — и никак не могла понять, чего же она хочет на самом деле.
Она презирала задир-альф, высокомерных, невероятно красивых и пахнущих просто сногсшибательно, и не хотела иметь с ними ничего общего. Они были отталкивающими людьми, жадными до плотских утех и грязных, низких угроз. Но и оказаться затасканной одним из них ей претило ещё сильнее. Омеги слабы и беспомощны. И Маринетт, скрипя зубами и капая в нос очередной растворитель запахов, чтобы не чувствовать аромат альф, понимала, что ей ни в коем случае нельзя раскрывать свой секрет, иначе многие, если не все, её друзья в одночасье станут врагами, а их широкие улыбки сменятся такими же обманчиво ласковыми, как и те, что были адресованы симпатичным доверчивым омегам.
Девушка не знала, как ей быть. Она совсем запуталась в себе и своих желаниях и упрямо продолжала поверх спрея-нейтрализатора щедро опрыскиваться одеколоном отца.
С появлением в её жизни талисмана мало что изменилось: тайной больше, тайной меньше, Маринетт было этим уже не удивить. Мастер Фу явно не ошибся в выборе хранительницы серёг: как альфа, так и героиня из неё вышла что надо. Её напарником оказался Кот Нуар — рослый, задиристый и острый на язык альфа. Леди Баг поставила его на место в первый же день их знакомства и привычно представилась альфой.
К счастью, волшебный костюм прекрасно нейтрализовал запахи, и можно было понять лишь общий фон и половую принадлежность, но не отдельные индивидуальные ноты. Даже с его чутким кошачьим нюхом, Нуар не распознал в девушке омегу. Секрету их личности, как и её природы, казалось, ничто не угрожало.
Леди Баг боялась представить, во что могло вылиться их партнёрство, узнай Кот о ней правду. От простой потери статуса равной и снисходительного отношения всё могло скатиться к банальным зажимам в углах. Альфа выглядел порядочным и ни разу не дал Леди Баг повода усомниться в себе, но она не хотела рисковать, а посему не давала ему и шанса, всегда стараясь держаться от напарника на расстоянии вытянутой руки.
Она не доверяла альфам, потому что знала их слишком хорошо.
Девушка не хотела разочароваться и в Нуаре тоже, но это неизбежно произошло. Не сразу, но со временем, узнав её чуть лучше, он стал позволять себе глупые и крайне обидные шутки об омегах. Кот широко улыбался, при этом не сводя внимательного и отчего-то крайне серьёзного взгляда с Леди Баг; он как будто проверял её на прочность, точно знал правду и выжидал какой-то особенной реакции на его слова. Но та лишь привычно посмеивалась в ответ и поддерживала беседу аналогичной остро́той.
Однако, не все альфы были плохими.
Был ещё Адриан Агрест.
Вежливый, улыбчивый, он походил даже больше на омегу, чем на альфу, но от одного только его запаха у Маринетт подкашивались ноги и едва ли кровь не шла из носа. Нейтрализующие капли, притупляющие обоняние, выручали невероятно, а поломанные и изгрызенные ногти она неизменно прятала под партой, где периодически срывала и обламывала их о жёсткое лакированное покрытие, стремясь скрыть своё замешательство и нервный зуд.
Она влюбилась, по-настоящему влюбилась. Как такое могло случиться?
В самую первую их встречу Адриан показался ей одним из тех хамоватых насмешливых альф, которых девушка всеми силами старалась избегать. И она действительно игнорировала его, презрительно поджимая губы и хмуря брови в недовольной брезгливой гримасе. Он был дружком Хлои, наверняка таким же неотёсанным грубияном, считающим, что весь мир принадлежит лишь ему одному, как полагала и сама дочь мэра.
Но Адриан отчего-то не унимался. Ему, казалось, во что бы то ни стало хотелось расположить Маринетт к себе. То ли с подачи Нино, её приятеля-альфы, то ли по своему странному, не поддающемуся никакому логическому объяснению, желанию.
Второе впечатление оказалось неизгладимым — и Маринетт пропала раз и навсегда.
Она буквально растворилась в шелестящей тысячами разбивающихся об асфальт капель серости ледяного ливня, стоя на пороге коллежа и боясь выйти под холодные струи. Те же предательски смоют маскирующие её настоящий запах мужские духи.
