1

Джисон тяжело снимает с себя пыльную одежду. Он весь пропотел, а голову напекло солнцем. Пять дней кряду ему и ещё нескольким воинам пришлось прочесывать город в поисках Хёнджина. Без толку – они не обнаружили даже следов. Скорее всего, время упущено, и принц уже покинул пределы Ины. Грандиозная казнь на глазах у всех накрылась. Если в ближайшие дни поиски ни к чему не приведут, Чан четвертует самозванца. Нельзя, чтобы враги узнали, что законный наследник трона ускользнул из рук Полководца.

Посреди комнаты стоит широкая кадка с горячей водой, что исходит паром. Тия принесла ароматные масла, горшочек с мыльным раствором и люффу*. Она хотела остаться, чтобы помочь Джисону помыться, однако тот настолько устал, что чьё-то присутствие его сильнее бы утомило.

*люффа – плод растения, из которого делают мочалки.

Он погружается в воду с чувством долгожданного облегчения. Его мышцы наконец-то расслабляются, и боль в ногах утихает. Внутри живота приятно теплеет, и голова невольно откидывается на бортик.

Джисон прикрывает глаза и касается себя между ног. Почти каждую ночь ему видятся сладкие сны, в которых Минхо прокрадывается в его постель, точно воришка, и берёт его то сзади, то спереди, то грубо, то медленно… Вкусив удовольствие быть под ним в снах, Джисон всё чаще ловит себя на мысли, что хотел бы лечь с Минхо наяву. Это одновременно приятно будоражит и пугает, ведь ещё ни с кем ему не приходилось быть снизу. К тому же, вожделеть такого как Минхо – всё равно что заглядывать в клыкастую пасть зверя.

Не обращая внимания на то, какую опасность несут его фантазии, Джисон опускает руку ниже и стыдливо проникает в себя пальцем. Почему-то это не так больно, как казалось, и второй палец входит также легко, как и первый. Джисон не хочет испытывать судьбу, поэтому больше не добавляет; вместо этого он медленно водит по члену кулаком. Горячая вода и запах масел обостряют наслаждение, что копится внизу живота и растекается по мышцам. Он стискивает зубы и приподнимает бёдра, когда доводит себя до конца. Член ещё некоторое время дрожит, высвобождая семя, что расплывается в воде белыми пятнами, затем Джисон брезгливо морщится и встаёт на ноги.

– Понравилось?

Джисон чуть не падает на скользком полу.

– Я стучал, – Минхо, одетый в уличный наряд, стоит у двери и ухмыляется, – Но, видимо, ты настолько был увлечен… своими делами, что не услышал, – он молчит мгновение, наслаждаясь тем, какое произвел впечатление, затем кидает в догонку: – Думал обо мне, когда себя трогал? 

– Чего тебе? Я не в духе, – Джисон спешит поскорее одеться. Он не смущается своей наготы, но под взглядом Минхо чувствует себя беззащитным.

– Как я слышал, Владыка Бан отправил тебя на тайное задание в город. И как успехи?

– Задание на то и тайное, чтобы о нём не говорить. К тому же, я тебе не доверяю.

– Даже при том, что я могу помочь? – Минхо подходит ближе и касается мокрого плеча Джисона, – До меня дошел слушок, что Владыка Бан кое-что потерял, и теперь бьётся со всех сил, чтобы это отыскать… однако безуспешно.

– Кто тебе сказал? – Джисон каменеет на месте. Настороженность и паника зреют в его распахнутых глазах.

– Ты. Только что.

Джисон грубо отпихивает руку Минхо и отворачивается. Откуда этот дьявол обо всём узнал? Неужели среди людей Чана есть доносчик? Джисон костерит себя за эмоциональную незрелость; Минхо способен читать его как книгу.

“Нужно с этим что-то делать”.

– Надеюсь, ты составишь мне компанию в городе. Буду ждать тебя во дворе, – чужие шаги удаляются в сторону двери.

2

Запряженная карета призывно открыта. Минхо сидит внутри и читает какие-то бумаги. Джисон с огромной неохотой садится напротив него, затем захлопывает дверцу с громким хлопком. Минхо замечает его раздражение, но ничего не говорит: бумаги для него важнее потенциальной перепалки. Когда карета трогается, Джисон закономерно спрашивает, куда они едут.

– На рыночную площадь. Если ты не забыл, вскоре Ину посетят высокие гости из других городов, следует встретить их как подобает. Девушкам нужны новые наряды, поэтому неплохо бы договориться с портными. Ещё меня ждут в сапожной мастерской, в аптекарском углу и в ювелирной лавке…

Джисон нетерпеливо перебивает:

– Я понял. Но мне там что делать?

Минхо хлопает глазами в ответ.

– Как что? Учиться, Ваше Благородие! Будущий временный правитель должен знать в лицо всех мастеров, которые изготавливают заказы для дворца. К тому же, на рынке можно разжиться нужной информацией: вдруг кто-то что-то слышал про неопрятного хромого мужчину, сбежавшего от стражников?

