Тома всего-то хотел доставить отцу одуванчиковый шнапс. Всего-то.

Хотя, говоря честно, на самом деле у него на этот шнапс были великие планы. Зря, что ли, он целую неделю тайком сбегал из города и настороженно бродил с друзьями по окрестностям, собирая самые роскошные одуванчики и оттаскивая их на винодельню? Во время этих походов они не один раз повздорили со слаймами, тоже заинтересованными желтыми цветочками, и один раз почти случайно сорвали какую-то очень важную операцию похитителей сокровищ. После этой недели половина его друзей убедились в том, что хотят стать искателями приключений, а вторая половина решила в качестве отдыха не покидать стены города еще полгода.

Так что да, после стольких трудностей, включающих в себя изнуряющее нытье знакомому взрослому из работников винодельни, чтобы тот из их с боем добытых одуванчиков согласился приготовить по тайному рецепту шнапс, со вздохом отмахнувшись от их скудных карманных денег и взамен забрав часть бутылок себе, у Томы на этот самый шнапс были воистину великие планы. Как минимум, его отец, попробовав его и растрогавшись от любимого вкуса напитка, достать который можно было только в Монде, должен был одобряюще хлопнуть Тому по плечу, восхититься тем, как тот самостоятельно добрался до Иназумы и разыскал его, а затем предложить вместе отправиться в путешествие. Идеально. Как максимум, там еще могли поместиться дополнительные похвалы и слова гордости сыном.

И эти самые драгоценные бутылки со шнапсом как раз в этот момент выпали за борт его скромной лодки вместе со всем остальным грузом. Тома успел только на мгновение проводить их тоскливым взглядом, на большее у него не было времени. Он со скоростью одна удачно взятая с собой миска в секунду отчаянно вычерпывал воду из своей лодки, одной рукой изо всех сил вцепившись в ее край.

Шторм начался абсолютно внезапно и длился уже целую вечность, биологические часы Томы не могли соврать. Сначала он с интересом разглядывал чуть неспокойное движение воды, затем беспокойно смотрел на становящиеся всё больше и больше волны, а теперь кидал панические взгляды на видневшийся вдали иназумовский остров, к счастью, постепенно приближающийся, и молился лорду Барбатосу, Райден Шогуну и любому заинтересованному божеству о том, чтобы его лодку не перевернуло.

Ее перевернуло. Где-то опасно неподалеку в воду ударила двести тридцать вторая молния за последний час, уши окончательно оглушил громогласный гром, насквозь промокший Тома не переставал дрожать, уже сильно сомневаясь в том, что переживет этот день, и его лодку перевернуло.

Тома, между прочим, очень гордился своими навыками плавания, приобретенными в тихом озере вокруг родного города, но ничто в жизни не могло подготовить к тому, что его буквально выкинет в штормовое море. Он успел коротко мысленно пискнуть, что ему все-таки конец, уйти под воду и врезаться со всей дури в свою же лодку, по-идиотски распахнуть от боли рот, хватануть холодной воды, попытаться ухватиться за что-нибудь, за что угодно, а дальше всё смешалось в один круговорот унылого иназумовского цвета и постоянных попыток хоть как-нибудь держаться над водой.

К тому моменту, как его беспощадной волной выкинуло на берег, омега чувствовал себя новорожденным котенком, которого топили три дня и три ночи подряд и который выжил только невероятным чудом. Он потратил все оставшиеся силы на то, чтобы повернуть голову, чтобы упереться щекой в мокрый песок и устало хватать воздух ртом, приучившись бояться при этом наглотаться воды. На острове хотя бы не шел дождь — гроза учтиво оставалась над морем, не заползая на сушу.

Он, кажется, выжил. Не мог пошевелить и пальцем, зато дрожал всем телом, боясь каждого раската грома, потерял все бутылки одуванчикового шнапса высочайшего качества да и все свои вещи, зато не потерял свою жизнь. Тома всегда был крайне жизнерадостным человеком и даже в этой ситуации сумел измученно чуть улыбнуться.

Живой.

Внезапно его окатило холодной соленой волной, и вместе с ней, потянувшей его обратно, в море, в нем поднялась ледяная волна ужаса. От мысли, что может снова оказаться там, у него внезапно из ниоткуда появились силы, и он, поднявшись на четвереньки, убрался как можно дальше от линии воды и, понимая, что нужно как можно скорее избавиться от мокрой одежды, согреться, добраться до людей и безопасного места, благополучно отрубился.

Очнулся через пару часов, не ощущая пальцев ни на руках, ни на ногах и чувствуя себя еще хуже. Бросало то в жар, то в холод, в горле пересохло, тело ломило, а в глазах темнело просто от мысли о том, чтобы попробовать подняться, и Тома, то кашляя, то пытаясь дыханием отогреть ладони, потратил позорно много времени на то, чтобы осознать, что немалым образом ему было так плохо из-за того, что внезапно началась течка.

Тома слышал о подобном от старших омег. О том, что в смертельно опасных ситуациях тело невероятно гениальным образом решало тратить последние оставшиеся силы на течку, чтобы проходящие мимо джентльмены-альфы и леди-альфы учуяли его запах, кричащий о том, что омега в беде, и помогли ему выжить, желательно, не изнасиловав при этом. Но не могло же это в самом деле сработать.