Адриан бесшумно вышел из-за её спины и молча, в одном коротком примирительном жесте протянул ей простой чёрный зонт. А Маринетт нейтрально улыбнулась ему в ответ, неожиданно для самой себя расцветая под по-весеннему тёплым взглядом юноши и чувствуя, как под ненавязчивый шелест дождя рушатся все её старательно выстроенные баррикады, и приняла аксессуар, взамен него безмолвно вручая Адриану своё сердце.
Адриан скрылся за стеной ливня с чувством странной удовлетворённости на душе и неким подобием трепетной улыбки на губах, а девушка потерянно опустила глаза, крепко сжимая в руке пластиковую ручку зонта и мысленно прокручивая в памяти то, как на мгновение дрогнула её кисть, обжигаясь о холодные, мокрые от дождевой воды, пальцы альфы.
Стоила ли её годами поддерживаемая легенда о принадлежности к альфам того, чтобы отказаться от неё ради своего истинного?..
Маринетт изнывала от неизвестности и противоречивых чувств, ювелирно режущих её сердце на тонкие кровоточащие полосы с каждым новым днём, проведённым вблизи Адриана. Она совершенно запуталась в своей ненормальной жизни, которую сама же и превратила в ад. Благими намерениями. Долгой дорогой.
И итог оказался неутешительным.
Это было невыносимо: видеть его, украдкой касаться и при этом не иметь возможности выразить своих чувств. Ещё сложнее было просто дружить с ним. Маринетт не могла признаться Адриану в любви, как не могла рассказать и о том, что на самом деле являлась омегой: она боялась, что он оттолкнёт её, впишет в свой бесконечный список фанаток-омег и вытравит из небольшого круга близких друзей.
И девушка не могла его потерять. Только не так.
Единственным человеком, знавшим обо всех её секретах, была Алья. Как-то однажды проблемный период у Маринетт наступил на неделю раньше положенного. То, как она стремительно подорвалась с места и сбежала из аудитории, заметили все. Но только Сезер смогла сопоставить эту странность с тем тонким, едва уловимым запахом, что неожиданно обнаружился возле неё самой на месте Маринетт. Не говоря ни слова, она переложила учебники на другой край парты и села на место сбежавшей подруги, чтобы замаскировать своим запахом её.
Омегу она не выдала, но с тех пор перед каждой течкой приходила к ней. Оказать посильную помощь.
Маринетт, окончив коллеж и лицей с отличием и поступив в университет, переехала на съёмную квартиру на другом конце города, чтобы своими глухими, мучительными стонами и болезненным скулежом не вызывать лишних вопросов у соседей, считавших, как и все, что дочь четы Дюпэн-Чен является альфой. Её взрослеющий организм требовал своего, и с каждым разом переживать отвратительную неделю гормонального всплеска становилось всё сложнее и сложнее.
А посему помощь Сезер оказывалась весьма кстати.
Алья забирала волшебные серьги, ключи от квартиры и запирала Маринетт внутри на два оборота. Девушка сама просила её об этом. Она знала, что Тикки, её милая мудрая подруга, всё понимала, но не хотела, чтобы квами лишний раз видела её в столь плачевном и разбитом состоянии; боялась Маринетт и того, что однажды не выдержит и попросту упорхнёт через окно на свободу.
Чтобы вломиться в спальню Адриана и наконец-то дать выход всем своим тщательно скрываемым чувствам.
В период течки её мысли были зациклены исключительно на нём, и это было ещё одной причиной, из-за которой омега ненавидела свою сущность: в это время её инстинкты были сильнее голоса разума, и, кто знает, как бы всё обернулось, если бы не приезжающая каждый раз вовремя Алья.
Оставаясь одной, блистерами глотая таблетки-блокираторы, Маринетт сворачивалась в клубок на полу — мучимая дурманящим полубредом, она постоянно сваливалась с кровати, поэтому с недавних пор стала отдавать предпочтение расстеленному около неё пледу и беспорядочно разбросанным подушкам, — и, заглушая собственные болезненные стоны громкой музыкой, с трудом переживала то, что обыватели так неромантично и грубо назвали «течкой». Её живот крутило от спазмов, кровь горячей патокой струилась по венам, а в голове яркими тропическими цветками расцветали непрошеные образы Адриана Агреста.
Он был нужен ей как никогда; запах его волос, гладкость его кожи и искристый мягкий свет в зелёных глазах казались хрипло воющей в подушку девушке единственным лекарством, способным исцелить её разбитое тело. Но собственная гордость и предусмотрительно отключенный телефон не позволяли ей наделать глупых ошибок.
Радовало лишь одно — строгость Габриэля лишила её возможности страдать от ревности: во время гона Адриан также был заперт в особняке.