Джисон отворачивает лицо и остервенело таращится в окошко. Минхо украдкой добавляет:

– Заодно проявишь инициативу и купишь подарок для своей невесты. Ты уже выбрал кого-нибудь?

– Беременность ведь не сложно подделать? – этим вопросом Джисон ставит точку в разговоре о женитьбе. Минхо кивает, поняв, что к чему.

3

В лавке портного Минхо долго и дотошно проверяет заказанные ткани: парча, расшитая золотыми и серебряными нитями пойдёт на верхние одеяния, а из нежного струящегося шёлка сошьют юбки. Не каждой наложнице из гарема разрешены такие роскошные платья, только женщине Владыки, которая по словам лекарей уже понесла, и женщине Джисона, о которой официально не объявлено.

Минхо присматривает наряд и себе: сверху будет красная как кровь накидка, а внутри розовые, подобно новорожденному шафрану, шальвары. Он обсуждает своё платье с портным намного дольше и въедливее, чем платья для гарема, так что Джисон невольно начинает скучать.

Красная ткань – большая редкость в Вешоре, позволить её себе может только Император. В Ине, главном поставщике красного красителя, едва ли цена ниже, однако Минхо готов отдавать огромные деньги, лишь бы выглядеть достойно. Джисона раздражает зацикленность Минхо на собственной внешности, но одновременно с этим он понимает, что не будь Минхо достаточно уверен в своём великолепии, роль дворцового интригана тому бы только снилась.

Они не ходят по улицам пешком: от портного до сапожника, затем до аптеки и ювелира их везёт карета. На своих двоих или верхом вышло бы быстрее, к тому же экипаж привлекает лишнее внимание. Однако Минхо очень доволен сидеть на подушках из гусинного пуха и есть фрукты из золочёного блюда, ему нравится кидать надменные взгляды сквозь окошко на обычных людей; он ни за что не стал бы пачкать туфли и полы своего дорого платья, прогуливаясь рядом с ними, и ни за чтобы не позволил солнцу опалить свою белоснежную кожу.

В аптекарском углу Джисон украдкой смотрит, что Минхо покупает у старика-врачевателя. Это некое зелье для спокойствия сна и чистоты разума. Надо же, значит такого как Минхо могут мучать беспокойные мысли и кошмарные сны. Стоит старому врачевателю отвернуться, как Джисон незаметно утаскивает с прилавка похожий бутылёк. Среди людей Владыки есть отличные врачи, например, Чанбин. Джисон узнает у него, что к чему.

Стоя у круглого зеркала в ювелирной мастерской, Минхо придирчиво разглядывает длинные серьги, что переливаются в его ушах мелкими вкраплениями рубина. Мастер беспокойно поглядывает то на него, то на Джисона и трёт потные ладони.

– Нет, всё же, чего-то не хватает, – Минхо специально качает головой, чтобы проверить, как камушки стукаются друг о друга и как играют на свету, – Я хотел чего-то более изысканного, более… особенного, понимаешь меня? Такая форма и исполнение есть у каждого второго. Возможно, я чересчур требователен… Может Командующий Хан развеет мои сомнения?

Джисон пожимает плечами без капли интереса.

– Бесполезные побрякушки – это озабоченность женщин, а не мужчин. Гости из Хагейта и Крады будут видеть в тебе не гордого инского господина, а заигрывающую девицу.

– А кто сказал, что я хочу иначе? – Минхо улыбается сквозь зеркало не так, как обычно: с искренним, будто детским, непониманием. Однако, стоит ему обратиться к мастеру, он тотчас возвращает лицу и голосу противную заносчивость: – Переделать. Даю срок в три дня. Если мне снова не понравится…

Мастер складывает ладони на груди в покорном жесте и отвечает с угодливой улыбкой:

– Я привлеку всех всех мастеров: они отыщут камни, лучше прежних. Даю голову на отсечение, я соберу уникальную форму, от которой вы будете в восторге, Господин Ли.

– Про голову я ничего не говорил, – после этих слов Минхо Джисон невольно улыбается.

4

Дорога от рынка до дворца замедляется из-за неясной толчеи. Карета останавливается, и раб, что правит лошадью, говорит, что нужно немного подождать. Джисон выглядывает наружу. Улица впереди заполонена недовольными людьми и стражниками, что грубо из разгоняют. Слышится грязная ругань и проклятья. Какая-то бедная женщина с привязанным к груди младенцем простирает к Джисону руки и просит подаяния на инском языке.

– Тебе лучше не высовываться, – Минхо тянет Джисона за руку внутрь, - Ради собственной безопасности.

В момент, когда Джисон возвращается на место, в окошко прилетает гнилой фрукт и влажно шлёпается у туфель Минхо. Тот быстро задвигает ставень и закрывает дверцу на щеколду. Теперь внутри кареты темно и душно.

– Нам ещё повезло. Это могла быть стрела, которая закончила бы свой путь в ком-то из нас.

– Что это? – Джисон держит эмоции в узде. Он не боится разбушевавшейся толпы. При нём его прямая сабля – палаш, а на поясе Минхо есть кинжал: они в состоянии себя защитить.

