Призрачный огонь тихо, но раздражённо парит рядом.

Он наблюдает за тем, как все больше путешественников забредают внутрь.

Каждый из них попал в шторм, и сошел с тропы, в поисках места, чтобы укрыться.

Дух продолжает смотреть, как один за другим, храм начинает заполняться. Постепенно Се Лянь начинает беспокоиться.

Одно дело — самому прыгнуть в ловушку. Но почему здесь так много других людей?

Они тоже теперь в опасности из-за него?

Безликий так долго был сконцентрирован на том, чтобы мучать только Се Ляня. Зачем сейчас втягивать в это других? Не его близких, а людей, которых Се Лянь даже не знает?

Затем он слышит крик.

Паника охватывает помещение, но шепот и крики просачиваются сквозь нее.

Лица. Человеческие лица. Оно-

Оно вернулось.

О боже —

Оно вернулось!

Призрачный огонь наблюдает, как его бог пытается всех успокоить. Говорит им не убегать. Что что-то гораздо худшее ожидает их снаружи.

Дух наблюдает, желает и молится.

Молится о теле. О руках, которые могли бы вытащить любимого из этого места. О силе, чтобы остановить это.

— Ваше Высочество, — шепчет огонёк.

Он знает.

— Покиньте это место.

Се Лянь хмурится, качая головой. — Я не могу бросить этих людей. — Огонь молится.

Потому что он знает, что грядет — он может представить это в таких жестоких, ярких деталях.

Но даже так дух не знал всего.

Его молитвы остаются без ответа.

Се Лянь, зажатый толпой, отступает назад, пока его рука не нащупывает край постамента.

На нем нет божественной статуи. Входная табличка треснута — но все же есть алтарь.

Руки ложатся на его плечи — большие, тяжелые. Раздаётся голос над ухом…

— Я же говорил, что покажу вам, Ваше Высочество, — этот шёпот ему знаком.

Се Лянь столбенеет.

— Ты все еще хочешь посмотреть?

Принц открывает рот, чтобы закричать, но рука сжимает его челюсть, заставляя его замолкнуть.

Се Лянь чувствует маску, прижимающуюся к его щеке, слышит голос, напевающий ему на ухо: — Я открою тебе маленький секрет…

Ногти бедствия царапают подбородок Се Ляня.

— ...Я и пальцем не тронул мальчика.

Глаза молодого человека расширяются, а брови хмурятся в тревожном замешательстве.

Он чувствует улыбку Бай У Сяня. — Ну, не раньше, чем тот уже был мертв. Я не прикасаюсь к людям напрямую.

Се Лянь предполагает, что это должно быть правдой. Ведь оно никогда не приходило за ним в его смертной жизни. Только —

Только после.

Но в остальном —

Се Лянь выворачивает голову, пока его рот не освобождается.

— Лжец! — Он хрипит, поворачивая лицо, чтобы просверлить демона взглядом: — Каждое слово, исходящее из твоих уст, — ЛОЖЬ!

— … — Пальцы гладят его по щеке, и раздается вздох.

Подобно измученному родителю, который вот-вот накажет своего любимого ребенка после стольких данных ему шансов.

— Хорошо, — вздыхает он, оттягивая Се Ляня назад. — Я покажу тебе, малыш.

Покажет ему.

Покажет ему-?

Принца вынуждают сесть на алтарь, и он слышит как Бай У Сянь спокойной— почти скучающее зовёт остальных, однако даже так его голос можно легко расслышать сквозь нервный гомон остальных.

— На самом деле есть лекарство.

По всему помещению расходится рокот. Призрачный огонь мечется между телами, отчаянно пытаясь прорваться, но...

Здесь слишком много людей. Всё слишком хаотично.

— Что?!

— От поветрия ликов, — спокойно объясняет Бай У Сянь. В комнате нарастает шепот.

— Спросите его, он знает.

Становится тихо, и Се Лянь не может не задаться вопросом, чьё же лицо сейчас на демоне.

Ведь в конце концов, никто не прокомментировал странность маски и не признал его бедствием в белых одеждах.

Это должно быть тот, вид которого причинил бы Се Ляню боль, если бы он мог увидеть лицо.