На её памяти от него никогда не пахло омегой.
Допускать же мысли о том, что он так же, как и она сама, мог пользоваться нейтрализатором запаха, девушка даже не хотела. Это причиняло ей чудовищную боль, куда острее и резче той, что уже сутки напролёт терзала её тело.
«Я просто накручиваю себя, всё же хорошо, — напрасно убеждала себя Маринетт, свернувшись в клубок на смятом покрывале, глотая горькие слёзы и упиваясь унизительной жалостью к самой себе, — он ведь не может быть таким же, как и все, не может, нет-нет, не может… Или?.. Или?..»
Это ненавистное «или» застревало в горле сломанной костью, сдавливало дыхательные пути и с новым жаром беспокойно распаляло её отравленную бредом фантазию. Маринетт медленно умирала, гасла под аккомпанемент собственных, никем в целом свете не услышанных, всхлипов и эгоистично мечтала, что однажды всё закончится.
Как-нибудь. Само собой. Без её участия.
Ведь сейчас она не была сильной альфой, способной отважно встретить лобовую атаку врага и решить любую проблему как по щелчку пальцев. В ней проснулась старательно подавляемая долгие месяцы омега и теперь тихо плакала, уткнувшись лицом в собственные руки.
Ей не справиться в одиночку со своей болью. Ей нужен был Адриан, нужен сильнее воздуха; до потемнения в глазах и колющей боли в левом подреберье, до скрипа на зубах и солоноватого привкуса крови из прокушенного языка.
Жизненно необходим.
— Я люблю тебя, люблю-люблю-люблю, — зажмурив глаза, бессвязно шептала Маринетт, страдальчески мечась на полу, сотрясаясь крупной лихорадочной дрожью и комкая в руках складки старого клетчатого пледа, — приди ко мне, пожалуйста, приди…
Но он не приходил.
Девушка знала, что так не может продолжаться вечно, что в скором времени Адриан наверняка найдёт себе пару, и тогда её жизнь окончательно растрескается и осыплется прахом прямо ему под ноги. А он пройдётся по нему, держа свою избранницу за руку, и улыбнётся так, как может улыбаться только он один: тепло, солнечно и невероятно обаятельно.
И Маринетт простит его. Соберёт растёртое в труху, смешанное с грязью, сердце и простит абсолютно всё. Она спрячет мёртвую золу в сомкнутой ладони, а другой рукой возьмётся за его и встанет рядом, чтобы и дальше быть ему надёжным другом. Верным, преданным и самоотверженным. Самым лучшим.
Какая же она дура.
Слабая, никчёмная и плаксивая — именно такая, какой никогда не стремилась быть; такая, какой, боялась, её будут считать окружающие, узнав о том, кто она на самом деле.
«И они были бы правы, — утерев слёзы, устало подумала Маринетт, пустым взглядом равнодушно скользя по запятнанному моросящим на улице дождём оконному стеклу. — Слабая. Никчёмная. Плаксивая. Не достойная его».
И хотя она всем сердцем презирала свою природу омеги и бежала от неё как от огня, была вещь, которую девушка ненавидела с не меньшим запалом: собственную ложь и желание казаться лучше, чем она была на самом деле. Свою искалеченную жизнь, где она была вынуждена жить среди альф и стараться во всём им соответствовать.
И у неё получилось — отлично, просто прекрасно! — но цена оказалась слишком высока.
Осознание пришло гораздо позже: не этого она хотела, совсем не этого, но что Маринетт теперь и оставалось делать, так это только сожалеть и продолжать грызть зубами уголок подушки. Её ложь зашла слишком далеко, чтобы попытаться всё исправить без серьёзных потерь. Вероятнее всего, её отчислят из университета, но, быть может, хотя бы не уволят с подработки швеёй в небольшом ателье неподалёку от того дома, где она снимала квартиру; большинство друзей перестанут уважать её, а Адриан…
Адриан навсегда исчезнет из её жизни.
Подобный всплеск эмоций охватывал Маринетт всякий раз, стоило только наступить особенным дням, свойственным её физиологии.
В эти периоды для остальных Маринетт Дюпэн-Чен болела, а вместо брюнетки Леди Баг на смену ей выходила шатенка. Кот Нуар хмурил брови и недоверчиво поджимал губы, но на этот счёт у девушек всегда была хорошо отрепетированная легенда: настоящая Леди Баг в отъезде, скоро вернётся, с ней всё в порядке. И со временем Кот свыкся с таким порядком вещей и перестал задавать лишние вопросы. Всего-то два раза в год, не так уж и часто, чтобы заподозрить что-то неладное.