 — О-нии-сама! Там, кажется, кто-то лежит? — раздался где-то вдалеке взволнованный звонкий голосок, и Тома, свернувшийся в клубок в попытке утихомирить боль в животе, зашелся удивленным кашлем, не веря, что это и правда сработало.

За шумом прибоя он больше не расслышал ни одного слова, пусть даже гром пропал вместе с ушедшей к другим островам грозой, и измученный омега, представив на мгновение, что так удачно проходившие мимо люди могут просто пойти проходить мимо дальше, попытался подняться, уперевшись обеими ладонями в ненавистный песок, забившийся куда можно и куда нельзя, и почти что рухнул на локти, тяжело дыша, до горечи во рту жалея о том, что покинул Мондштадт, так сильно, как ни о чем другом в своей пока что не слишком длинной жизни.

От подступающей паники начинало тошнить, и он, зажмурившись, едва справлялся с тем, чтобы просто дышать. Зазвучали глухие от песка поспешные шаги, словно кто-то бежал к нему. Честно говоря, его восприятие мира так скрутило и завертело, что он едва мог определить, где верх и где низ, но, с трудом сглотнув, открыл глаза и уставился в сторону, вроде как в нужную.

К нему приближалось что-то большое и что-то маленькое. Больше Тома не успел разглядеть ничего полезного — живот от напряжения скрутило так, что пришлось зажмуриться изо всех сил и прикусить губу, чтобы не заскулить от дискомфорта и боли на всю округу. Такой мерзкой течки у него еще никогда не было.

Отпускать начало только в тот момент, когда что-то большое и что-то маленькое приблизились к нему, принеся с собой ненавязчивый успокаивающий запах, название которого Тома не смог бы разыскать в своей памяти даже в самый хороший день и от которого он инстинктивно начал расслабляться, смутно ощущая, что в безопасности.

Альфа.

Точнее, двое альф.

Не совсем важно.

Важно было то, что Тома полагал себя настолько взрослым и самостоятельным подростком, что воротил нос от излишних проявлений нежностей от мамы, а сейчас больше всего на свете хотел оказаться дома в ее объятиях и чтобы она успокаивающе гладила его по голове, как ребенка, проснувшегося после жуткого кошмара. Но мама была далеко, ее объятья даже еще дальше, потому что между ним и ими стояли тумаки за то, что сбежал из дома, а рядом были только что-то маленькое, взволнованно щебетавшее, и что-то большое, деловито присевшее рядом, так что омега из последних вцепился мертвой хваткой в руку последнего и выдохнул:

 — Пожалуйста, — кажется, он пропустил в этом внезапно таком сложном слове половину нужных букв. — Помоги… — вот с этим уже кое-как, но справился.

Мир застыл холодным молчанием на несколько невыносимо долгих секунд, а затем потеплел от одного слова:

 — Помогу.

Дальше Тома запомнил только короткие обрывки, насчет которых он не был до конца уверен, происходило ли это на самом деле или всего лишь ему приснилось. Вроде как что-то маленькое удивленно спрашивало несколько раз, омега ли он, словно бы это было не совершенно очевидно. Еще, кажется, его оказалось весьма тяжело взять на руки, потому что Тома до смерти боялся отпускать незнакомца и, совершенно не соображая, нисколько не помогал. Вне всяких сомнений, когда операция по подъему на руки всё-таки увенчалась успехом, он уткнулся альфе носом в шею, судорожно вдыхая его запах, названия которому не знал, и дрожал всем телом. Тома был почти уверен, что его за свисавшую руку держало что-то маленькое, тоже пытаясь помочь успокоиться.

Еще он, кажется, всё-таки позорно разрыдался от облегчения.

Ему пытались дать воды, он закашливался, его пытались накормить, его подташнивало от еды, его пытались привести в порядок, и без одежды он дрожал от холода. Лучше всего запомнился всегда бывший рядом успокаивающий запах и чужое тепло.

Когда Тома очнулся, владельца успокаивающего запаха рядом не было. Взамен омега был укрыт слабо пахнущим так же странного вида жакетом, съехавшим с него, когда он поднялся, садясь, пытаясь понять, где он и кто он. Самая неприятная в его жизни головная боль этому мало помогала.

Огляделся по сторонам — понятнее не стало. Незнакомая комната, незнакомый интерьер, окон нет, но из них наверняка был бы незнакомый вид. Еще он спал на матрасе на полу по весьма непонятной причине — или нет?

Резко вспомнилось, как отец рассказывал, что на его родине люди воротили нос от кроватей и спали на полу. Напрашивался вывод, что он был в Иназуме. Еще более резко Томе вспомнилось, как он попал в шторм, и омега перепуганно схватился за матрас, пытаясь заземлиться.

Ничего ужасного не происходило. Комнату не качало, она стояла неподвижно и равнодушно, всем своим видом показывая, что была построена на твердой земле, и Тома через почти полминуты наконец расслабил напряженные плечи и с тревогой огляделся еще раз.

