Се Лянь начинает верить в то, что Хун-эр не уйдет.

Сначала это доверие пугает его, но с каждым днем оно растет. Мальчик сохраняет дистанцию, когда Се Лянь в этом нуждается, но всегда остается рядом.

Он сопровождает Се Ляня в поле, каждый раз настаивая, чтобы взять на себя самую тяжелую работу.

Се Лянь понимает, откуда появлялась еда, когда осознает, что многие люди в городе уже знают юношу. Что он уже успел поработать то тут, то там — и отдавал Се Ляню еду, предназначенную для него самого.

Поэтому, принц строг в том, чтобы заставить Хун-эра оставлять себе свою долю.

Мясо они добывают на охоте — трудоемком занятии, заставившем мальчика научиться делать ловушки и капканы.

Се Лянь, может быть, и не слишком хорош в нынешнем состоянии, но он ему удаётся починить выброшенный кем-то лук; старательно обучая юношу тому, как им пользоваться. Он не замечает, как дрожат пальцы Хун-эра, когда он поправляет их положение на тетиве лука, обучая его правильному хвату.

В такие моменты мысли Се Ляня всегда заняты Фэн Синем. Он скучает по нему, скучает по Му Цину, но...

В любом случае, он был для них бесполезен. Был бременем.

Когда Хун-эр совершает свой первый успешный выстрел, попадая кролику в глаз, он победно кричит, скачя вверх-вниз. — Вы видели это, Ваше Высочество? Я…

Он неловко замирает, ужаснувшись собственной необдуманности, и…

Се Лянь хохочет, запрокинув голову и схватившись за живот:

— Нет, но это звучало впечатляюще!

Он не может вспомнить, когда в последний раз смеялся, не желая при этом заплакать. 

Беспокойство мальчика утихает, когда рука его бога ложится ему на макушку, взъерошивая волосы.

— Молодец, Хун-эр.

Юноша сияет, его лицо — воплощение счастья.

Он становится настоящим охотником — до такой степени, что мясо больше никогда не становится проблемой. Се Лянь не сильно может помочь при готовке — но он может освежёвывать дичь, сидя с Хун-эром у огня и рассказывая ему истории. Мальчик его внимательно слушает, не пропуская ни единого слова.

Утром они привозят шкуры в город на продажу — а со временем Се Лянь учится шить и делает новую пару ботинок для Хун-эра. Тот никогда не жаловался — но месяцы становятся холоднее, и Се Лянь чувствует, что мальчик становится выше — и его старые вещи, вероятно, ему уже не по размеру.

Честно говоря, ботинки выходят не особо выдающиеся, но крепкие. Можно было подумать, что Се Лянь подарил Хун-эру нечто драгоценное, судя по тому, как тот отреагировал…

И в такие моменты бог не чувствует себя бесполезным.

Ночи становятся совсем холодными, а Хун-эр все еще продолжает спать на ступенях храма.

Это беспокоит Се Ляня. Его собственное тело крепкое, даже в изгнании. Оно может справиться с легким холодом, голодом или травмой — но Хун-эр все еще смертен.

Это пугает принца. Перспектива того, что мальчик заболеет, наполняет его ужасом. Се Лянь не хочет снова остаться одному.

Каждую ночь в течение недели он пытается уговорить юношу лечь спать внутри — хотя бы у костра. Хун-эр приходит, чтобы позаботиться о нем, разжечь пламя, чтобы его бог не простудился ночью, но все равно, каждый раз он уходит.

В конце концов, Се Лянь находит только одно решение.

— Хун-эр?

Он всегда появляется практически мгновенно, когда бог его зовет: — Ваше Высочество?

— Мне холодно.

Подросток бросается вперед, начинает быстро распалять угли, добавляя еще немного растопки из кучи, которую он наколол этим утром, но…

— Это бесполезно, — сокрушенно вздыхает Се Лянь. — Не мог бы ты просто… — Он пододвигается, освобождая место на бамбуковой циновке: — … поспать здесь?

Хун-эр застывает, выражение его лица — маска искушающего желания, вины и неуверенности, однако бог не может этого увидеть. — Этот действительно должен...

— Пожалуйста, Хун-эр?

Он тяжело сглатывает.

— Мне все еще холодно.

В первую ночь мальчик лежит неподвижно, напряженный, как натянутая струна, он спит на самом краю матраца. Се Лянь не уверен, спит ли парень вообще. Вторая и третья ночи проходят также, но...

В конце концов, он начинает заспать, слегка прижавшись боком к спине Се Ляня.

Стремясь помочь богу согреться, даже не смотря на то, что мальчик не соглашается залезть с ним под одеяло. Это не идеальное решение, но так он хотя бы лежит внутри, у огня, и Се Ляню спится спокойнее.

Он никогда раньше не делил постель с кем-то, но теперь он находит в этом утешение.

Так ему не одиноко.

Со временем он достаточно часто ругает Хун-эра за использование его титула при обращении, что мальчик в конце концов начинает называть его «Гэгэ». Поначалу застенчиво, как будто он беспокоится, что Се Лянь может посчитать это слишком фамильярным, но бог, кажется, не возражает.

Изгнание больше не видится таким наказанием.

Приятно наблюдать за тем, как растет Хун-эр. Он все еще неуклюжий подросток, каким он был в первый день, когда Се Лянь попытался прикоснуться к нему в храме, но мальчик набирает вес, со временем становясь все выше.

Он скулит от смущения, когда его голос начинает ломаться, и замолкает.

Однако Се Лянь находит это очаровательным и умоляет подростка перестать быть таким застенчивым — в конце концов, молчание часто может быть для бога чересчур — и, как бы неловко ему не было, компаньон всегда уступает ему.

И после всего, что он делает, Хун-эр по-прежнему ничего не ждет взамен.

Он мучается, когда ему нужна помощь Се Ляня. Дуется весь день, когда бог помогает ему отбиться от группы подростков-хулиганов из соседней деревни — это, конечно, должно быть неловко быть спасенным слепым, но…

Кажется, всё немного глубже, чем кажется на первый взгляд.