А однажды всё чуть было не пошло под откос: Алья всё-таки не сдержалась.
Маринетт, не успевшая подготовиться к плановому приходу подруги-альфы, отделалась несколькими синяками на руках, горящими от страстных, жадных и насильственных поцелуев губами и лёгким испугом. А Алья, услышав сдавленный вскрик подруги, тотчас пришла в себя и оставила её в покое. Спустя пять дней она, отперев дверь квартиры, долго извинялась, а под конец виновато понурилась и предложила лже-альфе найти для подобной помощи омегу, от чего Маринетт категорически отказалась. Её тайна не должна быть известна кому-либо ещё.
Всё шло стабильно, своим чередом; чёрные полосы сменяли белые, а те под конец серели и вновь вплавлялись в беспросветную темень.
Та самая злополучная акума напала прямо накануне течки омеги. Она была весьма схожа с Климатикой, вот только вместо снега на Париж обрушились тропические ливни, настоящие сезонные муссоны, размывающие асфальт и превращающие город в глубокий котлован, залитый пресной водой. Герои справились с противником довольно быстро, даже не использовав аква-форму, вот только промокли насквозь.
— Отлично сработано! — привычно протянула Леди Баг кулачок напарнику, другой рукой смахивая со лба влажные пряди волос.
Кот как-то странно дёрнулся и повёл носом, а девушка, встретившись с его почерневшим, мгновенно замутнившимся взглядом, вдруг осеклась, разом поменялась в лице и тотчас попыталась сбежать. Нуар оказался не менее проворен: он ловко перехватил напарницу за руку и рывком притянул её к себе. Дождевая вода смыла нейтрализатор, весь без остатка, и теперь её аромат, немыслимый амбре готовой вот-вот потечь омеги, отчётливо проступил на фоне запахов мокрой пыли, сырого спандекса и дождевой свежести.
Магия костюма не спасла, только не в этот раз и не перед очередным гормональным всплеском.
Несмотря на яростные попытки Леди Баг вырваться из захвата, Кот решительно откинул мокрые волосы с её шеи и провёл носом над участком открытой кожи.
— Ты… — срывающимся от напряжения голосом прохрипел он, судорожно стискивая её плечи. Он всё понял. Конечно же, он всё понял.
Но дослушивать его девушка не стала — с силой отпихнув ошарашенного напарника от себя, она умчалась прочь, прячась от лихорадочного блеска его глаз за полупроницаемой стеной постепенно стихающего ливня.
В тот вечер она ждала Алью: та должна была забрать ключи и серьги и, как обычно, пожелав подруге удачи, запереть её в квартире и уйти до конца недели. Но вместо Сезер на пороге её двери неожиданно застыл Адриан. Дождевые капли мелкими вкраплениями серебрились в его растрепавшихся волосах, а на дне зелёных глаз затаённо тлело что-то неясное, тёмное и пугающе прекрасное. Взъерошенный, отчего-то запыхавшийся, он, казалось, был растерян не меньше самой Маринетт.
Дюпэн-Чен была всё ещё мокрой после сражения. Она стояла в длинном махровом халате, с влажными распущенными волосами и без единой ноты своего запаха: нейтрализатор, казалось, уже мог бы въестся ей под кожу — настолько часто и предупредительно она его использовала. И если со своим запахом девушка могла хоть как-то бороться, то с квартирой всё было не так просто. Она оставалась неубранной вплоть до окончания течки, до тех пор, пока Маринетт не наведёт там генеральную уборку и не вытравит ненавистный аромат готовой к слиянию омеги сильнодействующими средствами.
И сейчас им веяло просто с невероятной силой.
— Маринетт? А ты здесь… Наверное, я не вовремя, — как-то разом побледнел Адриан, прервавшись на полуслове.
Крылья его носа затрепетали, уловив ноты запаха, доносящегося из квартиры, и девушке показалось, что вся её жизнь в этот момент пронеслась перед глазами.
«Попалась», — билась в голове одна-единственная мысль, пока Маринетт, машинально облизывая разом пересохшие губы, думала, как вернуть ситуацию под свой контроль.
— Могу я… войти? — осторожно спросил Адриан, и его мягкий, просительный тон совсем ей не понравился.
— Нет, я не одна, — соврала она, плотнее запахивая халат и неуютно поводя плечами. Близость альфы, её альфы, медленно и неотвратимо сводила с ума. «Да, пожалуйста…» — Тебе что-то нужно?