Голова болела жутко, но намного хуже было нарастающее беспокойство, поэтому юноша, крепко зажмурившись, медленно и глубоко несколько раз вздохнул, не замечая, как комкает в пальцах чужой жакет.

Всё еще ничего не происходило. Комнату не снесло огромной волной, в нее не заявилась толпа охотников за сокровищами, даже не залетела ни одна надоедливо жужжащая муха. Снаружи доносились приглушенные голоса занятых людей, и они успокаивали.

Прямо как запах жакета. Недолго думая, Тома накинул его на себя, на секунду прижавшись носом к ткани, и наконец вылез из-под одеяла. Заприметил ведерко с водой, добрался до него и тут же опустошил наполовину, чувствуя себя заплутавшим в пустыне из рассказов искателей приключений.

Еще начинало всё сильнее и сильнее хотеться есть. Омега будто собрал весь набор приятных ощущений — жажда, голод, усталость, головная боль — и вздрогнул, смутно вспомнив, что у него, кажется, началась течка. С того момента явно прошло несколько дней, потому что она успела закончиться, оставив после себя только измождение и хищное желание проглотить всю еду в радиусе ста метров.

За долгие четырнадцать лет своей жизни Тома уяснил простую истину, что еда не появляется из воздуха, а ее надо клянчить, и, поднявшись, опасно пошатнувшись от нормальной после течки слабости, отправился на охоту.

Хотелось немного побубнить. что он вообще-то омега, о котором в такие моменты следовало бы заботиться. Приносить завтрак, обед и ужин в постель, причем всё разом, настолько он был голоден. Он, может, и не занимался в течку никакими детоделательными делами (не занимался ведь? иначе он бы запомнил, да?), но всё равно устал как собака. Желание бубнить немного унялось, когда он, умело разобравшись с тем, что двери открывались не наружу или на себя, а в сторону, выбрался на свежий вечерний воздух и вздохнул полной грудью. Ради этого стоило подняться с кровати. С пола.

Дальше пошло бодрее. Помотав головой, Тома как натренированная собака пошел по запомнившемуся успокаивающему запаху, решив, что если ему оставили жакет, то могут и накормить. Он потом обязательно как-нибудь отплатит и за спасение, и за еду, тарелки там помоет или хоть весь дом приберет, но прямо сейчас думал только о первобытных позывах. Солнечно заулыбался случайно встреченным по пути двум жутко спешившим куда-то девушкам, надеясь вызвать умиление и заполучить продовольствие, но одна раздраженно махнула на него рукой, слишком занятая для таких глупостей, а другая и вовсе уставилась на него крайне странным взглядом, чтобы потом проигнорировать.

К подобному Тома не привык. В Монде он обычно не мог по улице пройти без того, чтобы кто-нибудь не вручил ему какой-нибудь гостинец за очаровательную улыбку, а иназумовцы пока ставили рекорды по недружелюбности. Сделав пару последних поворотов в этом, наверно, поместье, Тома добрался до крайне тихого места и остановился напротив очередной непривычной двери, чуя, что цель его поисков находится за ней, и не зная, как постучать, чтобы не сломать это хрупкое творение.

К счастью, спустя несколько секунд его растерянных размышлений из комнаты донесся приглушенный шорох, затем мягкие шаги, затем дверь решительно открыли — и Тома, вскинув голову, уставился на появившегося на пороге альфу.

Первая мысль — незаконно быть таким красивым.

Вторая мысль — незаконно так хорошо пахнуть.

Третья, четвертая, пятая, еще бесконечно много последующих мыслей — правда незаконно быть настолько красивым.

На фоне взгляд бездумно подмечал абсолютно каждую деталь — от не мондовского разреза глаз, и их цвета, про который толпа поклонников наверняка уже сочинила стихи и оды, и длинных ресниц до мягких на вид волос до плеч, и каждой аккуратной черточки лица, и того, что тот был старше Томы на пару лет, и — о Барбатос — родинки под губой, и…

 — Ты наконец пришел в себя, — сказал альфа незаконно приятным голосом и растянул губы в легкой улыбке, от которой Томе, всегда весьма неплохо видевшему, что чувствуют другие люди, стало немного не по себе. — Не стой на пороге, заходи.

Тот чуть отошел в сторону, пропуская, и потянулся к его плечу мягко подтолкнуть, но вместо этого рука вежливо застыла в нескольких сантиметрах. Омега бросил на нее короткий взгляд и неловко послушался, заходя в комнату, чувствуя себя не в своей тарелке. Даже желание влюбленно поглядывать на незнакомца куда-то пропало. Хотелось только поесть и чтобы перестала болеть голова.

 — Как ты себя чувствуешь? — всё с таким же вежливым дружелюбием спросил незнакомец, и застывший посреди чужой комнаты Тома повернулся к нему.

 — Очень хорошо, — он улыбнулся, уверенный, что это лучший способ продемонстрировать самые лучшие намерения, и ему тоже ответили улыбкой. Это немного приободрило. — Только я очень голоден…

 — Это неудивительно, — кивнул альфа, оглядев его с ног до головы, а затем на секунду застыв взглядом на его открытых ключицах. — Я сам пока еще не ужинал. Пойду скажу слугам поторопиться, а ты пока подожди здесь, ладно? Присаживайся.