– Очень злые и голодные люди. Армия Владыки Бана прожорливая, как саранча. Налоги ещё до вашего прихода были высокие, а сейчас у крестьян забирают последний хлеб. Свободных нищих в Ине почти столько же, сколько рабов, при том, что рабы порой живут лучше.

– Не понимаю, на кой чёрт ты отправился смотреть тряпки и цацки, если знал, что вокруг такое. Почему не взял охрану?

– Зачем мне охрана, если со мной ты? – Минхо нахально улыбается: не обязательно видеть его лицо, чтобы это знать, – Зато я узнал, что никого, похожего на принца Хвана, на рынке не видели. Видишь, наша прогулка не такая бесполезная, как тебе кажется.

– Ещё бы! Итак было ясно, что он не сунется в место, где любая помойная крыса его запомнит!

В карету резко что-то врезается, отчего она покачивается из стороны в сторону. Доносится лошадиное ржание и чьи-то воинственные вопли. Джисон прищуривается в крошечную щель между окошком и ставнем, но не видит ничего конкретного. Тут происходит ещё один удар. За ним следующий. Карета качается уже не так безобидно и рискует опрокинуться. Ощутимый вес снаружи давит на дверцу; из-за этого щеколда вот-вот сломается.

– Кажется, – Джисон впервые слышит неподдельный страх в голосе Минхо и жалеет, что не видит его лица, – они хотят нас перевернуть?

– Поразительная догадливость, – он не скрывает в голосе ехидства, однако ему некогда наслаждаться моментом чужой беспомощности, – Встань мне за спину.

– Где твоя спина?

Минхо подобно слепому котёнку шарит руками вокруг. Джисон тянется в ответ, и, когда их руки соприкасаются, уводит Минхо за себя. Темнота не мешает ему со всей силы выбить дверь ногой. Квадрат яркого света ослепляет на мгновение; карета перестает качаться. Дверь, слетевшая с петель, сбивает с ног человека в грязных лохмотьях. Нищие кишат вокруг, точно помойные мухи; они заполонили выход к дворцу, оттеснили стражников, и, опьяненные животным торжеством, начали рушить всё на своём пути.

Джисон смотрит краем глаза на передок кареты: их раб убит, а лошадь пытаются освободить от упряжи множество рук. Звук вынутого из ножен клинка заставляет толпу разойтись.

– Все прочь! Прочь, я сказал! – Джисон хватает Минхо за запястье крепче расчищает им путь сквозь грязную вонючую людскую толщу.

Он хочет спрятаться в боковых улицах, чтобы окольными путями добраться до дворца. Весь сброд собрался тут, так что, если кто-то вздумает за ним погнаться в узких улочках, он будет водить их по кругу, пока не отстанут.

– Волочешься как полудохлый, – Джисон дёргает Минхо на себя, прибавляя тому скорости, – Быстрее!

Тот загнанно дышит и, как бы ни старался не поспевает за ним. В укромном углу, между домами он останавливается, упирает руки в колени и измученно стонет. Джисон видит, в чём вся проблема: на ногах Минхо неудобные туфли на каблуке, а его шаг при беге недостаточно широк из-за сковывающей одежды. Здесь нельзя задерживаться; к беднякам, что их преследуют, могут присоединиться более опасные типы с битами, зазубренными палками и ножами…

Джисон резко поднимает Минхо, чтобы разорвать его одежду в районе пояса и бёдер. Тот замирает с широко распахнутыми глазами; очевидно, что хочет возмутиться, но благоразумно молчит.

– Хватит просто стоять, снимай туфли.

– Я не смогу бежать босым.

– Ты не побежишь босым, – Джисон расшнуровывает свою обувь, – Надевай мои. Быстрее.

Он не вовремя заглядывается на лодыжки Минхо, пока тот обувается: они белые, с очаровательными выпирающими косточками; кожа пяток без сухостей и мозолей выглядит по-младенчески нежной, а ногти ровно подстрижены. Джисон впервые видит настолько красивые мужские ступни. Минхо всегда приходил на ужин в обуви; значит, теперь будет приходить босым.

Они петляют между домами, подгоняемые шумом за спиной. Пусть основная толпа высыпала на главные улицы, среди улочек полно агрессивных одиночек. За все дни поиска принца Хвана Джисон успел выучить много маршрутов и тайных укрытий, однако сейчас ни один поворот не кажется ему знакомым: домов теперь больше, они стоят теснее друг другу, и улицы всё равно что лабиринтные ходы.

Когда погоня отстаёт, Джисон замедляет шаг и даёт Минхо отдохнуть. Но им не суждено спокойно продолжить путь до дворца: двое огромных мужчин, похожие на матёрых разбойников, выходят навстречу с клинками в руках. Они что-то дерзко спрашивают на своём языке, и Минхо также дерзко отвечает. Один из мужчин плюёт в ноги Джисона и безобразно щерится.