Может это лицо Гиоши. Или Фэн Синя.

Хун-эра — заключает Се Лянь. Это то, что причинило бы ему больше всего боли.

Должно быть, сейчас это иллюзия рук Хун-эра, удерживающих его.

Постепенно люди начинают задавать вопросы.Что это за такое лекарство? Откуда он может о нем знать?

А если знает, то почему им не говорит?

— Это не лекарство, — напряжённо пытается объяснить Се Лянь; — это проклятие. Вы не хотите этого…

— Как ты можешь принимать за нас такое решение?!

— Кем ты себя возомнил?!

— Здесь мой ребенок! Мне все равно, что мне делать, скажи мне, как его спасти!

Бог оседает.

Он вынужден сказать им правду — ужасную, ужасную правду, которую он познал много лет назад:

— Убийство, — хрипит он, обмякнув в объятиях Бай У Сяня.

Тишина опускается на все помещение.

— Вы должны убить кого-то, чтобы быть невосприимчивыми к болезни.

Ужасно умное решение.

Начинаются дебаты. Люди не показывают свои худшие стороны при первой же возможности. Для этого потребуется немного уговоров. Они должны почувствовать, что обстоятельства их оправдывают.

Се Лянь слышит, как меч с грохотом падает на землю.

Он слышит, как Бай У Сянь объясняет им, что принц не умрет, раскрывая тем самым истинную сущность Се Ляня.

Он слышит, как они перекидывают идею взад и вперед. Как они спорят, стоят ли его пытки их спасения.

Слышит, как Призрачный Огнь пытается добраться до него. Молодой человек закусывает губу,а его плечи сотрясаются.

«Уходи» произносит он губами, не желая, чтобы дух увидел то, что, как он знает, последует за этим. Но принц уже знает —что в этот момент, в искривленном стечении обстоятельств —

Призрачный огонь не оставит его.

Он никогда, никогда не покинет его.

Рот прижимается к челюсти Се Ляня , и он не может не содрогнуться в попытке отпрянуть— даже когда чувствует садистскую улыбку у своего лица.

— В ту ночь тоже была гроза, помнишь?

 Губы принца дрожат.

— Перестань!

— Я не единственный, кто охотился за тобой.

Бай У Сянь терпеливо рассказывает, наблюдая за происходящим перед ним с тихим, зачарованным ликованием.

— Кое-кто ещё тоже занимался этим —и довольно успешно, ведь конце концов…— Его большой палец ласкает рот Се Ляня.

— Ему было хорошо знакомо твое лицо.

Се Лянь в ужасе шикоро раскрывает глаза.

—...Кто?!

— Ваш бывший верующий,— объясняет Бай У Сянь. — Ты с ним знаком. Кто-то, стремящийся... отрешиться от семейных уз.

В горле нарастает тошнота.

Кто-то, кто уже ненавидел Хун-эра. Кто-то, кого мальчик уже боялся.

 — Я тоже дал ему этот выбор.

Се Лянь сопротивляется, но безрезультатно.

— Должен признать, ему не потребовалось столько времени, на раздумия, — размышляет бедствие. — Но в конце концов мы придем к одному и тому же результату. Это происходит всегла.

—...Какой в этом смысл? — шепчет бог.

Хватка на его подбородке усиливается.

— Вы плохо учитесь, ваше высочество, — шипит существо. — А я человек нетерпеливый.

— Что… — бьется Се Лянь, — чему я должен научиться из всего этого?!

— Каковы люди на самом деле, — теперь толпа становится все громче. — На что они способны, когда им представляется возможность.

— Ци Жун…— Се Лянь выплевывает это имя, ничего, кроме содержания, — ХУДШЕЕ из того, чем могут быть люди, а не…!

— Ты звучишь так уверенно, говоря от лица простого человека, — улыбается Бай У Сянь, убирая челку Се Ляня со лба. — Но это мир Ци Жуна, а не твой.

Молодой человек дрожит, а его мучитель продолжает:

— Мир наполнен Ци Жунами. Если он был таким ужасен — почему же твои родители ничего не сделали с ним раньше?

Се Лянь открывает рот, но затем закрывает его.

— Насколько я помню…— Бай У Сянь баюкает его на руках.