Тома неловко кивнул, опустившись — опять на пол — на указанное место рядом с низким столом, заставленным стопками свитков, и сложив ноги по-сумерски, а незнакомец вышел из комнаты, спокойно закрыв за собой дверь. Запоздало осознав, что они, судя по всему, будут ужинать вместе, омега обреченно вздохнул, а затем огляделся.

В этой комнате не было ни кровати, ни того матраса, на котором он проснулся, но она всё равно казалась не общей, а личной. Насколько Тома мог заключить из незнакомых украшений на стенах и вылизанных до блеска шкафов. И запаха альфы. Он с любопытством потрогал странный на ощупь пол и со стыдом понял, что после похода по уличным коридорам оставил на нем следы. Он, конечно, был не виноват, ведь ему в той комнате попросту не оставили обуви, но всё равно было неловко.

До возвращения хозяина комнаты он смирно сидел на месте, потирая виски, хотя в любой другой ситуации в Мондштадте принялся бы ходить туда-сюда, с любопытством всё разглядывая, и в самый последний момент, когда стали слышны чужие шаги, наконец спохватился и стащил с себя чужой жакет, аккуратно сложив его на полу рядом.

Было как-то неспокойно.

Альфа, вернувшись, снова вежливо улыбнулся ему. Улыбка не достигала глаз.

 — Скоро принесут ужин, — пообещал он и, остановившись рядом со столом, замер на омеге взглядом. — Ты… родом не из Иназумы, верно? — Тома кивнул с самым честным видом, заработав себе еще одну улыбку. — Я так и думал. Ты, скорее всего, не знаешь, как правильно носить юкату, верно? Можно мне ее поправить? — Тома, не имевший ни малейшего понятия о том, что такое юката, заторможенно кивнул.

Альфа опустился рядом на колени и с сосредоточенным видом сильнее запахнул его халат, чтобы было видно как можно меньше кожи, при этом стараясь совершенно его не касаться, затем чуть подвинулся и затянул его пояс потуже. Всё это от ослепительно красивого альфы должно было вызывать бабочки в животе, а вместо этого омега чувствовал себя как на приеме у врача. Ослепительно красивого, но всё же.

 — Спасибо… — сконфуженно пробормотал Тома, озадаченно коснувшись ворота. Как проснулся, так и пошел на охоту, не слишком заботясь о том, как выглядит, да и не знал о местных правилах приличия, кажется, слишком сильно отличавшихся от слабой просьбы мондштадцев не бегать летом по городу в плавках после купания в озере. Поняв, что даже не подумал о том, чтобы расчесаться, попытался незаметно привести волосы в порядок, проклиная получившееся первое впечатление.

 — Ничего, — легко отозвался тот, сев за столом напротив в такой идеально строгой позе с идеально прямой спиной, что Томе стало стыдно за то, как праздно он развалился, и он нервно подобрался. От мысли, что с этим воплощением идеала ему сейчас предстояло ужинать, желательно, не опозорившись при этом, стало как-то совсем нервно. От мысли, что в Иназуме вроде как не пользовались ложками, вилками, ножами, стало совсем плохо. Воплощение идеала, начав освобождать стол от идеально ровных стопок, снова идеально улыбнулось. — Извини за этот беспорядок. Я обычно ем вместе с моей младшей сестрой в ее комнате.

 — Младшей сестрой… — повторил Тома, приободрившись от идеи, что мог бы разбить лед первой встречи общей темой для разговора, ведь у него тоже была младшая сестра. Крохотное исчадие ада. Но первым делом нужно было убедиться кое в чем другом, поэтому он, неловко почесывая щеку, протянул. — Я плохо всё помню, но это ведь вы спасли меня после того, как меня выбросило на берег? Ты и твоя младшая сестра.

 — Так и есть, — чуть замешкавшись, подтвердил тот.

 — Спасибо, — выдохнул омега, пытаясь вложить в это одно слово все свои благодарственные эмоции. — Спасибо огромное. Не представляю, что бы со мной произошло, если бы меня не спасли, — альфа медленно моргнул с таким безупречным видом, будто вполне представлял, что бы с ним произошло. — Меня зовут Тома. А тебя?

 — Камисато Аято, — спокойно проговорил тот на одном дыхании, заставив собеседника застыть на несколько секунд, переваривая сказанное и судорожно вспоминая особенности иназумовских фамилий и имен.

 — То есть твое имя Аято? Приятно познакомиться, — в итоге всё же справился он и, сияя улыбкой, протянул ему руку. Аято непонимающе уставился на нее, затем всё так же непонимающе вскинул на него взгляд, и у Томы от натянутой улыбки уже начали болеть щеки. — Эм… Просто в Монде есть традиция пожимать друг другу руки, когда знакомитесь…

 — В Иназуме по правилам приличия только женатые друг на друге альфа и омега могут касаться друг друга, — спокойно парировал тот, и Тома наконец убрал руку, огорченно приняв это за категорический отказ.