Мальчик всегда бросается перед богом при первых признаках опасности, часто только для того, чтобы потом оказаться за спиной Се Ляня, если они имеют дело с каким-нибудь мелким преступником или низкоуровневым демоном, решившим доставить им неприятности. И каждый раз после такого юноша на несколько часов впадает в плохое настроение.

В конце концов, Се Лянь осознает: Хун-эр хочет защитить его.

Это кажется немного глупым — ведь даже теперь мало что может навредить богу— но тем не менее это вызывает улыбку.

Именно тогда бывший принц начинает учить его большему, чем просто стрельбе из лука.

Он замечает, что подросток не полностью лишен навыков — у него уже явно есть какой-то опыт. Хун-эр сообщает ему, что он был солдатом на войне и что он научился кое-чему то здесь, то там.

Се Лянь грустно улыбается.

Что ж, это объясняет его способности.

Это также объясняет, почему чума пощадила его. И знание этого — этих вещей, через которые должен был пройти Хун-эр, когда он все еще был так молод...

Об этом больно думать.

(Се Лянь забыл — он часто об этом забывает, — но он тоже был молод.)

Они дерутся на палках, но мальчик демонстрирует сильную природную склонность к атакующему стилю. Се Лянь отмечает, что ему пойдет сражаться на саблях, и что-то в этих словах заставляет ребенка улыбнуться.

Когда богу вновь приходится защищать его, Хун-эр остается хмурым — Се Лянь улыбается, потянувшись, чтобы взъерошить ему волосы.

Теперь ему не нужно тянуться так низко, как раньше.

— Если ты будешь тренироваться достаточно усердно, однажды ты сможешь отблагодарить меня и спасти в следующий раз.

Это не заставляет его перестать дуться, но определенно разжигает огонь внутри подростка.

Однажды Се Лянь так же замечает, с натянутым веселым тоном, как сильно девушкам нравятся такие вещи. Обладание такими навыками поможет Хун-эру когда-нибудь найти жену.

Подросток всегда усмехается на подобные заявления и Се Лянь этому не удивлен. Когда-то он тоже был таким. Тогда вещи, подобные романтике казались далекими, глупыми. Единственное, что, казалось, имело значение, так это самосовершенствование.

Все это сейчас кажется таким нелепым. — Я не хочу жены.

Се Лянь слабо улыбается.

Конечно, сейчас он так думает. И падший принц эгоистично радуется, пока это остается так. Он не хочет, чтобы Хун-эр был одинок. Не хочет, чтобы у него никого не было, но…

Но отчасти тот факт, что у него никого нет — означает, что он все еще нуждается в Се Ляне.

Он часто стыдится этого. Он должен хотеть, чтобы в жизни мальчика были люди, которые его любят. Се Лянь должен хотеть, чтобы подросток вырос в мужчину, зажил своей собственной жизнью.

Но взросление может означать и перерастание Се Ляня.

Это пугает его.

Се Лянь хочет, чтобы юноша был счастлив. Привязанность, которую он развил к своему спутнику за последний год, глубока и значима.

Он сомневается, что Хун-эр это понимает, но Се Лянь полюбил мальчика. Но он так боится снова остаться один, снова скитаться в темноте.

И тем не менее, Се Лянь улыбается.

— Однажды ты передумаешь. — Он снова тянется взъерошить волосы Хун-эра, что всегда заставляло мальчика счастливо прихорашиваться.

Но сейчас он от этого уворачивается. Раздражается, что с ним обращаются как с ребенком.

Ребёнком, которым Се Лянь отчаянно хочет, чтобы он был всегда.

— Я не передумаю, — упрямо бормочет он. — Мне не нужен никто кроме Его Высочества.

Ох, Се Лянь чувствует себя так ужасно от счастья, переполняющего его грудь; от чувства облегчения, что он испытывает. Даже если это слова ребенка — значит, Хун-эр все еще им и является.

Таким образом Се Лянь может еще немного почувствовать себя нужным.

Однако есть вещи, которых он не видит. Се Лянь задается вопросом — мальчику ведь сейчас шестнадцать, он, должно быть, наблюдает за девушками, даже если не подходит к ним.

Какие же девушки ему нравятся? Он стесняется этого? Хочет ли он заговорить с ними, но не знает как?

Се Лянь в этом отношении совершенно бесполезен — он никогда не был никем заинтересован в этом ключе. Он много раз сгорал от нужды и желания, но такие вещи его никогда не волновали, и...

Тогда он был намного выше всех остальных. Он никогда не позволял никому приблизиться к себе.

Се Лянь осторожно интересуется, подкалывает его по этому поводу, дразнясь и мягко улыбаясь. Хун-эр всегда сидит у противоположной стены храма, свернувшись калачиком, и Се Лянь не замечает, как мальчик всегда наблюдает за ним, раскрасневшись и прикусывая язык.

Бог стоит на коленях на полу и ткет. Это навык, который он приобрел с течением времени; увлечение, которое он полюбил. Оно медитативное, умиротворяющее. Хун-эр тихонько указывает, какого цвета принц держит нить в руках, и бог руководствуется этим, чтобы создавать картины в своем воображении.

И пока Се Лянь работает, он с нежной улыбкой спрашивает еще раз: — Ты действительно никогда не представлял себе это? У тебя же должно быть какое-то представление о том, какую девушку ты бы хотел.

(Может быть, если у Се Ляня будет ориентир, он сможет подготовиться к тому, что его бросят, когда появится человек, подходящий под описание.)

— А что, если это не девушка?

Принц замолкает — и он слышит, как сердце мальчика бьется быстрее, вероятно, страшась осуждения, возможного отказа, с которым он может столкнуться, признавшись в подобном.

Се Лянь знает, что есть мужчины, которые любят других мужчин. Были моменты, когда он...

Когда он сказал, что никогда по-настоящему не был заинтересован ни в ком раньше, это было правдой. Но он все еще был подростком, даже когда тренировался и был сосредоточен на своем самосовершенствовании.

Время от времени он чувствовал вспышки тепла, особенно когда ловил себя на том, что смотрит на Фэн Синя.

Это ощущалось чем-то постыдным.

Не зная, почему вид тела его друга вызвал такой жар в его животе, но зная, что он не должен так себя чувствовать.