— Тот, кто когда-то носил это лицо, — Ци Жун ведь когда-то тащил его в мешке привязанным к карете, не так ли?

Лицо Се Ляня кривится при упоминании, и…

И при подтверждении того, что в этот момент Бай У Сянь носит лицо Хун-эра.

— Я уже знаю, что он отвратителен, — огрызается Се Лянь. — Ты ничему меня не учишь!..

— Ты действительно не думал об этом, не так ли? — Бай У Сянь вздыхает, гладя волосы Се Ляня, и принц замолкает. — Тебе извествен конечный результат и знакома лишь одна точка зрения на эту ситуацию.

Он щелкает языком.

— Как по-детски.

Призрачный огонь рычит, наконец достигая алтаря, но в итоге его отбрасывают, как муху.

—Как ты думаешь, сколько людей смотрело, как он сунул этого мальчика в мешок? Насколько легко тебе было понять, когда вы наткнулись на него, что он сотворил?

Глаза Се Ляня наполняются слезами при мыслях об жтом. Уже тогда это было мучительно, а сейчас тем более, когда мальчик стал для него чем-то большим, чем мимолетное воспоминание.

Когда он узнал молодого человека, которым он стал.

— Есть фраза, которая мне всегда нравилась, — размышляет Бай У Сянь. —Вырастить ребенка стоит деревни.

Одинокая слеза скатывается по его щеке.

— Потерпеть неудачу также стоит деревни, не так ли? — Бедствие улыбается. — Как ты думаешь, кроме тебя, хоть один человек когда-нибудь проявлял доброту к тому мальчику?

— Хватит… — хрипит Се Лянь, дрожа.

— Когда это было сказано и сделано, кто был наказан больше? Ци Жун за то, что чуть не замучил мальчика до смерти, или Фэн Синь за то, что остановил его?

Гнев скручивает его грудь при воспоминании, и Се Лянь борется с ним, зная… зная, что это существо хочет, чтобы он чувствовал. Что это все...

Что все это ловушка.

— Мать, которая воспитала тебя, — она же вырастила и его, не так ли?

Се Лянь отшатывается.

— А в итоге — кого презирал мир? — Бай У Сянь размышляет. — Ци Жуна или тебя?

Наконец, лицо бога замирает. — Кого они прокляли?

Ох.

— Его или тебя?

Больно.

На мгновение, лишь на мгновение — кто-то вступается за него.

— Вы все действительно об этом думаете?! — Мужчина вскрикивает, недоверчиво оглядывая толпу. — Вы так напуганы, что поверите на слово сумасшедшему и сделаете что-то подобное?!

Начинается переполох.

— Принц подтвердил это!

— У некоторых из нас здесь есть дети, у нас нет выбора!

— Как ты можешь винить нас?! Ведь ты его слышал — он не умрет!

Сердце Се Ляня сжимается от надежды, но Бай У Сянь лишь улыбается, гладя его по щеке.

— Подожди, — шепчет он на ухо Се Ляню. — Послушай, что делают люди.

— Ты действительно думаешь, что мы ошибаемся, желая спасти себя?! Ты что, самоубийца?! Ты действительно хочешь умереть?!

Говорящий мужчина звучит смутно знакомо, и Се Лянь с трудом узнает его. Он... звучит как один из фермеров, которых он знал. Еще в старые времена.

— Я не хочу умирать, — бормочет мужчина, качая головой. — Но я также не хочу так жить! Даже если он бог, это не значит, что вы должны!..

— Ты действительно думаешь, что знаешь, что он за человек? — Голос ухмыляется, и Се Лянь...

Он съеживается, впиваясь ногтями в ладони. Этот голос он очень хорошо помнит.

Торговец подходит к передней части помешения: — Вы знаете, как он жил, с тех пор как впал в немилость?

Люди внезапно замолкают.

— Я могу вам точно рассказать,— свирепо смотрит слуга, — так что вы не должны его жалеть!

Дыхание принца начинает постепенно учащаться, когда он слышит, как меч поднимается с пола, звук медленного скольжения металлического лезвия по камню.

— Если остальные готовы умереть за шлюху, это ваше дело, а я нет!

Потрясённый шепот эхом раздается по храму.