 — Но ты ведь касался меня? Ты ведь меня нес? — озадаченно спросил он.

 — Это была чрезвычайная ситуация.

 — Но разве не намного неприличней то, что мы наедине в одной комнате? — непонимающе наклонил голову омега.

 — В поместье можно не опасаться слухов, — всё так же коротко ответил тот.

 — Тогда ведь можно и руку мне пожать… — пробормотал Тома, понимая всё меньше и меньше.

 — Будет лучше, если ты не будешь привыкать к подобному, — сдержанно отозвался альфа так, словно говорил о дрессировке собаки.

Тома переоценил прежнюю атмосферу в комнате. Вот теперь она была поистине неловкой. Точнее, кажется, неловко было только ему, Аято же сидел всё так же строго и больше не утруждался вежливо улыбаться.

Правила приличия то, правила приличия сё, но если Тома правильно всё помнил, то этот прямой как палка альфа был рядом с ним всю течку, успокаивая своим запахом? Кажется, лучше всего будет никогда об этом не заговаривать.

Запах уже как-то не успокаивал, хотя им была пропитана вся комната.

 — Эм.. Аято… — попытался начать разговор на более хорошую тему, чтобы не сидеть в напряженной тишине, но его тут же прервали.

 — Не зови меня просто по имени, — ровно сказал тот. — Ты можешь звать меня Аято- сама или вака.

 — И это значит?.. — уже начиная уставать от происходящего, протянул омега, потирая виски.

 — Молодой господин. А этот суффикс означает глубокое уважение, — разъяснил альфа как не менее уставший учитель.

 — Вот как… Ну, со мной можешь не использовать никаких суффиксов, — разрешил Тома, по привычке решив, что это был какой-то начальный этап знакомства, где договаривались звать друг друга просто по имени, и что сейчас ему разрешат то же в ответ.

Взгляд, которым его одарил молодой господин, разрушил все его недолгие ожидания.

 — Твое социальное положение в Иназуме ниже некуда. Я и не собирался обращаться к тебе уважительно, — сказанные слова добили окончательно.

 — Вау… — без восторга пробормотал Тома, чувствуя, что это ему кое-кого очень сильно напоминает. Клан Лоуренсов, кого же еще. — Так ты… аристократ?

 — Насколько я помню… это термин из Мондштадта, — Аято задумчиво коснулся подбородка, вспоминая, и его родинка под губой уже не казалась настолько божественной. — Наследственный, высший слой привилегированного класса… Клан Камисато уже много веков служит шогуну, к тому же мы заведуем Комиссией Яширо… Полагаю, нас и в самом деле можно назвать аристократами.

 — Вау, — повторил Тома совершенно не по-аристократически.

Как и у любого жителя Мондштадта, у него была аллергия на аристократов. Началась она с самого обычного утра, когда один из ненормальных Лоуренсов пристал к нему, тогда еще ребенку, в одиночестве скакавшему куда-то по своим делам, и принялся разъяснять, почему в его присутствии простолюдины были обязаны падать ниц и утыкаться лицом в землю, а затем бесповоротно травмировал Тому рассказами о том, для чего аристократам нужны были молодые нетронутые омеги. Продолжилась аллергия многократными попытками позвать Эолу поиграть вместе с остальными, на которые та отвечала в не менее унижающей аристократической манере.

Так что Тома, как и любой мондштадтец, критично реагировал на беспричинные приказы к уважению, которые не были подкреплены ответным уважением.

 — Раз ты знаешь, кто такие аристократы… то ты, должно быть, знаешь, чем они печально известны в Монде?.. — медленно спросил омега, осторожно подбирая слова, и Аято кивнул. — Из-за их… отношения к обычным людям мы в Монде не ведем себя учтиво по отношению к другим просто из-за их происхождения или возраста. Поэтому… как бы… В этом плане нам важны только заслуги. То есть ты, конечно, спас меня и всё такое, и я тебе за это невероятно благодарен, но… — под конец своего объяснения он совсем стушевался под чужим серьезным взглядом.

 — Я понимаю, — в конце концов сказал Аято, и Тома приободрился. — Однако сейчас ты в Иназуме, и здесь строгие отношения между вышестоящими и нижестоящими. В этом имении только мои родители могут обращаться ко мне неуважительно, — он устало вздохнул. — Полагаю, со временем ты поймешь.

 — Только твои родители? — удивленно переспросил омега, дождавшись того момента, когда стало совершенно понятно, что говорить дальше тот не будет. — А твоя младшая сестра?

 — Она зовет меня о-нии-сама. Это значит старший брат.

 — То же самое "сама", что и до этого? — уточнил Тома и получил кивок в ответ. Он попытался представить себе, чтобы его младшая сестра звала его "уважаемый старший брат" вместо обычных "Тома", или "придурок", или "жердь ходячая", но откровенно не смог. — Это как-то довольно… грустно, — Аято, терпеливо разглядывавший стену за его спиной и наверняка так же сильно мечтавший, чтобы ужин поскорее принесли, вопросительно изогнул бровь. — Звучит так, будто между вами построена преграда.