— Кто с тобой? Алья? — как-то очень уж напряжённо спросил Адриан, игнорируя заданный вопрос и пытаясь заглянуть в квартиру поверх головы подруги.
Сезер так не пахла. Они оба это знали.
Грохот вдребезги разбившегося сердца Маринетт был заглушён раскатистым громом за окном. Погода продолжала стремительно ухудшаться. Надвигалась гроза.
Девушка закрыла разом погасшие глаза и с трудом подавила горестный всхлип. Адриан чувствовал течную омегу и всем своим беспокойным поведением явно демонстрировал, что хотел её. Маринетт стало тошно. Ему было плевать, что она, его близкая подруга, была с кем-то другим. Он не ревновал её, ничуть, но его интересовал этот неизвестный, призывно пахнущий кто-то. Не она, Маринетт, но некая безымянная омега.
«Интересно, его бы остановило, если бы эта омега оказалась кем-то вроде Хлои или даже офицера Роджера? — окидывая своего возлюбленного, предателя, вогнавшего в её сердце острый клинок безразличия, колючим, злым взглядом, со страшной обидой подумала Маринетт. — Навряд ли».
Она была права в своих суждениях: от альф нужно держаться подальше. Они просто животные, живущие инстинктами. И Адриан, увы, не был исключением.
Она никогда, никогда не откроет ему правду.
— Нет, не Алья, — ответила Маринетт и, чуть помедлив, мстительно добавила: — Кое-кто другой. Мужчина-омега.
— И всё же, — попробовал сделать шаг вперёд Адриан, и по его нахмурившемуся лицу, по глубокой складке, прочертившей его лоб, девушка догадалась, что он ей не поверил.
Вскинув подбородок и подавшись к альфе навстречу, она решительно перегородила собой проход.
— Уходи, Агрест, — тихо прошипела Маринетт и тут же с грохотом захлопнула перед ним дверь.
Девушка могла собой гордиться: она только что выдворила своего истинного альфу на лестничный пролёт; нашла в себе силы на этот трудный, а в её опасном положении и вовсе невероятно сложный, шаг, пока не сорвалась первой; пока не разрыдалась прямо на его глазах или не бросилась на него с непрошеными объятиями. Капли для носа не спасали: Адриан пах слишком остро, слишком соблазнительно, невозможно, и это было чем-то бо́льшим, чем простое влечение подвластной гормонам омеги.
Это была любовь, она точно это знала. Любовь к тому, кого любить было никак нельзя.
Маринетт сползла вниз по стене и глухо заскулила, пряча лицо в ладонях. Своим внезапным появлением и странным поведением Адриан, сам того не ведая, раздавил её, морально уничтожил; испепелил особенно изощрённым, предназначенным для неё одной, «Катаклизмом», а теперь беспокойно стучал в дверь и окликал её по имени.
Маринетт не отозвалась.
— Оставь меня, просто оставь, — шептала она в пустоту, пытаясь выровнять сбившееся дыхание и устало массируя пульсирующие болью виски, — дай мне сойти с ума в одиночестве…
Алья так и не пришла, но прислала сообщение, что зайдет завтра, поскольку сегодня ей не с кем было оставить сестёр.
А спустя два часа на Париж снова напала акума.
И Маринетт пришлось выйти на бой самой. Наглотавшейся препаратов-блокираторов, одурманенной непрекращающейся болью, влажной, отвратительно влажной, и с ног до головы залитой нейтрализатором запаха. Она боялась напарника больше очередной марионетки врага, была даже готова сражаться с ним и отстаивать свою свободу и право быть героиней, но, к счастью, Нуар так и не пришёл.
Без его помощи Леди Баг едва не потерпела поражение.
Её трансформации не хватило до возвращения на съемную квартиру. Пришлось перевоплотиться в ближайшем переулке, идти пешком, повыше приподняв воротник предусмотрительно надетой куртки, и молиться, чтобы не встретить никого из знакомых. Дождь лил не прекращаясь ни на минуту. Но, видимо, всевышний взял на сегодня выходной: у её входной двери, опираясь о стену, сидел Адриан. Выглядел он так, словно никуда и не уходил. Его лицо было пепельно-серым, под глазами залегли чёрные тени, но даже столь измождённый вид ничуть не портил его красоты. Он был невероятно хорош собой в любом состоянии.
Маринетт была готова его возненавидеть и полюбить ещё сильнее одновременно.
