Её обнимает кофейно-молочный сумрак старой тихой улочки Рима. Она, плохо удерживая баланс, стучит черными каблучками сапог по тонкому бордюру и отводит стаканчик тыквенного латте подальше от черного пальто и легкого шарфа, туманной дымкой окутывающего ее шею. Пьет кофе мелкими глотками, греет о бумажный стаканчик влажные от дождевых капель пальцы и искристо улыбается кофейной готике старых зданий, мурлыкая себе под нос что-то на итальянском.
И тут слышит стук, уверенный и дребезжаще-настойчивый. Лекса с тяжелым стоном открывает глаза, перед которыми растворяются серо-кофейно-дождливые образы её римского сна, и с тоской вглядывается в мрак своей комнаты, спросонья забыв, от чего она вообще проснулась.
Стук раздается снова. Лекса недовольно бурчит что-то о том, что совы должны быть в курсе о существовании в их доме совятника и не долбить стекло её комнаты. Да и не было раньше никогда с совами проблем, с чего это…
Она, плотно кутаясь в шерстяное одеяло и радуясь, что заснула в вязаных носках, неуклюже ковыляет до окна, по пути сбивая со стола свиток с сочинением по маггловедению и коробочку пудры. И как удивленная кукла открывает рот, из-за патл челки видя, что совы у них все же умницы.
А кое-кто другой в край ахерел стучать в её окно среди ночи. В чертовы морозы. Без какого-либо предупреждения.
«Какого хрена его довели до такого?!» — в ужасе думает она, от острого волнения забывая и про холод с мелким снегом, и про желание выспаться, и про весь чертов мир. И судорожно открывает окно.
— То, что я живу на первом этаже, — не приглашение вламываться через окно, — назидательно и с привычной усмешкой, стараясь не показывать тревогу, Лекса впускает Регулуса в комнату и с громким звоном стекла в деревянной раме захлопывает окно, потому что английские морозы — это вот вообще не весело. Не слушая, что там лепечет дрожащий от холода Регулус (наверняка чушь какую-то), быстро зажигает свечи на столе, одну чуть не роняя на учебник по трансфигурации и стопку комиксов, акцио швыряет другу мягкий белый плед (ловец — поймает) и собирается пойти зажечь камин, но приглядывается к Регулусу, заспанно щурясь.
Спросонья не сразу понимает, что её вообще зацепило. Ну Регулус и Регулус, она тысячу лет его знает, вроде живой, не смертельно-бледный, не больной, не заплаканный, с капельками растаявших снежинок в черных волосах. Но плед он ловить не стал, ловко уклонившись, а у него на руках…
— КОТЯ!! — визжит она так, что вздрагивает и Регулус, и крохотный чёрный комочек пушистой тьмы, спрятавшийся в складках чёрной мантии. Одни ушки видны и мелко подрагивают.
Лекса переходит на тихий фальцет, стараясь не перепугать до смерти котенка и не разбудить весь дом, но не в силах сдержаться. Сама не замечает, как, затаив дыхание, подходит ближе и завороженно склоняется над крохотной пушисто-черной макушкой, выглядывающей из-под складок ткани.
— Это девочка, — шепчет Регулус, бережно придерживая малышку, затерявшуюся в его мантии, и поглаживая её меж ушек. — Я занес её к маггловскому ветеринару сразу как нашел. А потом трансгрессировал к тебе, потому что сама знаешь мою семью…
— Какая прелестная, — вздыхает Лекса подрагивающим от восторга голосом. — Ой, она наверное голодная, да и ты наверняка замерз, устал и умрешь тут щас. Малышка, бедная, сироткой останется.
— Ну ты же её удочеришь, — мягко усмехается Регулус.
Регулус опускает котенка на белый ковер в центре комнаты, чтобы маленькие чёрные лапки не мерзли на холодном дубовом паркете, а после разувается, чтобы не залить пол серыми разводами талого снега с подошв его сапог, и с довольной улыбкой кутается в белый плед.
Лекса вызывает свою домовую эльфиху (умоляюще прося простить за беспокойство и никому из семьи ничего не рассказывать, на что эльфиха благосклонно соглашается, косясь на гостя мисс Алексии и наверняка невесть что себе надумывая), и та вскоре приносит две кружки ароматного какао с корицей и фарфоровое блюдечко слегка подогретого молочка.
Осторожно, чтобы не разлить молочко и не напугать котенка, Лекса садится на колени у края ковра и ставит блюдечко. Регулус с сожалением выпутывается из пледа, снимает и швыряет уличную одежду куда-то далеко в угол, оставаясь в сером пуловере, и блаженно вдыхает тепло сладкого аромата какао, когда берёт кружку и садится с ней на кровать.
Котенок, мягко направляемый ладонью Лексы, затаившей дыхание от страха спугнуть малышку, любопытно и испуганно пробирается через белые пушистые дебри ковра к приятному тёплому запаху. Тоненький чёрный хвостик и хрупкие задние лапки в испуге вздрагивают, когда у Лексы ощутимо подрагивают руки от волнения, пугая малышку, но маленькая отважная хищница берёт себя в свои мягкие лапки и стойко продолжает свой путь.
Лекса сидит, как мебель или мраморная статуя, как бесчувственный пол под ней, лишь бы не напугать котёнка, когда та достигает своей цели и осторожно, готовая в любую секунду отскочить и затаиться чёрным комочком в белом ворсе ковра, обнюхивает розовым носиком край блюдечка, задевая его усиками.
Котенок, видимо решив, что тёплое молочко пахнет достаточно для неё аппетитно, подходит ещё ближе, склоняет чёрную головку к матовой белой глади и начинает быстро лакать, пуская бледную рябь.