К их чести, есть заминка — они ждут, что принц будет отрицать это.

Когда же он этого не делает, настроение, кажется, меняется, и Се Лянь слышит, как Бай У Сянь шепчет: — Я же говорил тебе. Я столько раз говорил тебе.

Се Лянь открывает рот, чтобы ответить ему, что это не имеет значения, что он не будет…

/Взмах!/

Он слишком потрясен, чтобы остановить мучительный крик, срывающийся с его губ, когда боль растекается из его живота.

Это нерешительный удар от человека, который явно не привык владеть клинком. Как только он понимает, что рана недостаточно глубокая, он пробивает оставшуюся часть пути и…

Се Лянь задыхается.

Кровь стекает по его подбородку. Бедствие стирает ее, все еще довольно спокойно шепча:

— Я же говорил тебе.

Лезвие выдергивается с хлюпающим звуком и падает на пол.

Все пялятся, слишком потрясенные, чтобы пошевелиться, но все же наблюдают, как торговец разворачивается на каблуках и уходит.

Он выходит из храма без страха. Без страха вернуться к своей жизни, зная, что его не будет преследовать болезнь, которая нависла над ними.

И... почему они не могут также?

Се Лянь слышит это по голосам, раздающимся вокруг него.

Почему бы им не спастись?

— Вот, — говорит Бай У Сянь, вставая на ноги. Несколько путешественников смотрят на гибкого юношу, темные волосы стекают по егт плечам, когда он наклоняется вниз, прикрепляя каждое запястье Се Ляня к цепям, свисающим с потолка. — Я облегчу вам всем задачу.

Никто не задается вопросом, почему цепи оказались у храмного алтаря. Никто не задается вопросом, откуда молодой человек все это знает, нет.

Единственное, что кто-то спрашивает, это -

— А ты сам не собираешься сделать это?

— О нет, — улыбается молодой человек, спрыгивая с постамента.

— У меня уже есть иммунитет, — он отходит в сторону, прислонившись к каменному столбу. Скрещивает руки на груди, как будто собирается смотреть на представление. — Я просто хочу понаблюдать.

Никто опять же не задается вопросами.

Се Лянь слышит, как кто-то снова поднимает меч, и всхлипывает.

Перед тем, как лезвие наносит удар, он слышит смешок Бай У Сяня, потому что тому есть что добавить.

— Кроме того, чтобы вы знали, это не постоянное решение.

Кузнец, стоящий впереди, останавливается с мечом занесенным над грудью Се Ляня. —...Что?

Бедствие усмехается.

— Но чем больше он страдает, тем дольше продлится иммунитет.

Глаза Се Ляня безучастно смотрят в потолок, его руки дрожат, натягивая наручники на запястьях.

Он помнит неглубокие раны по всему телу Хун-эра. То что, только одна из них была фатальной.

Пытка.

Он сказал ему, что покажет Се Ляню, что случилось той ночью.

Бай У Сянь сказал ему.

И он был прав — Се Лянь плохо учится. Не из-за недостатка способностей, а из-за упрямого отказа признавать, что он неправ.

Неправ о мире. Неправ о людях.

Больно.

Но это нормально. Этой ночью Се Лянь получает много-много шансов научиться.

Сотню шансов.

Некоторые из них просто вонзают меч, шепча извинения, пока он кричит, рыдая от боли. Се Лянь учится быть благодарным за это.

Другие—

Другие не торопятся.

Вас всегда будет удивлять то, на что способны люди. Вещи, которые они будут совершать, думая, что ситуация это позволяет.

Се Лянь не видит грядущих ударов. Не знает, откуда придет боль в следующий раз. Он дрожа съеживается в ужасе от каждого прикосновения.

Кроме одного.

Холод время от времени устремляется к нему, пытаясь встать между ним и мечами.

Но его отодвигают назад — или же, всхлипывая, Се Лянь умоляет его уйти. Зная, что тот не станет. Что этого никогда не произойдет.

В какой-то момент духу удается сбить с ног держащего меч человека.

Пламя утыкается в изгиб шеи Се Ляня, дрожа. Принц может чувствовать его сейчас — оно холоднее, чем когда-либо, и от него исходят волны энергии.