В то время это пугало Се Ляня. Он знал, что Му Цин не раз замечал его взгляд.

Друг ни сказал ни слова, но отреагировал с тихим отвращением. Скорее даже неприязнью. И это только усугубило чувство стыда.

Се Лянь подавлял свои чувства. Читал сутры. И в конце концов — ощущения исчезли.

Его дружба с Фэн Синем никогда не пострадала, он так и не узнал, что чувствовал Се Лянь, но...

Тогда Се Лянь знал, что заняться заклинательством было его единственным вариантом продвижения по жизни. Что это дало ему повод не заглядываться на людей. И даже если он был другим, он...

Никто никогда не узнает об этом. Он никогда не станет источником позора для своих родителей, если никогда не заведет жену или детей.

Люди шепчутся, когда мужчина решает воздержаться от женщин без всякой причины. Когда же он делает это из преданности вере, люди им восхищаются.

Никто никогда не считал выбор Се Ляня преднамеренным. Это просто был тот метод самосовершенствования, который практиковал его Гиоши.

При этом Се Лянь не чувствовал, что лжет или прячется от кого-либо. Только от себя. Тогда его гордость делала такие вещи необходимыми.

Он так и не простил себя за то, что был другим. Но когда в его жизни стали преобладать другие проблемы, другие заботы... для этих чувств не осталось места. А после этого он остался один. Он больше никогда не думал об этом — он почти забыл.

Но сейчас...

Когда он вспоминает стыд — тихий страх, который поглощал его по ночам; как он, почти задыхаясь, боролся с чувством между ног — отрицая его, шепча себе, что всё не так, что с ним все в порядке.

Он не хочет подобного для Хун-эра.

Се Лянь понимает, что значит поклоняться. Знает, что если он скажет мальчику, что что-то не так, Хун-эр поверит в это всем своим сердцем.

Если бы Се Лянь мог сделать это для себя, он был бы избавлен от столького позора.

— ...Это ничего не меняет.

Он держит подбородок высокоподнятым, даже когда его пальцы слегка подрагивают, пытаясь сплести нити вместе. — Любить кого-то — самое прекрасное, что только может сделать человек.

Глаза Хун-эра не отрываются от его лица, он даже почти не дышит.

— Мужчину или женщину, это все не имеет значения.

Последовавшая тишина полна окаменевшей надежды, и когда Хун-эр снова говорит, он делает это с осторожным счастьем, что разбивает сердце Се Ляня.

— …Гэгэ действительно имеет это в виду?

Теперь он хорошо натренирован улыбаться сквозь боль.

— Всем сердцем.

Пальцы Хун-эра впиваются ему в голени сквозь ткань брюк; его глаза настолько широко раскрыты — насколько это вообще возможно.

Даже сейчас он не надеется на то, что его чувства когда-либо будут взаимными, но теперь он знает, что они не станут источником отвращения.

Что это не что-то постыдное.

Он тяжело сглатывает, обхватывая себя чуть крепче, потому что…

Любить кого-то — Хун-эр, любить кого-то, кем бы он ни был —

Се Лянь думает, что это что-то прекрасное.

Хун-эр не любит тихо. Он не может. Он любит каждым вздохом, каждой частичкой себя.

Он всегда был слишком эмоционален, ему не хватает самоконтроля. Он не может перестать чувствовать вещи, эмоции просто поглощают его.

И когда любить кого-то — это все, чем он является, в то время, как весь мир говорил ему, что его любовь была постыдной…

Это заставляло каждую его частичку чувствовать себя постыдным. Чувствовать себя грешным.

И как он мог ожидать любви от бога или даже просто принятия от него, когда каждой клеточкой своего тела Хун-эр знал, что он всегда будет грешником.

Слезы юноши текут беззвучно, но они не от печали.

— Это — мужчина?

Мальчик вздрагивает, и Се Лянь улыбается.

— Я имею в виду, если бы ты желал кого-нибудь — это был бы мужчина?

Он молчит, моргает, пока слезы не останавливаются и ждет, когда его дыхание выровняется, прежде чем ответить…

— Для меня это не имеет значения.

Се Лянь склоняет голову набок.

— Мужчина или женщина, — объясняет Хун-эр. — Они одинаковы для меня.

Се Лянь замирает, размышляя, и в конце концов улыбается. — Вот как.

Теперь его пальцы стали двигаться немного увереннее, переплетая нити вместе. — Но когда ты представляешь себе человека, которого ты бы хотел, ты же должен воображать кого-то конкретного, верно?

Зная, что бог не может его видеть, Хун-эр позволяет своему взгляду скользнуть по плечам Се Ляня, длинной завесе темных прядей, которые лежат на полу вокруг него.

— ...Волосы... — бормочет он; его лицо пылает.

 — Хм?

Мальчик редко бывает так косноязычен.

— Мне нравятся… длинные волосы, наверное.

Улыбка Се Ляня терпеливая, ласковая. — Хун-эр, у большинства людей длинные волосы.

Подросток ёрзает, сильнее прижимая ноги к груди. — Но… они должно быть мягкими, — бормочет он. — Блестящими. Не у всех такие.

Что ж, это действительно так.

— Что-то еще?

— Гэгэ...

Он звучит так смущенно, что Се Лянь не может сдержать улыбки, что становится еще немного шире. Это мило… нет, на самом деле мило. Неожиданно от молодого человека, который почти никогда ничего не стесняется.

— Скажи мне, пожалуйста?

Подросток с тихим стоном потирает щеку.

— …Не низкий, — медленно признает он, — но и не слишком высокий.

(п.п. Хун-эр использует местоимение they/them для описания человека, поэтому из речи невозможно понять о человеке какого пола идет речь. Но мы то знаем…)

— Это немного странное описание...

— Ну, ничего страшного, если он сейчас выше меня, — не задумываясь, объясняет Хун-эр, — я все еще расту.

Он делает паузу, понимая, как странно это звучит, и торопливо добавляет:

— Гипотетически.

Это заслуга собственной глупости Се Ляня, что когда дело доходит до таких вещей, он ничего не понимает, тихо смеясь. — Для того, кто не хотел об этом говорить, похоже, что ты много думал об этом.