 — У нас с сестрой хорошие отношения, — возразил альфа чуть менее спокойным тоном.

Но не близкие? Не такие, что Аято мог бы схватить ее, перевернуть вверх тормашками и, смеясь, потащить куда-нибудь, а потом несколько дней извиняться перед возмущенной сестрой. И не такие, что он бы мог подкинуть ей в кровать огромного жука. Или вместе строить козни против родителей.

 — Но едва ли можно выстроить дружественные отношения с приятелем, которого нужно называть "многоуважаемый Аято", — без воодушевления протянул Тома и, поймав почти что возмущенный взгляд собеседника, внезапно осознал всю глубину трагедии. — Может ли быть так… что у тебя в имении нет ни одного друга?

 — У меня нет времени на друзей, — спокойно заявил альфа, уверенный, наверно, что выглядит собранным и взрослым, но Томе он теперь казался только грустным и одиноким. Аято бросил взгляд на дверь, заслышав приближающиеся шаги, но решил продолжить разъяснения. — Я будущий глава клана Камисато. Мне еще многому предстоит научиться.

 — И Вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями, вака, — с одобрением сказала зашедшая, предварительно постучав, пожилая женщина, и Аято тепло улыбнулся ей в ответ.

Тома, за последнюю четверть часа раз двенадцать переметнувшийся от заключения, что этот альфа весьма неприятный, к заключению, что не всё так уж плохо, и обратно, уставился на эту улыбку как на восьмое чудо Тейвата. Он, между прочим, только что записал своего нового знакомого в категорию голубоволосых не улыбающихся искренне аристократов, прямо рядышком с Эолой.

Старушка, подойдя к столу, опустилась на колени, чтобы неспешно переложить на него с подноса обеими руками две миски, и пришедшая с ней маленькая девочка, усердно тащившая второй поднос с еще чем-то не поддававшимся опознаванию, застыла рядом, упорно глядя на свою ношу, словно боясь уронить ее в любой момент невнимательности, и даже не заметив, как Тома дружелюбно улыбнулся ей.

Они ушли так же быстро, как пришли, строго поклонившись напоследок и пожелав приятного аппетита. Тома, застывший любопытным взглядом на принесенной еде, опомнился, когда Аято, сложив руки словно в молитве, едва слышно что-то произнес, и пожелал ему того же. Следом за альфой он неловко повторил этот жест, твердо намеренный делать всё точно так же, чтобы точно не опозориться, вытер руки лежавший рядом прохладно мокрым полотенцем и, взяв непривычную керамическую ложку, тоже снял крышку с миски с супом.

Так же пафосно откинуть рукава ему, правда, даже через лет практики не удалось бы.

 — Вкусно! — с восхищением после одной-единственной ложки, а после еще трех начал допрос. — Как это называется?

 — Мисо суп, — спокойно отозвался Аято, не спешивший с едой так же сильно. Неудивительно, не он не ел нормально целую течку.

 — А из чего его делают? — оживленно спросил омега, успевший уничтожить уже половину супа.

 — Мисо, тофу, вакамэ, шиитаке, — без заминки перечислил тот, и Тома протянул удивленное "Ооо…".

 — Одни только незнакомые слова, — сказал он, улыбаясь во весь рот, и Аято, взглянув на него, расслабленно вернул всё свое внимание еде, промолчав.

Зато Тома, расправившись с супом, едва ли бывшим в состоянии его насытить, напряженно замер, вцепившись пальцами в колени, разглядывая оставшуюся еду — а именно странные треугольники с чем-то черным, сделанные, судя по всему, из риса и выложенные на подставке между ними в два чересчур ровных ряда. Было не совсем ясно, можно ли ему приниматься есть это первым, или его за это провозгласят лишенных манер дикарем.

 — Это онигири, — прервал Аято крайне спокойным тоном его мучительное ожидание буквально через минуту. — Обычно их не едят на ужин. Однако онигири можно есть руками, а тебе сейчас ни к чему хлопоты с палочками, — он просто кивнул, когда Тома пробурчал благодарственное "Спасибо". — Их делают из риса и оборачивают в нори, сушеные водоросли, — омега кинул все свои силы на то, чтобы не скривиться от мысли о том, чтобы есть водоросли, то есть те склизкие мерзкие штуки, которые росли в озере вокруг Монда, но ему это не удалось, если судить по тому, как альфа хмыкнул. — Они с начинками, есть что-нибудь, что ты не переносишь?

 — Я могу есть абсолютно всё! — воодушевленно доложил Тома, неловко улыбнувшись, когда из-за него хмыкнули еще раз.

 — Тогда пробуй.

Просить дважды было бы необязательно, он сразу же потянулся к крайнему онигири своего ряда, посмотрел с подозрением на черные водоросли и смело и голодно откусил почти что треть разом.

Спустя несколько секунд озадаченных размышлений он понял, что было не так:

 — Иназумовский рис и правда очень сильно отличается от риса из Лиюэ…

 — В самом деле? — незаинтересованно спросил Аято.