– Они спросили, кто мы такие. Я сказал, что ты один из Командующих Владыки и пришёл сюда по делу, которое их не касается. Вот этот слева не поверил, спросил, почему Командующий ходит босой.

– Пойдём в обход, – Джисон берёт Минхо за локоть и мысленно ставит пометку позже вернуться сюда с отрядом стражи.

В этот момент головорез справа морщит лицо в сальной улыбке и говорит что-то такое, отчего Минхо не сдерживает хлесткого раздражения в голосе. Необязательно знать, что конкретное он ответил, чтобы понять, что своим вспыльчивым языком он усложнил обоим отход.

Грубая мужская рука хватает Минхо и дёргает назад так сильно, что с треском рвётся рукав. Джисон тотчас обнажает палаш, и другой верзила сталкивается с ним в поединке. Минхо держат в захвате и волочат за угол. Стоит ему исчезнуть из поля зрения, как раздаётся громкий вопль боли: это Минхо воспользовался своим кинжалом. Однако любая рана для такого здоровяка всё равно что укол от зубочистки. Джисон не может Минхо помочь, ведь противник не даёт продыху, бьёт со всей силы… Сталь поёт, сталкиваясь со сталью, и Джисон шаг за шагом отступает. Во время войны ему встречались враги пострашнее, так что прикончить этого недоумка не составит труда. Он продолжает притворяться, что выдохся, а затем, когда громила меньше всего этого ждёт, делает подсечку. Тот падает на одно колено, и Джисон, не дав ему поднять оружие, рубит поперёк мощной шеи. Он стряхивает с клинка капли крови и ищет глазами Минхо.

Тот стоит совсем рядом и не двигается. К его горлу приставлен клинок.

– Он говорит, чтобы ты убирался, иначе он вскроет меня, – Минхо умолкает, пока верзила продолжает свои требования, затем лихо переводит: – Ещё, якобы, где-то неподалёку ходят его дружки, но я думаю, он блефует. На шум давно бы кто-нибудь заявился. Как жаль, что я выронил свой клинок.

Джисон ничего не отвечает, просто кивает. Он не подходит быстро, приближается по дуге, не отрывая глаз от острого стального края, что впивается в чужое горло.

– Назад! – в этом голосе слышен сильный акцент, – Убью!

Джисон останавливается, но не из-за угрозы; он чувствует, что наступил голой ступнёй на что-то продолговатое и выпуклое. Он не опускает лицо, чтобы разглядеть получше, ведь и так знает – это кинжал. Его палаш со звоном ударяется о землю в знак капитуляции.

Громила трясётся всем телом, пока громко хохочет. Сквозь смех слышны инские насмешливые слова, которые Минхо перевести не в состоянии: всё его существо в ужасе окаменело; он смотрит на Джисона с ужасом в глазах.

Брызги крови марают его красивое лицо, когда клинок, брошенный Джисоном, попадает точно в цель.

Огромное безмозглое тело, пронзенное в глазницу, медленно кренится в сторону и рушится с предсмертным скулежом. Джисон резко выбивает меч из чужих рук и тянет Минхо на себя.

– Он тебя ранил? – тот невнятно что-то бормочет, и Джисон поверхностно его рассматривает: кроме мелких порезов и ссадин ничего серьёзного нет. Он вытирает кровь с его щёк рукавом. Даже будучи в неприглядном виде, Минхо всё ещё прекрасен.

– Поспешим, пока кто-нибудь не заявился.

5

Узкие улицы приводят их прямиком в трущобы. Значит, они окончательно заплутали, потому что дворец стоит намного выше. Джисон видит несчастных, похожих на выкинутых собак, людей и невольно задумывается: он и Минхо хорошо среди них теряются, настолько их внешность жалкая и потрёпаная. Бояться нечего: те, кто встречается им на пути, либо женщины, либо старики, либо беспризорные дети; все они болезные и безоружные. Минхо оглядывается по сторонам и говорит, что знает короткий путь до дворца. Джисон следует за ним, утопая голыми ногами в грязи без малейшей брезгливости на лице.

Впереди, среди наполовину развалившихся лачуг, внезапно вспыхивает золотой блик. Это солнце играет на растрескавшейся от старости статуе. Могучий лев с распахнутой клыкастой пастью замер в прыжке, золотая краска покрывает его благородную гриву и выгнутую спину, а остальное тело захватил юркий плющ.

Лев стоит рядом с лестницей, сбоку от которой возвышается каменный бык, измазанный в чёрной копоти, словно некогда спасенный из огня. Под его животом, на горячем от солнца пьедестале греется рыжий кот. Джисон, завороженный яркими красками его шкуры, разглядывает, как тот вылизывается. Хвостатая животина, учуяв чужое присутствие, спрыгивает на лестницу и расслабленно поднимается вверх.

Лестница ведёт к деревянным воротам храма, увенчанным таинственным знаком: три дуги начинаются и заканчиваются в трёх точках и вместе образуют фигуру из трёх листьев. Джисон встаёт как вкопанный: он уже когда-то видел такой знак.

– Нам не сюда, – Минхо хватает выше локтя и тянет в другую сторону, – Это логово язычников, нам здесь делать нечего.