— Это не так, — ноет Хун-эр, звуча ужасно застенчиво. — Честно!

Улыбка принца добродушна. — Что-нибудь еще?

— …Умный, — подбородок Хун-эра упирается в его колени. — Сильный. Добрый. Храбрый. Это самое главное.

Улыбка Се Ляня немного тускнеет.—...Это довольно высокие стандарты, Хун-эр.

Подросток пожимает плечами, и звучит совершенно невозмутимо. — Меня это не беспокоит.

— Найти такого человека может быть сложно.

Застенчивость, кажется, отступила, сменившись этим упрямым чувством уверенности:

— Я действительно не беспокоюсь об этом, Ваше Высочество.

Се Лянь хмурится.

Какая-то эгоистичная часть его счастлива — в конце концов, Се Лянь уже слишком много повидал по миру.

Он знает, что кого-то доброго, умного, храброго и щедрого — наверное, не существует.

(Если бы речь шла только о волосах и росте, все было бы проще.)

Но он оказывается застигнут врасплох между облегчением...и нежеланием, чтобы Хун-эр разочаровался, когда не найдет такого человека.

Ведь единственный человек, который, по мнению Се Ляня, подходил бы под все эти критерии, — это сам Хун-ер, а он — редкий и бесценный юноша.

Се Лянь часто думает о том, что у подростка есть потенциал к вознесению — и с каждой проходящей неделей он становится все более и более уверенным в том, что так оно и будет.

И когда это произойдет, ему больше не понадобится Се Лянь. У него появится своя цель в жизни — ему не понадобятся вещи, которые он делал раньше.

И тогда Се Лянь снова останется один.

Возможно, если бы он был немного менее эгоистичным, он бы приказал Хун-эру оставить его. Так у него будет больше шансов на вознесение. Или, по крайней мере, он сможет найти кого-то — мужчину или женщину — с кем разделит свою жизнь.

Хун-эр заслуживает этого.

Но Се Лянь трус, и он не может заставить себя сделать это. Он познал каково это — спать рядом с кем-то каждую ночь. Что ему не нужны искусные шелка или золотые дворцы — лишь бы кто-то слушал, когда он говорит. Лишь бы смеялся вместе с ним.

И он так сильно, сильно боится отказаться от этого.

Принц замечает, что мальчик никогда не проявляет интереса к общению с ровесниками. Он не заводит друзей в деревне, даже когда Се Лянь уверяет его, что все в порядке и что он может пойти повеселиться.

Хун-эр всегда отказывается, прирастая к нему, подобно плющу к камню.

Даже когда он уступает предложению Се Ляня хоть немного пообщаться, заводит небольшие беседы с другими подростками, когда они на рынке продают шкуры животных или возвращаются с поля, — Се Лянь замечает одну вещь.

Хун-р не любит, когда к нему прикасаются.

Один из других мальчиков игриво хлопает того по спине, и Се Лянь чувствует яд в ответном взгляде Хун-эра. Девочки улыбаются и льстят тому, насколько сильны его руки, но когда они тянутся, чтобы прикоснуться к нему, подросток резко отдергивается.

Это заставляет бога задуматься.

С того дня, как он узнал имя своего спутника, он всегда был нежен с Хун-эром. Ну… во всяком случае, это то, что Се Лянь назвал бы нежностью.

Он вырос во дворце, окруженный слугами. Его родители любили его, но физические проявления привязанности были редки и давались скупо.

Тот факт, что Се Лянь склонен взъерошивать волосы мальчика (сейчас меньше, поскольку Хун-эр, кажется, не любит этого), иногда даже обнимать его... является показателем того, что принц стал относиться к Хун-эру как к чему-то близкому к семье.

Теперь он задается вопросом, терпит ли это подросток.

Принц становится гораздо осторожнее со своими прикосновениями, более чем осознавая дисбаланс сил в их отношениях. Хун-эр боготворит его, и если что-то заставит его чувствовать себя некомфортно, Се Лянь знает, что подросток не скажет ему об этом.

Он должен быть более вдумчивым, более внимательным к нему.

Се Лянь не понимал, насколько это расстроит мальчика. Не сначала, но к концу недели, когда Се Лянь улыбнулся, поздравив его с хорошо выполненной работой, но не потянулся к нему, не погладил его по голове и не обнял.

Хун-эр больше не мог этого выносить.

Он стал настолько хорош в контроле своего голоса, в желании скрыть свои чувства от своего бога, насколько смог. Даже когда его руки сжимаются в кулаки и дрожат от волнения.

— Гэгэ?

Принц поднимает взгляд от того места, где собирает дрова, с нежно улыбаясь в сторону юноши: — Да?

Но сейчас Хун-эр не может скрыть боль в своем голосе; скрыть страх.

— Этот слуга обидел вас?

Лицо Се Ляня осунулось.

Прошли месяцы с тех пор, как мальчик называл себя слугой.

— Нет, — качает он головой, складывая дрова в руки, — почему ты это спрашиваешь?

Хун-эр опускает свою голову, почти стыдясь озвучить это, потому что, если он назовет причину своего беспокойства, бог может начать понимать, почему он... что он на самом деле...

(В этом смысле он сильно переоценивает понимание Се Лянем таких вещей.)

— …Этот никогда ничего не ожидает от Его Высочества, — бормочет Хун-эр, и хмурый взгляд Се Ляня только усиливается, — потому что подросток всегда благоговеет перед ним, но когда он расстроен, такой почтительный тон обычно является признаком того, что он боится быть отвергнутым.

— Я знаю, Хун-эр.

Мальчик тяжело сглатывает.

— …Гэгэ в последнее время от меня отдалился.

Се Лянь склоняет голову набок, задумываясь на этим. Он всегда был склонен витать в облаках — но это не ново. Он также не думает, что был молчаливым последнее время. — …Я не понимаю, что ты имеешь в виду?

Руки Хун-эра дрожат.

— …Этот подразумевает буквально, — бормочет он, сердце почти вырывается из его груди в ожидании худшего, но ничто не может ранить так сильно, как мысль о том, что его бог рассержен на него. — …Физически.

Се Лянь замирает; его губы складываются в идеальную букву «О».