Бедняжка, должно быть, пламя горит так ярко.

И хотя поначалу бедствие кажется забавляется маленьким духом...

Оно наблюдает, как Се Лянь опускает подбородок, прижимаясь щекой к огоньку. Как дрожат его губы, когда он шепчет существу.

Даже сейчас находя хоть какое-то утешение. И теперь это не так забавно. Уже нет.

Принц хрипит, когда Призрачный Огонь исчезает.

— Нет! — Он кричит, даже когда меч вонзается ему в бок, его крики эхом отражаются от стен храма. — НЕ ТРОГАЙ ЕГО!

— ...

Бай У Сянь больше не носит лицо мальчика.

Онтоит посреди помещения на полу, скользком от крови.

Его белые рукава развеваются, а белизна его маски оттеняется адской зеленой дымкой. Все остальные факелы в храме погасли.

Единственный свет теперь исходит от пламени в его ладони, горящего со всей мощью маленького существа.

Лишь сильнее с каждым мгновением.

Так или иначе, никто из оставшихся людей, похоже, этого не замечает.

Все, у кого была совесть, давно ушли. Остались лишь падальщики и оппортунисты, терзающие окровавленное, раненое животное, не способное сбежать.

Бай У Сянь медленно водит большим пальцем по огню. Как будто тот маленький котенок или раненая птица.

— Ваше высочество, — размышляет он, наблюдая полнейшую боль в глазах молодого человека, — есть еще кое-что, о чем я вам не сказал.

Се Лянь не поднимает головы. Не спрашивает — ну и ладно. Он все равно расскажет.

— Я прикасался к нему после того, как он умер. — размышляет Бай У Сянь, поднося Призрачный огонь ближе к своему лицу. — Но не вешал, — размышляет бедствие.

Се Лянь вздрагивает.

— Это было семейное дело.

Призрачный Огонь рокочет — и бедствие сжимает его крепче.

— …У него не было желания упокоиться с миром,— объясняет Бай У Сянь. — А учитывая его гадкую привычку прерывать наши уроки...

Он сжимает сильнее, так сильно, что пламя начинает мерцать. — Я позаботился о том, чтобы он больше никогда не мог этого сделать.

Он намеренно расплывчат. Так жесток.

Зубы Се Ляня стучат, он горбится от следующего удара лезвия, что на этот раз приходится в нижнюю часть живота. — Ты… развеял его?

Бай У Сянь улыбается и ничего не отвечает. Позволяет боли и печали наполнить наследного принца подобно наводнению. Злобно сжимает дух в руке.

С тех пор это не прекращается ни на миг.

Оставшимся людям предоставляется полная свобода действий. Бай У Сянь с удовольствием наблюдает, как кто-то тянется между ног Се Ляня, слегка пораженный тем, что даже сейчас люди думают о таких вещах.

Животные.

Он ждет, пока Се Лянь не начнет дрожать от абсолютного ужаса.

Прежде чем человек успевает сделать что-то большее, демон отпускает призрачный огонь.

Маленькое существо бросается вперед с такой злобой, что человека сбивает вниз по ступенькам — под таким страшным углом падения, что приземление ломает ему шею.

Бедствие вновь хватает призрачный огонь, зажимая его между пальцами, слушая, как тот рычит. — Не такая боль, — размышляет он, — обращаясь к оставшимся людям.

Се Лянь не знает, почему он позаботился о том, чтобы уберечь его от этого. Он никогда раньше не проявлял милосердия.

Но в итоге, то, что приходит за этим, не совсем милосердие.

Его тело не умирает.

Даже когда кажется, что ран больше, чем целых частей его тела.

В какой-то момент ему перерезают горло, и тогда Се Лянь не может даже кричать. Не может ни выть, ни умолять.

Но в душе он кричит.

Помогите мне.

Помогите мне, помогите мне, помогите мне.

Помогите мне, помогите мне, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите мне!!!!

Никто не помогает.

Никто не может.

Вдалеке Се Лянь слышит рев и понимает, что это не он.

Не трогай его. Не-

Пожалуйста, не-!

Из него вырывается последний сдавленный стон — и затем он не может издать ни звука.

Но все же, это больно.