Кот останавливается у входа в храм, чтобы развернуться и низко мяукнуть. На мгновение жёлтые глаза вспыхивают в солнечном свете, подобно двум призрачным огонькам, затем огненный хвост юркает в щель приоткрытых ворот. Джисон, обычно не привыкший доверять суевериям и приметам, почему-то уверен, что его только что пригласили внутрь.

– Я знаю, каким богам здесь молятся. Мне нужно посмотреть. Если хочешь, жди снаружи.

Минхо не препятствует, поднимается вместе с Джисоном в храм и не отпускает его руку, крепко впиваясь пальцами, будто предостерегает. Но Джисон убеждён, что он попросту боится оставаться один среди недружелюбных трущоб.

Внутри храма горит буйное пламя и витает одурманивающий дым от сожженных трав. Двое мужчин с красными цветами в волосах стоят на коленях и смотрят в огонь, а мимо них ходят служители храма с поклажей за спиной: со всяким деревянным мусором и вязанками хвороста. У некоторых в руках тяжелые, сколоченные из деревянных дощечек, ящики с мокрым днищем, которые служители уносят куда-то во внутренние комнаты храма. Интересно, что внутри ящиков?

– Они обязаны поддерживать огонь, – Джисон не видит в лице Минхо интереса, только нервозность, но всё же продолжает: – ведь, если тот погаснет, для всех людей настанет пора злых несчастий, и боги никогда не услышат их молитв.

– И ты в это веришь?

– Нет. Всякая вера в потусторонние силы – чушь собачья и нужна лишь за тем, чтобы навязывать свой закон. Но эти ребята безобидные, нам нечего бояться. Думаю, в местной пастве едва ли наберется двести человек.

Они садятся на каменную скамейку, чтобы перевести дух. Из-за близкого пламени по их лицам градом стекает пот, а волосы у лба и на висках становятся мокрыми. На удивление, Минхо не жалуется, не показывает, что чем-то недоволен. Для испорченного роскошью человека, которому чуть не вскрыли глотку, который вынужден пробираться ко дворцу сквозь нищие, пахнущие нечистотами, улицы, он почему-то не корчит лицо в брезгливости и не рвётся поскорее продолжить путь домой. Видимо, он настолько устал, что не против отдохнуть в обители чуждого языческого культа. Его вера в Единого не такая уж искренняя, как оказалось.

На скамейке лежат оставленные кем-то красные лилии. Точно такие же цветы вплетены в волосы людей, что молятся у огня, и такие же цветы стояли в покоях Минхо, когда Джисон был у него в последний раз.

– Ты знаешь, почему эти лилии красные?

Минхо пожимает плечами:

– По той же причине, почему твои глаза карие, а мои чёрные. Природа нуждается в разнообразии, чтобы всё в мире существовало в гармонии. Наверняка у язычников на этот счёт есть своя правда.

– Есть, – Джисон гладит цветы с давно забытым нежным чувством в сердце, – Когда их бог Митра взобрался на своего возлюбленного Варуну, кровь от грубого соития капнула на землю, и на её месте распустилась красная лилия. Те двое, – он кивает на мужчин у огня, – на самом деле женятся.

– Для того, кто считает религию собачьей чушью, ты хорошо подкован.

– Не настолько. Я не знаю всех обрядов и таинств. Мне рассказали про Митру и Варуну в далёком детстве, когда я жил какое-то время с отцом в Ралехе. Там стояли похожие храмы, но они были выше и богаче. Служители веры прятали под одеждой знак трилистника, а в руках держали мечи. Отец говорил, что один ралехский воин по силе равнялся трём вешорским. Мне не случилось это проверить: к тому моменту, как я возмужал, Ралех уже пал.

Император Вешоры на протяжении долгих лет преследовал беженцев; их до сих пор отовсюду гонят и всячески притесняют. Многие – не только вешорцы – считают их веру враждебной и аморальной, а богов Митру и Варуну отождествляют с дьяволами, что оскверняют законы Единого. Потому-то Джисон удивился, увидев льва и быка в Ине. Этот плохонький храм держится за счет чьего-то покровительства: всеми презираемые и лишённые родины люди должны откуда-то брать деньги, чтобы обеспечить нуждающихся одеждой, едой и кровом.

Минхо держит в руках цветы с тем особенным трепетом, с каким женщины держат младенцев, и завороженно смотрит в огонь. А Джисон завороженно смотрит на него. Чужие черные глаза лакируют от оранжевых искр и полнятся необъяснимой тоской.

Когда он поворачивает лицо, Джисон не отводит взгляда. Минхо спрашивает:

– Твой именной герб – это птица?

– Сокол со свитком в когтях. Предки моей матери служили гонцами.

Минхо хочет спросить что-то ещё, но в этот момент к ним подходит маленькая чумазая девочка, у ног которой трется рыжий кот.

– Как здорово, что ты здесь, старший братец, – она смотрит на Минхо большими солнечными глазами и улыбается, – Пират очень ждал встречи. Несколько ночей мяукал! Вот, как ты ему понравился!