— Хун-эр…— Подросток не поднимает глаз, и бог застыл на месте, озадаченный. — Это… не потому, что я злюсь на тебя; ты не сделал ничего плохого.

Это обнадеживает, но Хун-эр все еще скован.

— Я просто… подумал, что ты уже слишком взрослый для таких вещей, — признается Се Лянь.

Это заставляет молодого человека застыть, а его глаза расширяются в замешательстве.

—...Слишком взрослый?

Се Лянь немного неловко смеется, потирая рукой шею. — Мне показалось… как будто ты больше не хочешь, чтобы с тобой обращались как с ребенком. И ты никогда не позволяешь никому прикасаться к тебе…—

— Это другое, — Хун-эр никогда не перебивает его, но сейчас он все же делает это — его голос резок, а слова вылетают в спешке. — Я никогда не возражаю, когда гэгэ прикасается ко мне!

— … — Се Лянь хмурится, отводя взгляд от него, его желудок скручивает от беспокойства. — Тебе не обязательно так говорить, я бы не… — он тяжело вздыхает, — я бы не расстроился из-за того, если бы ты сказал мне, что тебе что-то не нравится. Я бы расстроился только, если бы узнал, что ты мне не рассказал, потому что не хотел меня расстраивать.

Как принц, он привык к тому, что люди лгут ему о таких вещах.

Му Цин делал это чаще всего, и это позднее вызывало гнетущее чувство беспокойства… когда Се Лянь все потерял.

Он не хочет, чтобы ему лгали, а те, кто следовал за ним, накапливали молчаливое негодование. Если он переходит черту, то он хочет знать об этом, чтобы не оказаться…

Одному. Снова.

— Я не лгу, — умоляет Хун-эр тихим, испуганным голосом, но, тем не менее, заставляет себя говорить. — Если гэгэ не хочет прикасаться ко мне, я… я этого не жду. Но если он хочет…

Се Лянь в нерешительности кусает губу.

— …Я…хочу, — признается он. —Мне тоже трудно, из-за того, что я…

В большинстве своем он приспособился к жизни без зрения. Время от времени все еще случаются запинки, но в практическом смысле Хун-эр заполнил почти все пробелы.

Однако это все еще тяжело — не видеть человека рядом с собой. Что-то такое незначительное, как вес руки Хун-эра, это…

То чувство комфорта, которое при этом испытывает Се Лянь, трудно описать. Мягкое напоминание, что он не один. Что рядом кто-то есть.

—…Что я не могу видеть мир так, как все остальные, — заканчивает Се Лянь. — Но все в порядке. — Он выдавливает улыбку, яркую, но натянутую.

— Мне не нужно, чтобы Хун-эр заставлял себя…

Он не успевает закончить фразу, так как он просто застывает от шока.

Пара рук обвивается вокруг него, крепко сжимая его — и Се Лянь поначалу колеблется, понимая — его никогда раньше не держали. Не так.

Хун-эр цепляется за него — и это не так сильно отличается от того дня, когда он назвал Се Ляню свое имя, но…

Сейчас он ростом с Се Ляня. Бог и не заметил.

Как он вырос так быстро?

И вместо того, чтобы плакать в объятиях Се Ляня, позволяя ему утешать себя… — сейчас все наоборот.

Се Лянь медлит и поначалу колеблется положить голову на плечо юноши, но затем все прижимается щекой к вороту рубашки Хун-эра.

Единственным другим человеком, с которым он, вероятно, был так близок, была его мать, и вместо шелковых платьев и духов его лицо утыкается в потертый хлопок, и…

Хун-эр пахнет лесом. Это приятный землистый запах, родной — как дома.

Глаза Се Ляня закрыты под повязками — но их все равно жжет.

Он скучает по матери. Скучает по своим друзьям. Скучает по тому, как все было.

Но он бы скучал по этим рукам, даже если бы они никогда не держали его.

Они дрожат в нерешительности — как будто юноша беспокоится о реакции Се Ляня, наполовину ожидая, что тот его оттолкнет. Но…

Когда руки Се Ляня двигаются — то это только для того, чтобы обнять мальчика в ответ. Он не плачет, нет, но он расслабляется, позволяя подростку поддерживать его.

Запечатывание одного из чувств означает, что все остальные ощущения становятся еще более важными.

Се Лянь учится любить пение птиц, сидящих на деревьях, шум ветра в траве. Звук дыхания Хун-эра, он учится отслеживать, как оно меняется в зависимости от испытываемых эмоций.

Он начинает остро ощущать различные запахи: хорошие и плохие. Он может выследить демона за много миль, а некоторые духи вызывают у него такие ужасные головные боли, что он едва может находиться с ними в одном помещении.

Но запах Хун-эра успокаивает его. Баюкает его ночью, когда он пытается уснуть.

Вкус — что ж, в этом смысле ему уже не повезло, но голод отучил его быть привередливым. Сейчас он немного избалован — он ест только то, что готовит для него его компаньон, так что это его не беспокоит.

Но Се Лянь никогда не осознавал, насколько он станет обожать прикосновения.

Он всегда слышит приближение Хун-эра, но мальчик стал приветствовать его легким пожатием плеча. Когда он чувствует, что Се Лянь напрягается, он всегда тянется к руке бога, мягко сжимая ее.

Его пальцы грубее, чем у Се Ляня, длиннее, чем раньше — родные.

Было время, когда он, казалось, едва мог вынести спать рядом с ним, сжавшись на дальнем конце бамбуковой циновки. Теперь же Се Лянь каждую ночь засыпает, ощущая тепло молодого человека своей спиной. Это никогда не бывает слишком интимным — просто постоянное напоминание о его присутствии.

Иногда принцу снятся кошмары.

Раньше он просыпался один, дрожа, закрывая руками рот, всхлипывая в темноте.

Теперь же он просыпается от того, что руки крепко обнимают его, а голос шепчет ему в волосы:

— Они не настоящие, Ваше Высочество.

Глаза Се Ляня смотрят вперед невидящим взглядом.

Его дыхание поверхностное, неровное. Он жалок. Испуганная, сломленная тень человека, которым он когда-то был.

Когда эти руки стали такими сильными?

— Это просто сон.