 — Да, — пробормотал Тома, вздохнув, не зная, должен ли был говорить или молчать. Голод реальный оказался пересилен голодом социальным. — Мой отец постоянно жаловался на это каждый раз, когда мы ели рис из Лиюэ. Однажды он даже выпросил себе у торговцев мешок риса прямиком из Иназумы, я тогда сказал, что не чувствую разницы, и он так сильно разозлился, что больше никогда не давал мне попробовать, — он напряженно чуть рассмеялся от этого давнего воспоминания, отчего-то чувствуя тяжесть в груди. Он всё-таки мечтал, что это отец будет показывать ему все красоты и блюда Иназумы, а не отталкивающий незнакомый альфа.

 — Твой отец уроженец Иназумы? — уточнил Аято, и Тома кивнул, не уверенный, что его голос не дрогнет, если сейчас заговорит. — Вот как. Всё-таки ты полукровка.

Омега криво улыбнулся. Он и сам знал, что внешностью не похож целиком и полностью ни на мондштадца, ни на иназумовца. Дома этот факт считали, между прочим, крайне привлекательным.

Беседа угасла, и он с готовностью принялся поглощать один треугольник за другим, перестав обращать внимание на водоросли, тунец, еще какая-то рыба, еще рыба, Аято наконец расправился со своим супом и неспешно взял первый онигири с того же края, что и он первым, что-то странное, что-то очень соленое, что-то очень странное, и Тома максимально вежливо прикрыл рот ладонью, чтобы не было видно, как жутко он скривился.

 — Что такое? — внезапно напряженным голосом спросил альфа.

 — Ничего… Просто начинка… Как бы это сказать… — он потянулся положить треугольник обратно, но вовремя спохватился. 

На уроках истории в катедрали рассказывали, что аристократы приказывали казнить и за меньшее, чем не туда положенная недоеденная еда. Или одно неосторожное слово. На мгновение Томе стало резко смешно от самого себя — так нагло обращался к местному власть имущему, но при этом помнил, что нужно опасаться его злости. Он, конечно, мондштадтец до мозга костей, и не мог бы долгое время заставлять себя делать что-то против своей воли, будь то услужливое поведение или притворное уважение, но Барбатоса ради, он всего несколько дней назад понял, насколько страшно было бы умереть…

От мысли о шторме все внутренности скрутило, и он сильнее прижал ладонь ко рту, бледнея.

Он всё еще не был в порядке.

 — Это натто, — сказал Аято, и Тома, опомнившись, уставился на него, взявшего тот же онигири со своей стороны и распробовавшего его. — Он не по душе даже многим местным.

Омега слабо улыбнулся, забыв, что за ладонью этого не видно. Хоть сколько-нибудь хорошее настроение покинуло его, и резко захотелось просто оказаться дома, обнять маму и подергать сестру за пухлые щеки. Рука, державшая злосчастный онигири, мелко подрагивала.

Точно.

 — Не нужно заставлять себя, — удивленно заметил Аято, когда Тома сделал следующий укус, и опоздал со своими разрешениями, поскольку тот с усилием проглотил остатки, сдерживая рвотный позыв. — Ты… странно пахнешь.

Только не снова омежьи феромоны, среагировавшие на его страх и принявшиеся звать на помощь ближайшего альфу.

 — Я в порядке, — как можно более твердо отозвался Тома и улыбнулся. — Я наелся. Спасибо за еду.

 — Пожалуйста, — максимально нейтрально ответил тот и продолжил есть.

Сидеть в полной тишине было не очень приятно. Аристократический отпрыск ел неспешно, наверняка вымуштрованный годами дисциплины, разговаривать во время еды, наверно, было нельзя, что разительно отличалось от любых приемов пищи дома, где голоса не умолкали ни на минуту, смотреть на альфу, пока тот ел, было не самой лучшей идеей даже по легкомысленным мондштадским рамкам приличий, так что Тома уставился в стол, медленно дыша, пытаясь понять, должен ли был на этой ноте уйти, позволяя альфе спокойно доужинать.

Голова всё еще болела, живот тоже был не в лучшем состоянии.

 — Тогда поговорим о важных вещах, — спокойно сказал тот, вновь вытирая руки полотенцем, и Тома удивленно вскинул голову. Он, конечно, не до конца доел свою половину, но Аято в итоге почти не притронулся к еде.

 — Но ты почти ничего не съел?.. — удивленно спросил он и неловко почесал щеку. — Из-за меня?..

 — Нет, я просто не голоден, — после небольшой паузы ответил тот и вернулся к важным разговорам, пока Тома с искренней грустью смотрел на нетронутую еду. — Итак… Мы обсудили всё с родителями и пришли к решению, что раз мы с сестрой нашли тебя, то мы с ней и будет нести за тебя ответственность.

 — И это значит?.. — осторожно спросил Тома, одновременно представляя десять толкований разной степени ужасности.

 — Первое время это будет означать только то, что если ты разобьешь какую-нибудь старинную вазу, пока будешь бродить по поместью, то за нее заплатим мы.