— Как ты прошла мимо меня? — хмуро спросил Адриан, вопросительно изогнув бровь.
— Что ты здесь делаешь? — вместо ответа вернула ему вопрос Маринетт и тотчас скрестила руки на груди, только бы он не увидел, как задрожали её пальцы от одного лишь звука его голоса.
Альфа пах слишком сильно, слишком вызывающе сладко, и девушке стоило немалых сил удержать себя в руках. Её кровь превратилась в раскалённую магму, закипела в зашедшемся сумасшедшим стуком сердце и принялась расплавлять её слабое тело изнутри. Сейчас всё зависело лишь от её стремительно тающей выдержки омеги и чуткости носа Адриана.
«Адриан…» — Маринетт нужно было попасть в квартиру. Немедленно.
— Та омега… ты всё ещё пахнешь ею, — не сходя с насиженного места, вдруг прошептал Агрест.
— Верно, — недрогнувшим голосом подтвердила Маринетт, незаметно приваливаясь к стене.
Ставшие ватными ноги уже едва-едва держали её, а жгучее, алчное, с каждой секундой всё усиливающееся желание проникало в разум дурманящим туманом и вырисовывало столь красочные и яркие образы с участием альфы, что девушка невольно вспыхнула и торопливо потупилась.
— Я чувствовал этот запах много раз.
Маринетт вздрогнула и уткнулась в свой воротник ещё сильнее.
— И что? — глухо выдавила она, на мгновение задерживая дыхание, чтобы не сойти с ума от его аромата; чтобы непременно сорваться и окончательно потерять разум, полностью лишиться контроля над собой, но позже, хотя бы на минуту позже.
— Постоянно, он был всегда поблизости, но очень слабый, и я никак не мог понять, кто же это, — продолжил Адриан, не сводя с неё пристального взгляда. — Мне нужно увидеть этого человека, Маринетт. Пожалуйста, ты не понимаешь, это…
— Нет. — Она сама не знала, зачем всё усложняет, зачем отказывается от альфы, к которому так бездумно и глупо рвалось её проклятое всепрощающее сердце; но ревность и обида всё ещё играли в ней и заставляли идти напролом там, где этого делать никак не следовало. — Уходи.
Адриан сердито зашипел и вдруг рывком вскочил на ноги, чем изрядно напугал девушку. Ей показалось, что он её сейчас ударит. Маринетт попятилась, но, вжавшись лопатками в стену, тут же строго напомнила себе, что для него она — альфа, а альфы не трусят перед другими представителями себе подобных. Адриан же уже навис над ней и прежде, чем она успела понять его замысел, вдруг склонился и мазнул кончиком носа по её виску.
Сердце пропустило удар, а руки неосознанно, бесконтрольно и жадно потянулись к парню.
Он ушёл в ту же секунду; отстранился быстро, стремительно, и, даже не взглянув на неё, покинул подъезд, и эхо от его шагов ещё долго отдавалось в голове Маринетт гулкими ударами. Сама она так и осталась потерянно стоять на лестничном пролёте и расфокусировано смотреть в исписанную низкопробными граффити стену. Её словно парализовало от мимолётной близости своего истинного, от его густого, насыщенного, пагубно влияющего на её рассудок, аромата и того, как он прикоснулся к ней.
Маринетт сама не поняла, как оказалась в квартире. Она пришла в себя на кухне, отстранённо глядя на разложенные на полке холодильника запасённые впрок полуфабрикаты и до ломоты в пальцах вцепившись в дверцу. Брезгливо искривив губы — один только вид еды вызывал в ней рвотные позывы и новые приступы боли, — девушка закрыла холодильник и устало поплелась в ванную комнату.
Впереди её ждала долгая ночь.
Проснулась Маринетт оттого, что её шее вдруг стало очень холодно. Перед сном она всегда предусмотрительно закрывала окна и форточки, стараясь запереть внутри не только саму себя, но и свой въедливый запах. Сейчас же стылый сквозняк свободно гулял по полу, ерошил её волосы и осторожно касался мгновенно покрывающейся мурашками кожи. Вяло шевельнувшись и тотчас ощутив рядом с собой постороннее присутствие, Маринетт мгновенно оцепенела.
Дело было отнюдь не в сквозняке. Не свежий ветерок ласково трогал её и вызывал неконтролируемую дрожь во всём теле.
Это был он, Кот Нуар.
Альфа лежал рядом с ней на полу, тесно прижавшись грудью к её лопаткам и закинув на неё руку, и кончиком языка выводил на шее девушки невидимые узоры.