Губы Се Ляня дрожат, и внутри него зарождается отголосок чувства — чувства, которое он быстро подавляет.

Он замечает все малейшие проявления того, как его спутник прикасался к нему раньше — когда он не обращал на это внимания.

Се Лянь научился довольно хорошо ориентироваться без зрения, но он все еще спотыкается, когда идет по незнакомой дороге, и когда это происходит, Хун-эр всегда оказывается рядом.

Хватает его за локоть, а другой рукой — за спину, чтобы поддержать.

— Осторожно, гэгэ.

Одно из его любимых занятий в мире — расчесывать волосы Се Ляня — он до сих пор смеется с детским восторгом всякий раз, когда бог соглашается, тратя часы на тщательную проработку каждой пряди.

Юноша даже изучает некоторые причудливые прически, которые раньше носил принц, хоть у Се Ляня и нет больше изысканных заколок или шпилек, которыми он пользовался. Бог успокаивающе улыбается, уверяя мальчика, что в этом нет необходимости, но…

Это делает Хун-эра счастливым, поэтому небожитель никогда не может ему отказать.

Он не так опытен, как Му Цин, но гораздо более нежный, до такой степени, что Се Лянь каждый раз заваливается на него, мурлыча, как довольный домашний кот.

(Он никогда не замечает, как краснеет Хун-Эр, как он улыбается, затаив дыхание, словно ему вручили драгоценный подарок.)

Проходят месяцы, а Се Лянь не думает о своем самосовершенствовании. Он начинает забывать, как звучит его имя из уст кого-либо, кроме Хун-эра.

Часть его задается вопросом, не трус ли он, прячась от мира. Скрываясь от своих ошибок.

Бывают моменты, когда на него накатывают чувства вины, стыда и печали.

Что насчет людей, которые взирали на него? Всех, кого он подвел? Что насчет его родителей? Он даже не знает, где они сейчас, — он знает, что Фэн Синь не позволил бы им причинить вред, но он…

Как Се Лянь может оправдать свое счастье?

Ему требуется время, чтобы понять, что это за чувство внутри него, когда рядом с ним Хун-эр. Эта легкость, когда он слышит голос подростка, с каждой неделей опускающийся все ниже, становясь голосом мужчины.

Он привык проводить каждый день в молчаливом беспокойстве.

Беспокойстве о том, как скрыть свои слабости. Как стать кем-то, за кем стоит следовать. Потому что, если он не сделает этого, — Хун-эр уйдет. Он уже убедился в этом. Однажды это произойдет.

Однако после года совместной жизни Се Лянь начинает понимать, что это не так.

Что это — больше, чем счастье.

Се Лянь начинает понимать, что это— любовь, зная, что она не романтического характера. Ведь Хун-эр еще всего лишь мальчик, которому еще предстоит жить собственной жизнью. Но… Се Лянь понимает, что благодаря их общению он что-то дал подростку.

Комфорт, стабильность...наставничество.

И для того, кто вырос без дома, без семьи… быть с Се Лянем позволило ему провести эти последние детские годы с кем-то, кто о нем заботился.

Се Лянь знает, что он дал ему это. И он всегда будет благодарен за то, что дал ему молодой человек, но…

С любовью к кому-то проявляется желание лучшего для них. Даже если это не то, чего вы хотите. Даже если это причиняет боль.

Се Лянь знает, Хун-эр будет следовать за ним до конца своей жизни, если бог не остановит его. И хотя это большее счастье, чем то, на что Се Лянь мог рассчитывать…

Хун-эр может иметь большее. Он заслуживает большего. У него должно быть большее.

Столько месяцев Се Лянь цеплялся за мальчика, умолявшего его не уходить. Теперь — он побуждает его делать именно это.

Двигаться дальше, жить собственной жизнью — перестать тратить свою жизнь на Се Ляня.

Предположение, что это может быть пустой тратой времени, всегда злит молодого человека.

— Я когда-нибудь говорил гэгэ, что хочу уйти?

— Нет-

— Гэгэ хочет, чтобы я ушел?

Се Лянь тяжело сглатывает, качая головой. — Нет, дело не в том, что я хочу, чтобы ты ушел, Хун-эр, я…

— Тогда я остаюсь.

Они никогда раньше не спорили — Хун-эр никогда не осмеливался возражать ему. Но единственное, в чем они никогда не соглашаются, это то, от чего он никогда не отступит:

Се Лянь того стоит.

И это так расстраивает бога, потому что Хун-эр то так многого отказывается.

— Ты хоть ПОНИМАЕШЬ, какая жизнь у тебя могла бы быть?! – однажды срывается Се Лянь, сжимая кулаки. Он никогда не повышал голос на мальчика, не так. — Ты… ты хоть ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, насколько ты особенный?!

И боже, какой же он упрямый.

— Если я особенный, то это только из-за…!

— Не смей говорить, что это из-за меня! — Он быстро встает, его плетение забыто — отброшено в сторону. — Я… я почти ничего не дал тебе, Хун-эр! Если что, я и сделал, так это замедлил тебя. Все хорошее, что есть в тебе — НЕ ЗАВИСИТ от меня, разве ты не видишь?!

Он обрёк всех в своей жизни.

Свою семью. Свою страну. Своих людей. Он скоро обречёт и Хун-эра, если не будет осторожен.

Как, как он может быть таким эгоистом?

Когда мальчик снова заговаривает, его голос становится тихим и, к ужасу Се Ляня, обиженным.

— …Как вы можете говорить, что ничего не сделали?

Бог замирает, замолкая.

Его глаза расширяются, и он понимает, как это прозвучало. Что бы он ни имел в виду, даже если он этого не хотел, он…

«Позволь мне быть этим смыслом».

Он не может видеть, насколько широко раскрыты глаза Хун-эра, но чувствует, как от него исходят волны боли.

«Если ты не можешь найти смысл жизни, позволь мне стать этим смыслом».

За прошедшие годы Се Лянь забыл, с чего они начинали.

Что, когда Хун-эр был тем, кто был подавлен, одинок — когда ему сказали, что он обречён, Се Лянь был тем, кто поддержал его. Эти слова, которые часто кажутся ему такими глупыми…

Они определяют весь мир Хун-эра.