Минхо ничего не говорит, но по лицу видно, как ему не по себе: глаза блестят как у хищника, загнанного в угол, а от щёк отливает кровь. Кот трётся об его ноги и мурчит, но Минхо никак не реагирует, всё смотрит и смотрит на беспризорную девочку, точно вот-вот её убьёт. Откуда эта кровожадность? Неужели из-за того, что девочка назвала его “братцем”?

Она не обратилась бы так, если бы не видела его ранее.

– Как твоё имя? – Джисон размышляет о том, где эти двое могли пересечься, но в голову не приходит ничего подходящего.

– Мне ещё нет пяти лет, поэтому я Безымянная! А как зовут тебя?

– Вот ты где пропадаешь! – служитель храма, приземистый старый мужчина в мешковатой одежде с кисточками на поясе, подталкивает девочку в сторону, – Хватит досаждать усталым путникам. Братья и сёстры тебя обыскались, брысь! И рыжего оборванца с собой забери.

Кот обиженно мяукает, когда его отпихивают ногой, затем убегает вслед за своей маленькой хозяйкой. Служитель храма говорит с сочувствием в голосе:

– Она ко всем липнет, как репейник, простите её. Я вижу у вас меч, надеюсь, вы не станете его обнажать. В нашем храме мы рады всякому, но здесь запрещено оружие.

Джисон спешит поинтересоваться:

– У вас очень хороший храм для тех, кто бежал от войны и укрылся на чужбине. Вы воздвигли его своими силами?

– Истинно так! Мы работаем дни и ночи напролет, чтобы огонь нашей веры не погас, и никому не отказываем в помощи: к нам приходят всякие люди – иноверцы тоже – и каждый получает ответ, который ищет.

– Я тоже ищу ответ. На строительство даже захудалого домишка нужно разрешение Совета. Как вы получили разрешение, если строили сами, без чужого покровительства?

– Нам покровительствуют боги, – мужчина ни одним мускулом на лице не показывает, что вопрос его как-то уязвил. Он кивает с лёгкой одухотворенной улыбкой, затем отправляется по своим делам.

– Вертлявый уж, – Джисон цедит это едва слышно, с досадой.

– Ты снова жадничаешь. Научись терпению, – Минхо встаёт со скамейки, – Мы здесь задержались. Предлагаю поскорее выдвигаться домой.

Тогда

6

По зеленой дороге, окруженной пышными кипарисовыми деревьями, едет отряд нукеров* из двух дюжин всадников. Яркое летнее солнце сверкает на заклёпках их кожаных доспех, а ветер качает тяжелые знамёна с серебряной птицей на голубом фоне. Сокол прилетел в Ралех с посланием.

*нукеры – дружинники, преданные своему сюзерену.

Впереди, окруженный со всех сторон храбрыми воинами, едут мужчина в голубом, отточенным мехом плаще, и его сын, вёрткий мальчик по имени Джисон, что от скуки дурачится в седле и не даёт отцу ни малейшего покоя. Жаркий воздух румянит детское лицо, заставляет жмуриться и вздыхать от духоты: шерстяные штаны и дублет из плотной ткани – одежда подходящая для ветренной Вешоры, но для южных земель – совсем негодная. Последние несколько часов Джисон думает только о ледяной горной реке, в которой бы плескался, пока не сведёт мышцы, и о кринке* холодного молока.

*кринка – глиняный сосуд.

– Скоро уже приедем, негодник, – отец треплет Джисона по волосам одновременно грубо и нежно, – Будет тебе и речка, и молоко, и прочие забавы. В Ралехе полно ребятишек твоего возраста, найдешь с кем поиграть. Хоть отдохну от тебя.

– Нет уж, я с тобой хочу! Ты их язык знаешь, а я – нет. Кто станет с немым водиться?

– Как это “немым”? Я зря тебя языку столько учил? Надеюсь, ты не опозоришь меня корявыми “здравствуйте”, “спасибо” и “досвидания”, – отец смягчает голос, когда видит, что Джисон растерялся, – Не забывай, это и твоя родина тоже. Побольше усердия, ладно?

Джисон, пристыженный словами отца, послушно затихает и больше не озорничает. Отцу нужно, чтобы его единственный сын не играл и лясы точил, а учился новому: это одна из причин, почему они отправились в далекий и раскалённый до красна Ралех. Другие причины касаются Императора Вешоры, и о них Джисону никто не рассказывает, сколько бы он ни упрашивал.

Одна мысль о том, что его снова посадят за скучнейшие книжки, заставляет детское чувствительное нутро ныть от несправедливости. У него всегда были проблемы с освоением наук: читать и считать он научился поздно, математика для него всё равно, что алхимические формулы – сплошная тарабарщина, а история и языки даются сквозь слёзы и истерики.

Нянечка говорит, что Джисон просто очень активный и неусидчивый мальчик. А мама говорит, что, если он продолжит быть жалким болваном, титула нойона* в будущем ему не видать. Неприятно слышать такое от своей родительницы, однако не настолько, чтобы как миленький её слушаться. Мама любит Джисона меньше, чем любит отец, и пусть Нянечка убеждает его в обратном, он-то знает правду.