Разум Се Ляня то появляется, то исчезает, ускользая в туман. Он слышит крик. Слышит смех. Бесконечный ужасный смех.

И все же, это больно.

Больно, больно, больно, больно... Больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно, больно ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО ЭТО БОЛЬНО!!!!

Почему я не могу умереть?

Он жаждал смерти раньше. Тихо, измученно. Потому что горе было слишком болезненным. Потому что казалось, что он так долго боролся.

Тогда Се Лянь ничего не знал. Теперь он молча умоляет о смерти. Умоляет.

Он молится.

В отчаянии — единственному человеку, о котором он может подумать, который может помочь ему, которому все еще не все равно. Он еще может спасти его.

Цзюнь У.

Он беззвучно вызывает к нему, и Се Лянь кричит даже не о спасении. Или прощении. Он не молится о мести или справедливости.

Он молится о смерти.

Умоляет Цзюнь У забрать его бессмертие. Чтобы он мог уйти.

Даже если Се Лянь сможет пережить это, он этого не хочет. Не хочет жить с памятью об этом в своем теле.

Не хочет продолжать, зная, что это то, что чувствовал Хун-эр.

Он больше не плачет.

Слезы из крови текут по его щекам.

В конце концов, боль исчезает.

Постоянные, бесконечные порезы на его коже. Слой за слоем они смешиваются вместе.

Он слепой. Немой. И боже, как бы он хотел потерять способность чувствовать прикосновения.

Се Лянь смутно припоминает, что когда-то ему нравилось, когда к нему прикасались, но теперь он не может заставить себя понять, почему.

Бай У Сянь ухмыляется, наблюдая, как Призрачный огонь в его руке сгорает до лихорадки, и бормочет:

— Знаешь, ты должен быть мне благодарен.

Он мурлычет, наблюдая, как Се Лянь виснет на своих цепях — бог, принесенный в жертву жестокости своего народа. Ему подходит, думается Бай У Сяню.

Лучший автопортрет, который он когда-либо создавал.

— Без меня… твоя история была бы такой скучной.

Призрачный огонь вспыхивает, бушуя ещё ярче.

Он мог быть простым одиноким солдатом, умирающим в одиночестве и брошенным на поле боя.

— Трагедия закаляет характер, — говорит бедствие. — объясняет, задержав взгляд на трупе человека, убитого призрачным огнем час назад. — Посмотри, какую роль тебе предстоит сыграть. Красиво, не правда ли?

Тот факт, что он смог убить человека, пусть даже в призрачной форме, впечатляет. Предвещая будущее в виде свирепого призрака. Может быть, в итоге, даже чего-то большего.

— Тебе не удалось узнать принца в детстве… досадно, — добавляет он вскользь, — он был совершенно очарователен.

Огонь вибрирует между его пальцами. Если бы Бай У Сянь был умен, он бы рассеял его. Но... ему любопытно.

Он хочет увидеть, на что способен этот маленький дух. Называйте это экспериментом.

— Строил золотые дворцы. Плакал от кошмаров и...

Бедствие приближается.

Он дает призрачному огню получше рассмотреть его возлюбленного, обмякшего, почти неузнаваемого.

— ...любил сказки. Это довольно уместно, не так ли?

Ведь эти истории всегда кажутся такими яркими, такими красивыми...

Но у них всегда такое ужасное происхождение. Такое трагичное.

Стены этого храма когда-то были сделаны из блестящего белого мрамора. Теперь же каждый их сантиметр покрыт кровавым разводами. Это крещение.

Подготовка к перерождению.

— И посмотри, что я сделал с тобой. 

Призрачный огонь дрожит.

Раньше он не был бы настолько важным, чтобы считаться героем рассказа. Даже не в роли второго плана.

Теперь же огонек — похож на сказочного персонажа.

— Отвратительное маленькое создание… отчаянно влюбленное в принцессу, — ухмыляется бедствие.

Что ж. Не совсем принцессу. Но ребенок сказал, что такие вещи мало что для него значат, не так ли?

— И все, что им нужно, чтобы быть вместе, это что бы она могла узнать его имя. — Это действительно похоже на сказка. Что-то прямо со страниц фольклора.