И теперь Се Лянь практически плюнул на это. Сказал Хун-эру, что это ничего не значит. Что его причина — что это всё на самом деле бессмысленно.

Когда он осознает это — сердце бога наполняется лишь стыдом и отвращением к себе, и, вопреки его собственному учению…

Он падает на колени.

— Прости, — он задыхается, обхватив себя руками и опуская голову от стыда.

Как принцу, ему всегда говорили высоко держать голову. Что ему никогда не следует кланяться ни перед кем.

И первый раз в жизни он вот так встает на колени — перед сиротой. Перед тем, у кого ничего нет.

— Хун-эр, мне… — он задыхается, сдерживая слезы, — мне так жаль!

Но он недолго стоит на коленях в одиночестве.

Он оказывается в кольце знакомых рук, и Се Лянь стыдится утешения, которое он находит в этих объятиях, зная, что он последний человек, который их заслуживает.

Хун-эр не принимает извинений.

Он просто повторяет то же, что и всегда — что он не уйдет. Что он никогда не захочет этого сделать.

Что он находится там, где он хочет быть. И Се Лянь никогда не сможет этого понять.

Он напоминает юноше, что тот может вознестись — и Хун-эр усмехается, не веря в такую возможность. Но даже так…

— Если небеса слишком глупы, что отказались от Его Высочества то, зачем мне иметь с ними дело? — Он фыркает, сжимая руки на плечах Се Ляня: — Я бы все равно не вписался. У меня лучше чувство вкуса.

Покаранный небожитель слабо улыбается, сдерживая смех. — Бесстыдник.

Но его рука все равно покоится на волосах Хун-эра — не взъерошивая их, как раньше, а просто нежно поглаживая, и Хун-эр мычит в знак согласия, ластясь к его прикосновению. — Гэгэ всегда прощает меня за это.

Се Лянь может простить ему все — с Хун-эром это так просто.

Но он приводит и другие доводы — те, что не так-то просто отрицать.

Что Хун-эр не сможет найти кого-то, если проведет свою жизнь вот так, ухаживая за слепым человеком в пыльном, забытом храме. Что так у него не будет своей семьи.

И каждый раз в качестве ответа он повторяет: — Мне не нужно ничего больше, чем это.

Се Ляня это не устраивает. В конце концов, он знает, почему выбрал свой собственный путь, но Хун-эр… он не принц, и у него нет такой же… проблемы, как у Се Ляня.

Нет причин, по которым он не может найти партнера. Почему он не может быть счастлив.

Когда бог, в конце концов, акцентирует его внимание на этом, Хун-эр выдает ответ, который заставляет небожителя остановиться, его глаза немного расширяются под повязками.

— С чего вы решили, что я кому-то нужен?

Се Лянь замирает, на его лице застыло замешательство.

— … Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Голос Хун-эра преисполнен самоиронии, но за ней кроется попытка защититься. Это чувство уходит глубоко. — Я не такой, как вы, Ваше Высочество.

— … — Се Лянь тихо смеется, склонив голову набок, — Тебе не нужно говорить мне, что мы разные люди, Хун-эр, но это не значит…

— Я некрасив.

Наконец бог замолкает.

Намек на то, что Хун-эр находит его красивым, не ускользает от его внимания, и его чувства по этому поводу… сложны.

Было время, когда Се Лянь всегда чувствовал себя красивым. Мир всегда говорил ему об этом. Но как далеко завела его эта красота?

Когда дела пошли плохо, что принесла ему красота его лица? Удержало ли это его верующих за ним? Нет.

Любить что-то только за красоту — дешево. Се Лянь понял это на собственном горьком опыте.

—…Ты следуешь за мной только потому, что считаешь меня красивым, Хун-эр?

Он не отвечает словами, но Се Лянь чувствует, как тот качает головой от того, насколько яростно юноша это делает.

— Тогда почему ты думаешь, что это может помешать кому-то полюбить тебя? — Се Лянь подозревает, что беспокойство молодого человека беспочвенно.

Он может быть слеп, но он не глухой. Он слышит, как девушки вздыхают и льнут к нему, когда он проходит по улице. Как ни странно, многие шепчутся о том, что он выглядит опасным, что Се Лянь находит странным. Он не может представить подростка таким, но…

«Опасный» — не то же самое, что «уродливый».

Раньше это его забавляло. В последнее время это казалось менее смешным, хотя он и не мог понять, почему…

— Большинство людей не такие, как я, гэгэ.

Ох.

Губы Се Ляня слегка кривятся.

Первый комплимент, который молодой человек готов сделать себе, и то только для того, чтобы оправдать то, почему никто никогда не сможет его полюбить.

Се Лянь подходит немного ближе, отводя руки назад. Хун-эр ранее откинулся на спинку кресла, когда утешал небожителя, прислонившись спиной к каменной стене храма.

Бог немного приподнимается, выражение его лица серьезное.

— Хорошо, тогда дай мне взглянуть.

— … —Хун-эр смотрит на него в замешательстве, наполовину задаваясь вопросом, собирается ли бог снять повязки и сказать: «Сюрприз, я просто проверял тебя все это время!»

Но это не так. Он подходит ближе, особо не думая о том, что…

Что это действие заставляет его оседлать колени подростка. Не прижимаясь к нему — он просто стоит на коленях, но…

Дыхание Хун-эра учащается, сердцебиение становится быстрым, а руки дрожат и сжимаются на коленях. В конце концов, ему всего семнадцать — и это…

Это слишком.

Ладони Се Ляня прижимаются к его щекам, заставляя его еще больше вспыхнуть жаром, но бог не комментирует это. Вместо этого он проводит большими пальцами по бинтам на лице подростка, и в его голосе слышится тревога.

— ...Ты ранен, Хун-эр?

Он помнит, что у мальчика и раньше были бинты.

Но оба раза он уже был травмирован. Он… носит их все время?

Становится тихо, и когда подросток отвечает, его голос приглушенный.

—…Нет.

Се Лянь хмурится, мягко дергая за повязку: — Можно?

Его дыхание поверхностное, голова кружится, но…

Хун-эр кивает.