*нойон – то же, что князь.

А правда вот в чём. Когда мама родила Джисона, она отказалась кормить его своим молоком и отдала дворцовой кормилице, которая уже вскармливала наследника Императора. Мама – воплощение холодной и неприступной Вешоры, горделивая и своенравная женщина, для которой роды, вскармливание и воспитание детей – отталкивающие и презираемые вещи. Джисон появился на свет не из-за любви, а из-за нужды, и об этом она не устаёт напоминать ему немым недовольством в глазах. Он отправился вместе с отцом в Ралех в том числе, чтобы доказать ей, что чего-то стоит!

Пусть продолжает считать его никудышным сыном, зато у Джисона есть любящий отец и молочный брат Чан, дружба с которым – самая крепкая и замечательная! Тоскливый вздох вырывается против воли. Теперь с Чаном Джисона разделяет много-много лиг, и неизвестно, как долго они будут в разлуке. Должно быть, его друг сейчас занят тем, что учится, как быть правителем.

“Я хочу завести новых друзей для игр, – думает Джисон мимоходом, – Надеюсь, он не обидится, если узнает об этом. Он должен понять: мне нужно с кем-то прогуливать дурацкую учёбу”.

Кипарисовые деревья заканчиваются, и соколиной процессии предстают золотые, как солнце, пшеничные поля. Ралех – плодородный процветающий край; говорят, что местные жители приносят своим богам кровавые жертвы, чтобы не знать, ни голода, ни горя, ни болезней. Отец всегда над этими сплетнями смеётся: ему лучше знать, какие в Ралехе люди и боги, ведь он тут родился.

Но люди и вправду не такие как в Вешоре. Джисон видит одиноких путников, что попадаются им в дороге: они высокие, с кожей цвета меди, черными глазами и волосами; они смотрят на белокожих и светлоглазых гостей из Империи с недоверием и близко не подходят. Джисон совсем не знает их культуру. По одухотворённому лицу отца видно, что это ненадолго.

Крепость, в которой им предстоит жить, построена из красного камня и увешана полотнищами с гербом Ралеха: золотой лев впивается зубами в спину чёрного быка. Это окраина города, богатая на зелёные леса и горные реки; здесь всегда свежо из-за ветра, что приносит не только прохладу, но и высокие стройные песнопения. Недалеко в гористом лесу стоит храм, и верующие, что называют себя мистами, каждый день отправляются оттуда на городской рынок через крепость.

Храмовники – и мужчины, и женщины – одеты в коричневые халаты, подвязанные поясками с мелкими кисточками; их мулы навьюченны корзинами с овощами и тюками с тканями, кожей и овечьей шерстью. Когда Джисон выбегает во двор, чтобы поближе их рассмотреть, он замечает, что некоторые мисты неравнодушны к украшениям: их уши проколоты в трёх местах тонкими кольцами размером с кольцо на палец, и все три прокола сделаны только в одной мочке.

– Это сакральный символ для любого верующего, – объясняет отец позже, – Значит, что человек соединился с другим человеком в свете Огня, и боги стали свидетелями их союза. Родители дарят ребёнку брачные серьги к четырнадцати годам. У меня тоже такие были, но не пригодились.

Он показывает Джисону своё правое ухо. На мочке с внешней стороны есть три нарисованные точки. Это места, где следует прокалывать. Точки поблёкли и почти растворились в цвете кожи, но разглядеть их можно.

– А почему ты не надел серьги на свадьбу с мамой? Ей бы не понравилось?

– Не только ей. Её родителям тоже. В Вешоре другая вера, другие порядки. Моё спасение и защита – это дружба с Императором. Стоит мне попасть в немилость, все, кто презрительно называл меня за спиной “пришлым язычником”, ополчатся в открытую и отправят меня на костёр. Не удивлюсь, если твоя мама будет стоять в первых рядах и смотреть, как я горю.

Джисон всегда держал в уме, что его родители женились не по любви, но никогда бы не подумал, что мама так сильно ненавидит отца лишь из-за другой веры. Среди влиятельных семей браки по расчёту – обыденность, и Джисон невольно задумывается: когда он начнёт княжить в будущем, ему наверняка навяжут неприветливую женщину, похожую на мать. Повезёт, если её красота компенсирует скверный характер, однако Джисон не хочет покоряться судьбе. Он станет и дальше прогуливать уроки: может тогда он отупеет достаточно, чтобы никому в голову не пришло делать из него Князя-Сокола. И по расчету жениться не придётся. 

Отец, будто прочтя его мысли, треплет Джисона по голове и добавляет:

– Я верю, что Боги смилуются и даруют моему сыну более счастливую жизнь, чем у меня.

Всё же отсидеть несколько уроков Джисону приходится – ралехский язык становится на порядок понятнее рядом с носителями – но после он не изменяет себе и сбегает из крепости, чтобы поиграть в лесу. К местным ребятам ему ещё боязно подходить, вдруг они будут смеяться над его говором?