— Но он никогда не может произнести его вслух.

Потому что Бай У Сянь забрал его имя.

Когда Хун-эр очнулся в лесу, паря под своим повешенным телом и наблюдая, как его сапоги качаются над головой, его схватила чья-то рука.

Такой дезориентированный. Такой беззащитный. 

Проклятие было мощным — сравнимым по силе с кангами на теле принца. Может быть даже сильнее.

И каждый раз, когда его возлюбленный спрашивал его, звал его —

«Хун-эр?»

«Хун-эр, это ты?!»

«Пожалуйста, Хун-эр, мне страшно!»

Это был ад.

Он не мог ответить.

Но есть одна вещь, которая всегда будет сбивать с толку бедствие в белых одеждах — с этого момента и до самого конца.

Это существо — его деяния никогда нельзя предугадать. Уже нет.

Принц никогда не узнает свою первую любовь. Никогда не узнает боли и испытаниях, которые пережил этот дух.

Никогда не будет признан.

Никогда не получит награды.

Он думал, что, когда ребенок поймет это — он сломается. Что он исчезнет. Но сейчас тот горит ярче, чем когда-либо прежде.

Белствия не было там в тот день, много лет назад, когда он стоял в изношенном храме, слушая вопль своего бога…

«Мне нечего тебе сейчас предложить!»

И он так и не услышал ответа мальчика, как торжественен был его голос, как набожен…

«Мне ничего не нужно.»

Бог, постоянно охотящийся за молитвами подобно полуголодному зверю и любящий молящихся, никогда не поймет тех, кто молится, не ожидая ответа.

Никогда не поймет, что самая истинная форма спасения часто проистекает из самого акта веры.

И это... это то, что этот дух не сможет перестать делать. Не сможет перестать верить. Он горит так ярко, что бедствие отпускает его. 

Верить в бога...

Вой, который разрывает воздух, настолько силен, что каменный фундамент храма начинает трястись и трещать.

Даже без ответа.

Даже если он никогда не узнает, почему дух не ушел или что он защищает его…

Это все, чем Хун-эр является.

Гром гремит, а вместе с ним раздаётся взрыв.

Такой громкий, такой мощный, что он сотрясает половину горы, испепеляя каждого живого человека, оставшегося внутри, обращаяя их кости в груды пепла.

Дождь свободно падает вниз,ведь крыша превратилась в щебень, рассыпанный на многие километры вокруг.

Ветер воет, развевая человеческие останки по воздуху, унося их в ночь. Сейчас совсем темно. Нет никаких факелов. Нет звездного света. Нет призрачного огня.

Единственное освещение исходит от случайных ударов молнии, являя сцену из детского кошмара.

Храм в руинах. Прожилки крови, медленно смываемые ливнем. Бог, принесенный в жертву на своем собственном алтаре. И перед ним его последний верующий.

В центре сцены стоит одинокая фигура. Высокий темноволосый юноша, одетый во все черное. Дождь его не касается. Не осмеливается сделать это.

Его сапоги мягко цокают по каменным плитам, мокрым и потрескавшимся — обагренным кровью божества, в честь которого они были высечены.

Фигура преклоняет колени перед падшим богом. Отклоняясь от учения, но не преклоняя колени для поклонения.

Он стоит на коленях в покаянии.

И когда юноша, склонив голову, складывает руки в молитве — впервые за много лет он молится о чем-то конкретном.

О силе.

О силе любой ценой. Силе в любом виде.

Силе, чтобы уничтожить своих врагов. Силе, чтобы отомстить за своего бога. Силе, чтобы защитить его.

Даже если его бог не узнает, почему он не упокоился с миром. Даже если он не узнает, почему он не ушел.

Даже если он не узнает, что этот слуга все ещё защищает его.

Для него этот человек переживет все. Для него он станет непобедимым.

Дождь стучит, гремит гром

А юноша молится о силе. Но есть и другая молитва, — та, которая всегда у него на устах, стучит в зубах, повторяется с каждым ударом его уже небьющегося сердца.

Он молится, чтобы никогда не упокоиться с миром.

Вой ветра крадёт произнесенные им слова, теряя их во времени:

— Я навеки ваш самый преданный верующий.