Он осторожно разматывает бинты, закрывающие большую часть правой стороны его лица, и кладет их на пол рядом с собой. Мальчик остается совершенно неподвижным, пытаясь облегчить задачу, но…

Сердце Се Ляня сжимается, когда он чувствует, как тот дрожит. Как он нервничает.

(Конечно, благослови его господь, ведь Се Лянь совершенно неверно истолковывает причину его издерганности.)

Кончики пальцев начинают медленный, целеустремленный процесс изучения лица Хун-эра. Он отличается от маленького мальчика, которого помнит принц.

Его челюсть немного более квадратная, скулы острее.

У него мягкие полные губы, которые дрожат под большими пальцами Се Ляня, и мальчик так старается быть хорошим, оставаться неподвижным для него.

Его подбородок слегка заострен — вероятно, от потребности набрать вес. Его глаза ровно посажены, с длинными ресницами, трепещущими от касания, подобно крыльям бабочки.

Красиво очерченные брови; челка, которая так часто падает на лоб, что Се Ляню приходится аккуратно заправлять ее раз за разом. Волосы Хун-эра немного жестче, чем его собственные, немного непослушные, — но Се Лянь не против.

Наоборот, это заставляет его нежно улыбнуться.

Есть также вещи, которые он не способен увидеть. То, как вздымается грудь Хун-эра — насколько густо покрасневшей стала его кожа; как расширились его зрачки.

Он слышит быстрое дыхание, учащенное сердцебиение, но…

Он не видит, как подросток смотрит на его губы, как близко находятся их лица.

Нос у Хун-эра длинный, тонкий — он немного кривой, с шишкой на переносице, как будто его уже много раз ломали.

Его кожа рифленая, но не от подростковых прыщей, как мог ожидать Се Лянь, нет…

Это шрамы.

Многочисленные, некоторые из них довольно глубокие.

Но все эти вещи не безобразны.

Се Лянь научился насмехаться над блестящими, безупречными и новыми вещами.

Он сам был таким когда-то. Во многом это до сих пор так — это тело постоянно стирает любые напоминания о его прошлом. Небольшие следы износа на лице подростка — это история.

Та, о которой он сомневается, Хун-эр когда-либо захочет ему рассказать, но эти шрамы не безобразны.

Дыхание подростка неглубокое, когда он наблюдает за лицом бога, ожидая, что Се Лянь неловко отшутится, сделает добрый, но фальшивый комплимент или скажет что-нибудь о личных качествах Хун-эра, но…

Улыбка не сходит с его лица. Она лишь смягчается, выражая глубокую теплую привязанность, которую Хун-ер знает только из уст своего бога, когда принц шепчет:

— Прекрасный.*

*[П.п. в оригинале "handsome" - "мужественный, красивый"; я перевела его как "прекрасный" по двум причинам:

первое, так в будущем будет проще показать контраст в одной из сцен между хуалянями (она будет ой как не скоро, но все же);

второе, поскольку Се Лянь не может "увидеть" Хун-эра и как, мне кажется, тут и в последующем он говорит не только о его внешних данных,

поэтому такой выбор слова мне показался более уместным, так как прекрасным можно быть по разному]

Торопливое, прерывистое дыхание Хун-эра и вовсе останавливается, и Се Лянь наклоняется вперед, большими пальцами поглаживая щеки своего последователя.

Он никогда не делал ничего большего, чем обнимал Хун-эра, всегда стараясь сохранять некоторую дистанцию между ними. И это — это то прикосновение, которое юноша всегда мечтал получить от своего бога, — такое, о котором он всегда слишком стыдился просить.

Губы бога прижимаются к его лбу:

— Мой прекрасный, храбрый Хун-эр.

Подросток судорожно вздыхает, его глаза наполняются слезами.

Это не похоже на ложь. Он знает, что это должно быть ею, но… это звучит так искренне…

Он ему не верит.

Хун-эр зажмуривается, позволяя Се Ляню крепко обнять его.

Он всегда будет верить в своего бога. Следовать за ним на край земли, чего бы это ни стоило. Неважно, что Се Лянь говорит или делает. Вера Хун-эра слепа. Бесконечна.

Но он не верит, когда Се Лянь говорит, что он прекрасный.

Храбрый, да. Хун-эр всегда был храбрым.

Легко быть смелым, когда ты уже пережил худшее из того, что может предложить мир.

Но Хун-эр знает, что он уродлив. Он всегда был некрасив. Вот почему все это произошло. Почему он…

«Мой Хун-эр».

Ох, ох…

Даже если одно слово было ложью, он… «Мой».

Мой.

Пожалуйста…

Неужели он это имел в виду именно так?

Сердце подростка все еще нервно бьется позднее, когда его бог спит в его объятиях — одна рука все еще лежит на щеке мальчика; легкая, ласковая.

Пожалуйста, он действительно это имел в виду?

Даже если он не красив, мог ли Се Лянь… иметь в виду остальное?

Может ли он, тот, у кого ничего нет — ни удачи, ни богатства, ни власти, ни даже имени —

Может ли он быть достоин даже того, чтобы принадлежать кому-то вроде него? Заслуживать? Конечно нет. Но в каком-то акте безумия… мог ли Се Лянь все равно хотеть этого?

Затем движение в ночи прерывает его мысли.

Се Лянь родился принцем. Вознесся, чтобы стать богом. Потом снова упал. И за все это время — и годы, что последуют за этим — он скажет, что самым счастливым для него был год, когда у него ничего не было. Когда он был без гроша в кармане и хромой, ночуя в заброшенном пыльном храме.

Не из-за какой-то блестящей моральной пошлости или грандиозного осознания того, что богатство и слава ничего не значат, нет…

Только из-за мальчика, который спал рядом с ним. Мальчика, который верил в него. Мальчика, который спас его, который остался рядом с ним.

Се Лянь должен был заставить его уйти.

Он должен был вспомнить, кем он был. Что любовь к нему может сделать с человеком. Ущерб, который может нанести его простое присутствие.

Но он этого не сделал.

Он так отчаянно нуждался в компании — в ком-то, кто заботился бы о нем, и преданность Хун-эра была подобна наркотику. Она заставила его расслабиться — заставила его забыть.

Впервые за несколько месяцев он просыпается один.