— Не было никакой омеги, верно? — тихо спросил он, очевидно почувствовав, как напряглась возле него Маринетт.
Прекратив поглаживать её плечо, Нуар протянул руку, осторожно коснулся кончиками пальцев её щеки и развернул лицом к себе. В густой темноте его глаза отливали всеми оттенками малахита и начинали таинственно мерцать при одном лишь взгляде на неё. Маринетт видела только их — два живых фосфоресцирующих огня, сияющих лишь для неё одной, — и, пленённая завораживающей игрой света и теней, бессознательно потянулась к альфе, готовая растаять у него на руках по первому его зову.
— Адриан?..
— Почему ты обманывала меня? — горько зашептал он, с бесконечной обидой вглядываясь в лицо подруги. — Все эти годы ты лгала своим знакомым, лгала самым близким друзьям. Лгала мне. Почему, Маринетт?
— Ты всё напутал, я была с… — подрагивающим, всё ещё немного хриплым ото сна голосом попробовала оправдаться она.
— Хватит врать, — болезненно поморщился Кот. — У тебя на тумбочке стоит начатый флакон с нейтрализатором запаха. Ты зажимаешь подушку коленями и скулишь во сне, а вся квартира пропахла тобой насквозь. Я не позволю тебе обмануть меня в четвёртый раз, Маринетт. Хватит!
— В четвёртый?.. — подавленно переспросила Маринетт. — Но…
— Первый раз был, когда Маринетт Дюпэн-Чен представилась Адриану Агресту альфой, — терпеливо пояснил Нуар, бережно поправляя подушку под головой девушки и укладывая ту поудобнее. Она не сопротивлялась, во все глаза глядя на своего возлюбленного. Боль, вот уже как несколько часов непрерывно терзающая её изнутри, ненадолго отступила. — Второй — когда Леди Баг сказала то же самое своему напарнику. Ну, а третий… Ох, Маринетт.
Кот вдруг как будто разом сломался; его голос дрогнул и сорвался, и альфа безвольно уронил голову и уткнулся лбом ей в щёку. Маринетт судорожно выдохнула, пьянея от неожиданной близости своего истинного, и нерешительно обняла его, доверчиво приникшего к ней, точно ищущего защиты.
— Когда я постоянно чувствовал около себя слабый запах омеги. Моей омеги. И никак не мог её найти… — прошептал он почти беззвучно. — Почему, Маринетт? — подняв голову, с болью спросил Кот, неотрывно глядя в её глаза. Он был близко, непозволительно близко, но это не имело уже никакого значения: они оба знали, чем всё закончится, но продолжали старательно делать вид, что этот разговор действительно был важен для них обоих. — Почему ты молчала?
«Почему? — чувствуя на языке стойкую не проходящую горечь, воспроизвела в голове его вопрос девушка. — Почему ты молчала?»
Он совсем её не понимал. Альфа думал только о себе. О том, как ему было плохо без неё, но не о ней самой. Сколько ещё раз он разобьёт ей сердце прежде, чем Маринетт окончательно прозреет?
— Почему? — нервно выдохнула девушка, и крупные слёзы непроизвольно покатились по её щекам. Вся копящаяся годами обида на наглых альф, на несправедливость судьбы, сделавшую её неспособной в одиночку, без помощи обманов и ухищрений, противостоять им омегой, и собственную глупость наконец-то нашла выход. — Да что ты знаешь о жизни омеги? Нас смешивают с грязью и видят лишь как расходный материал! Я… ты был моим другом, Адриан, и именно поэтому я не могла обо всём тебе рассказать!
Её запал угас так же быстро, как и разгорелся, и Маринетт отвернулась от Кота, вжалась в подушку и прикусила зубами белую наволочку. Близость альфы неотвратимо дурманила её разум, мешала мыслить связно и медленно разжигала что-то пугающе горячее в её груди. Магический костюм отлично сдерживал запахи, и аромат Адриана был едва уловим, но с каждой секундой даже этого становилось слишком много.
— Я не хотела потерять тебя, — уже гораздо тише и спокойнее добавила Маринетт, с отвращением чувствуя липкую влагу на своём нижнем белье.
Нуар с его чутким, усиленным магией, нюхом, не мог не ощутить этот сладковатый призывный запах. Но, к своей чести, он ничем не выдал своей осведомлённости; а Маринетт невольно вспыхнула, но тут же заставила себя вновь посмотреть на него. Может, её тело и предало её, но в душе она была всё той же непоколебимой альфой.