Лекса без единого звука бормочет что-то бессодержательно радостное, словно празднуя маленькую победу, и, счастливо сияющая от восторга, оборачивается к Регулусу, который и думать забыл про свое какао, с тёплой и мягкой улыбкой, которую Лекса давно уже у него не видела, следя за освоением подобранным им котёнком новых, огромных и жутких неизведанных территорий.
— Я оставлю её у себя, — безапелляционно и уверенно, практически шепчет Лекса, бесшумной, бесплотной и невидимой тенью подходя к Регулусу и садясь рядом. Она отбирает у него кружку и пьёт из неё (хотя у неё есть своя), зная, что Регулус не против. — Как мы назовём нашу дочь?
— Касси, — бормочет Регулус так, будто всегда знал ответ на этот вопрос. — Кассиопея.
— Ого, — вполголоса восклицая, оборачивается к нему Лекса. Слишком резко, и от этого котенок взволнованно дёргает ушками. Оба замирают, боясь дышать. Однако малышка продолжает жадно лакать молочко, и Лекса продолжает говорить осторожным шёпотом: — Ты уже имя ей придумал? Когда успел?
— Еще лет десять назад, — чувствуя себя немного неловко, пожимает плечами Регулус. — Я всегда хотел кошку, а мать ненавидит животных, так что я просто мечтал об этом, ну, лет до одиннадцати, имя даже придумал.
Он отбирает у Лексы какао и пьёт его так, будто всё в порядке, но Лекса видит, как он прячет глаза за угольной, как кошачья шерсть, челкой, надеясь также легко спрятать свою боль. Она ласково приобнимает его, хорошо зная, как его обнять, чтобы ему стало лучше и он спокойно расслабился. Регулус мягко щекотит её шею волосами, с бледным огоньком улыбки расслабляясь в её руках, и она сама улыбается, тепло и уютно прижимаясь к нему.
— Сказал бы, — немного непонимающе, но мягко, без осуждения и желания обидеть, усмехается она. — Я бы хотя бы сама кошку завела. Ты же у меня постоянно бываешь, виделись бы каждую неделю, в Хогвартсе вообще хоть каждый день — уже не так грустно было бы.
Регулус не отвечает, отстраняясь от подруги, чтобы допить своё какао и, достав палочку, невербально отлевитировать кружку на стол Лексы, даже не стукнув керамикой о дерево столешницы.
Малышка уже покушала и теперь сыто и довольно слизывает белые капли молочка с чёрной шерстки. Регулус с Лексой, не сговариваясь, опускаются возле ковра поближе к ней.
Она вылизалась и, сытая и самая красивая, уже намного смелее и охотнее принялась исследовать комнату Лексы, всё ещё вздрагивая всем своим хрупким тельцем от громких звуков и неосторожных резких движений, но уже привыкая и осваиваясь на новом месте. В течение получаса она освоила ковёр, пол, тяжёлые шторы, о которые классно цепляться коготками, зеркало, в котором у неё есть очень игривая подружка, рюкзак Лексы, брошенный в углу, который прикольно шуршит под лапками и в котором можно спрятаться, колени Регулуса, на которых её приятно чешут за ушком и говорят, что она лапонька, и много чего ещё. В течение часа она совсем вымоталась, ведь кругосветное путешествие — это большой и серьёзный подвиг для кого-то такого маленького и хрупкого, как Касси, и Лекса, бережно взяв её на ручки, посадила её на свою кровать, где, свернувшись клубочком между подушек, малышка сладко заснула.
Лекса зевает, делает глоток из своей кружки какао, о которой начисто забыла, и забавно морщится, недовольно фыркнув, потому что какао давно остыло и покрылось противной липкой плёнкой. Регулус бросает на её страдание насмешливый взгляд, за что награждается обиженным ударом в плечо и кружкой остывшего какао, впихнутой ему в руки.
— Ты как хочешь, а я возьму пример с милой мудрой Касс, — снова зевает Лекса и осторожно ложится в постель, под одеяло, сонным взглядом рассматривая свернувшегося клубочком котёнка. Вид чёрного пушистого бока, мерно подрагивающего от тихого сонного дыхания, почему-то успокаивает. Она мечтательно вздыхает: — Мне там такой прекрасный сон снился: я, дождь, кофе, Рим, красота…
Регулус снимает пуловер и чёрные брюки (возможно, странно раздеваться перед своей подругой, но черт, это же Лекса. Он ночевал у неё так тысячи раз на протяжении всей жизни) и, укрываясь белым пледом, осторожно пристраивается рядом с ней по другую сторону от Касси.
— Поехали в Рим летом, — замученно шепчет Регулус куда-то в подушку, потому что он слишком устал всю зимнюю ночь гулять по Лондону, а потом бегать с котёнком в ветклинику и добираться до Шотландии, чтобы напроситься к Лексе в гости.
— Угу, — не менее устало бормочет Лекса. — Уламывать наших чудесных родителей ты будешь.
— Мы совершеннолетние и имеем право валить, куда душам нашим угодно.
— Вот моей маме это и объяснишь, — ворчит Лекса. — Она или будет категорически против, или выразит надежду, что это свадебное путешествие, а ты представляешь, как она выразит свою надежду.
— Официальным письмом моим родителям с ожиданием счастливого единения наших семей?
— Ага, — соглашается Лекса и в очередной раз зевает. — Всё, молчи. Я сплю.
Регулус, тепло улыбнувшись ей на ночь и подавив зевок, укутывается потеплее, и они засыпают, как-то случайно сквозь сон оплетая друг друга волосами и конечностями и позволяя Касси перебраться к ним и растянуться маленьким пушистым тельцем поверх обоих сразу.