Однако они находят его сами, и происходит это в день, когда Джисон набредает в глубине леса на заветную ледяную речку.

Перед тем, как окунуться с головой, он оставляет всю одежду на берегу. Наплескавшись и поныряв вдоволь, ему хочется поскорее вернуться на солнце, потому что от холода сводит ноги, но на берегу его ждёт неприятный сюрприз – одежда куда-то пропала.

Вредители находятся сразу. Это несколько старших мальчишек со сломанными голосами, что потешаются над Джисоном из-за деревьев, рассчитывая, что он ринется за ними голышом. Они кричат что-то непонятное, смеются и скорее всего обидно обзываются. Джисон со всех сил сдерживает слёзы: он чувствует себя красным и униженным под чужими взглядами, поэтому прячет свою наготу в кустах; ему кажется, скажи им хоть слово на ралехском, его ещё пуще поднимут на смех. В момент, когда слёзы вот-вот готовы брызнуть по щекам, недалеко под чьей-то поступью доносится хруст веток.

Из чащи, удерживая вязанку хвороста за спиной, выходит ещё один мальчик, и поначалу Джисон думает, что это друг его обидчиков. Он одного с ними возраста и с неприятным задиристым лицом. Но стоит ему строго зыркнуть на них и прикрикнуть что-то хлёсткое и громкое, как у мальчишек тотчас бледнеют лица. Они бросают одежду на землю с нарочитым равнодушием и уходят, поджав губы в обиде.

Мальчик без слов протягивает одежду Джисону и неодобрительно смотрит ему в глаза. Вблизи Джисон понимает, что поспешил с выводами: не настолько это лицо неприятное, как оказалось. Напротив, для мальчишки очень даже миловидное, круглое и приятно-смуглое, с острым носом, даже россыпь прыщиков на скулах нисколько его не портят… Неизвестный мальчик долговяз черноволос, напоминает нахохлившигося утёнка, когда собирает губы в кучу, намереваясь что-то сказать. Но в последний момент передумывает, поворачивается спиной, чтобы продолжить путь.

– Стой! – Джисон на ходу натягивает штаны и рубаху, – Как ты… то есть…

Когда он пытается выразить свою мысль на ралехском, мальчик заходится звонким серебристым смехом. Птицы вторят ему переливчатым весёлым щебетом. Джисону почему-то не обидно.

– Не напрягайся, вешорский птенец, я понимаю, что ты говоришь. Тебе нужно хорошо выучить наше наречие, если не хочешь, чтобы тебя мешали с грязью.

– Меня не мешали! – щёки против воли вспыхивают красным, – И не птенец я никакой. Моё имя Хан. Как зовут тебя?

– Уна.

– Уна… – Джисон повторяет негромко, не скрывая недоумения, – Какое-то странное имя. Как у девчонки.

Слышится высокомерный цык.

– Чего ещё ждать от вешорца? Даритель Жизни Варуна вложил в каждого человека мужское и женское начала. Имперские варвары даже не пытаются нас понять. Это ниже их достоинства.

– Перестань быть занудой, – когда Джисон его слушает, он вспоминает уроки политики, которые считает самыми скучными. Наверное, из-за того, что он часто с них сбегает, ему непонятно, почему между Ралехом и Вешорой взаимная неприязнь, – Я хотел поблагодарить тебя за спасение и… а что ты такого страшного сказал тем ребятам?

Уна перекладывает вязанку поудобнее. Хворост сыпется на его подпоясанную мешковатую одежду. Джисон замечает, что он носит поясок с кисточками, как у мистов. Стало быть, Уна живёт в храме.

– Что прокляну их, если они не перестанут чинить беды, – тот пожимает плечами и ловко перешагивает через вздыбленные корни, – Конечно, они убрались, не дураки же.

Джисон таращится на него с открытым ртом. Он слышал, что в Ралехе живут колдуны и ведьмы, но думал, что это россказни адептов Единого!

– Расслабься, – Уна улыбается, заметив его испуг, – Ничего я с тобой не сделаю. По правде, и с теми ребятами я бы тоже ничего не сделал. А вот мой дедушка мог бы, он может читать чужие судьбы, а ещё он здесь главный, поэтому никто со мной не водится – его боятся. Я выведу тебя на прогалину, Хан. Дальше ты сам по себе.

– А мы ещё увидимся? – он смотрит на Уну с очевидной надеждой в глазах. Ему бы очень хотелось остаться с этим странным, красивым мальчиком подольше, – Скажи, что увидимся!

Уна смотрит на него сверху вниз одинаково встревоженно и заинтересованно. Лесные тени играют прозрачно-зелеными узорами на его щеках, лбу и заостренном носу. Солнце, точно величественный нимб, подсвечивает голову позади, и Джисон не может отделаться от ощущения, будто видит перед собой не человека, а настоящее языческое божество. Ещё совсем юное, но такое прекрасное.

– Мы увидимся, если ты согласишься стать мне другом.