 — Торжественно клянусь, что даже близко ни к каким вазам не подойду, — ошарашенно сказал Тома, и Аято на пару секунд задержался на нем взглядом, внезапно выглядя настолько невеселым и уставшим, что омега стало стыдно за то, что заставлял тратить на себя время и своим существованием не давал расслабленно поужинать с младшей сестренкой. Затем тот чуть улыбнулся от этой клятвы, и стало еще более стыдно. — Но… зачем вам это?

 — Зачем, да… — пробормотал тот, потратив всего несколько секунд на раздумья. — Можешь считать, что ты как бездомная собака, которую моей сестре стало жалко. Я только поддерживаю ее.

 — Вау, — в очередной раз сказал Тома абсолютно без восторга, не слишком радостный от подобного сравнения.

 — Нет, на самом деле ты даже хуже бездомной собаки, — продолжил тот, принявшись равномерно постукивать пальцем по столешнице. — С собаками нет никаких хлопот — просто корми их и ничего больше. А вот то, что ты находишься в Иназуме без документов, это весьма большая проблема, которая может обернуться скандалом. У тебя ведь нет документов?

Аято внезапно перестал казаться грустным и усталым. Вместо этого выглядел крайне сосредоточенным. Опасным, опять же.

 — Документов?.. — растерянно переспросил Тома, вообще ничего о подобном не слышавший ни в Монде, ни в Лиюэ.

Альфа вздохнул. Обреченно так, весьма безнадежно.

 — Все прибывающие в Иназуму иностранцы должны быть зарегистрированы и иметь при себе документы, удостоверяющие личность, — заученным тоном проговорил он слова, от которых у нормального человека могла и голова заболеть. — Ты прибыл… весьма оригинальным способом, и документов у тебя при себе найдено не было.

 — У меня их и не было никогда… — неловко сообщил Тома.

 — Я так и думал, — сказал тот и ненадолго задумался. — Ты собираешься остаться в Иназуме или покинешь ее, когда выздоровеешь?

 — Я собирался остаться на некоторое время, — начал Тома, немного недоумевая, почему про усталость после течки говорили как про болезнь. — Мой отец родом из Иназумы, но он всю мою жизнь прожил в Монде, а теперь внезапно сказал, что вернется на родину, и я приехал — приплыл… — чтобы повидаться с ним…

Про одуванчиковый шнапс он умолчал.

 — То есть ты изначально направлялся в Иназуму, а затем твой корабль был уничтожен штормом, — кивнул Аято так, словно все кусочки мозаики сложились у него в голове.

 — Моя лодка, — только поправил Тома, в остальном тот был абсолютно прав.

 — Твоя лодка? — удивленно переспросил альфа, омега кивнул, и повисла неловкая тишина. — Твоя лодка. Лодка.

 — Да, я… плыл один, так что других пострадавших быть не должно, — кашлянув, сообщил он.

 — Тогда неудивительно, что мы их не нашли, — медленно проговорил тот, и снова повисла тишина. Тома примерно мог предположить, о чем тот сейчас думал, теперь-то он понимал, насколько глупой идеей было пытаться доплыть до штормовой Иназумы на простой лодке, хотя мондштадские дедули утверждали, что это прекрасная идея. Его положение в глазах молодого господина явно опустилось еще намного ниже бездомной собаки. — В любом случае… Тогда я займусь оформлением документов… После этого посмотрим, что можно сделать с поисками твоего отца.

 — Спасибо… — пробормотал Тома, чувствуя себя придавленным ворохом добрых жестов, которые ему оказывали, причем не слишком охотно. Идея протереть абсолютно всё поместье до блеска и намыть тысячу тарелок уже не выглядела достаточно хорошей оплатой долгов. — Правда, спасибо огромное за то, что спасли меня. Я думал, я там и умру… — он сглотнул ком в горле, не поднимая взгляда. — Я обязательно вам как-нибудь отплачу…

 — Мне от тебя ничего не нужно, — ровно ответил Аято, и омега, ничуть не удивленный этим, напряженно чуть рассмеялся.

Ему не нужно, значит, с этим нужно было идти к его великодушной сестре?

То, как равнодушно отмели в сторону его благородные намерения, немного задевало.

 — Тогда я, наверно, пойду… — пробормотал Тома, когда пауза затянулось до неловкого надолго.

 — Конечно, — спокойно разрешил альфа, накрывая пустую миску крышкой и кладя на нее ложку, и омега поспешно повторил за ним. — У меня нет столько свободного времени, чтобы рассказывать тебе обо всех устоях и обычаях Иназумы, этим займется Моринага, управляющий этого имения. При любых вопросах обращайся к нему, — Аято застыл на несколько секунд, вспоминая всё, что хотел сказать, при этом тоже не собираясь смотреть ему в глаза. — Получение документов займет пару недель, до их готовности не покидай поместье. После лучше тоже не покидай, — Тома удивленно моргнул, но промолчал, слишком устав, чтобы затягивать эту беседу. — Когда столкнешься с моей сестрой, вырази ей благодарность за спасение… Тебя проводить до твоей комнаты?

Омега с готовностью замотал головой, затем как можно скорее и как менее невежливо выскочил на свежий воздух.

Он не имел ни малейшего понятия, в какую сторону ему нужно было идти.