— Но ведь я бы не отвернулся от тебя, Маринетт, ты же знаешь, — легко коснулся губами её виска Кот.
— А что бы ты тогда сделал? Вломился ко мне в дом посреди ночи? Подожди, ты же не… — вдруг запнулась девушка и машинально потянулась рукой к шее. Внезапно посетившая её догадка казалась ошеломляющей. — Как ты меня нашёл? Зачем? Ты… ты хотел оставить метку?
— И я её оставлю, — подтвердил Кот, разом посерьёзнев.
Бережно убрав волосы с её лица и чуть приподняв подбородок указательным пальцем, он заставил Маринетт посмотреть ему в глаза. И она, слабая, покорная и уже почти не властвующая над собой, послушно вскинула глаза и ужаснулась: его зрачки расширились и почти полностью заполонили инъецированные капиллярами белки, отчего те выглядели пугающими чёрными провалами на лице в тон маске. Кот тяжело дышал, и жар от его тела медленно проникал ей под кожу, накаляя добела почти не заглушаемое таблетками-блокираторами желание. Маринетт тихо протяжно заскулила и дёрнулась в безотчётной попытке сбежать, но Нуар удержал её подле себя.
— Я люблю тебя, моя Леди, — быстро, сбивчиво заговорил он, как будто боялся, что Маринетт вот-вот прервёт его. — Я с первого взгляда понял, что пропал, но когда ты… Когда ты сказала, что являешься альфой, я чуть с ума не сошёл. Я даже бросил поиски своей истинной ради тебя. Я… Я ведь столько раз намекал тебе, что омеги меня не интересуют, шутил и смеялся над ними, только бы ты обратила на меня внимание, но ты!.. Ты всё это время!.. Чёрт… — Он зажмурился и с силой затряс головой, как будто пытался выбросить из неё ненужное нагромождение образов. — Там, под дождём… Я выследил тебя по запаху. Нашёл твою квартиру и…
— И пришёл как Адриан, — закончила за него Маринетт, приоткрывая рот и с шумом втягивая в себя пропахший уличной сыростью и дешёвым ароматизатором воздух; притихшая было боль обрушилась на неё с новой силой, и омега свернулась в клубок и обняла себя за плечи, надеясь, что это хоть как-то поможет. — Посмотреть, кто скрывается под маской.
— Именно, — согласился Кот и, пододвинувшись поближе, слегка задрал нижний край бледно-голубой футболки и осторожно положил руку на живот девушке.
Та вцепилась в его запястье и неожиданно сильным рывком притянула парня к себе, вынуждая его буквально навалиться на неё.
«К чёрту… К чёрту… — колотилась в её голове всего одна разорванная мысль. — К чёрту всё… Как же больно…»
— И как? Доволен? — с вызовом спросила Маринетт, своими губами касаясь его и стараясь дышать не слишком громко: спазмы в животе с каждым мгновением становились всё невыносимее.
— Я был готов убить тебя за мою омегу, — срывающимся голосом прошептал Нуар; ему было не менее трудно держать себя в руках. Высвободившись из её захвата, он снова положил ладонь на её оголённую кожу и, больше не встречая препятствий, скользнул ею кверху. Маринетт зажмурилась и впилась ногтями в плотный чёрный материал на его спине. — Тебе повезло, что ты оказалась ею.
И, больше не размениваясь на пустые высокопарные фразы, Кот притянул девушку к себе и, глухо урча, принялся осыпать её ещё тёплое и чуть припухшее после сна лицо жаркими беспорядочными поцелуями.
— Подожди, но как же, — попыталась запротестовать Маринетт, теряя последние остатки самообладания и вместе с тем упрямо продолжая противоречить самой себе.
Страх быть обманутой, использованной омегой, стать одной из тех одноразовых подстилок боролся в ней вместе со страстным желанием плюнуть на долгие годы сдерживаемого влечения к этому альфе и наконец-то позволить ему всё. Если бы Адриан сейчас был без трансформации, она бы капитулировала перед ним, перед его сводящим с ума запахом и сдалась на его милость тотчас же. Но это был Кот Нуар, её весёлый, бесшабашный напарник, которого просто невозможно было воспринимать всерьёз, и с ним Маринетт ещё повоюет.
А тот, плутовато улыбнувшись, вдруг отстранился от девушки и тут же снова приблизил своё лицо к её. Вызвав целую волну колких мурашек и опаляя её кожу своим разгорячённым дыханием, он прошептал ей в самое ухо:
— Плагг, спрячь когти!