Это был жаркий летний день. Казалось, ещё немного и весь асфальт на дорогах потечёт и превратит их маленький городок в Венецию. Ариане бы это понравилось, она любила кататься на лодках.

Альбус апатично сидел на качелях своего двора, слегка качаясь туда-сюда. Скрипучие петли истошно кричали на весь двор с каждым движением. Ему, наверное, следовало бы вернуться домой и помочь брату и тёте Батильде прибраться за гостями, но он не мог пока уйти. Он ждал кое-кого. Альбус долго сидел и всматривался в даль, ожидая угадать его появление по пружинящей походке и золотым кудрям, играющим на солнце. Но солнце село, и никто не пришёл. Только дети резвились на детской площадке, кидая на Альбуса мрачные взгляды.

В конце концов, за ним пришла Батильда. Альбус безразлично подумал, что лучше бы пришёл Аберфорт и снова сломал ему нос. Батильда, хоть и была совершенно не похожа внешне на Геллерта, всё равно напомнила его и невольно вызывала у Альбуса неприязнь своей сердобольной старческой улыбкой. Как же просто было бы обвинить её в произошедшем, переложить моральную ответственность на неё и, отряхнувшись, внушить себе, что ты снова хороший. Как же просто!

— Альбус, дорогой, пойдём, ты здесь замёрзнешь.

Может быть, он хотел замёрзнуть. Но он встал и послушно пошёл за ней в свою холодную квартиру.

Со временем боль притупилась. Альбус зарылся с головой в учёбу, буквально топил себя в заданиях и дополнительных активностях, заводил новые знакомства, только бы ни на секунду не останавливаться. Он приезжал домой с университета, снимал с себя одежду, подобно змее, сбрасывающей шкуру, и валился от усталости. Он засыпал мгновенно. Всё, лишь бы не думать.

С Аберфортом они никак не пересекались. Могли целыми неделями не видеться. Их объединяла только квартира и периодически приготавливаемая Аберфортом еда. На каникулах брат пропадал на даче или ночевал у друзей, а Альбус ездил в другие города к друзьям по переписке. Всё, лишь бы не возвращаться в эту проклятую квартиру.

В итоге, они её продали и купили две в разных районах, чтобы жить раздельно. Здесь они быстро пришли к согласию. Всё, лишь бы не видеть друг друга.

Альбус взял ту, что была рядом со старым домом. Он не хотел признаваться, почему, пусть причина и была очевидна. Каждый вечер он приходил в свой старый двор и допоздна качался на скрипучих качелях, чувствуя, как в груди разрастается бездна.

Однажды его заметила Батильда и пригласила на чай. Альбус не знал, зачем согласился (хотя, безусловно, он знал), и, несмотря на все тонкие попытки выведать у неё, как дела у Геллерта, получил лишь крохи. Геллерт путешествовал и после того печального дня ни разу не виделся со своей тёткой. Они почти не общались, а все новости она узнавала через других родственников.

Зима показалась Альбусу серой холодной массой, подобно которой он каждое утро ел на завтрак и называл это овсянкой. Новый год неожиданно растерял все краски и бывалую теплоту. Элфиас позвал отметить праздник вместе с его семьей, но Альбус просто не мог представить его счастливую полноценную семью и свою кислую рожу рядом. Он вежливо отказался, пришёл в свою пустую квартиру 31 декабря, поел, посмотрел фотографии веселящегося брата и заснул, не просыпаясь от грома фейерверков на улице.

Где-то весной Альбус отправился на могилу к отцу, матери и сестре. Он отчасти надеялся, что это пробудит в нём что-то, это был своего рода эксперимент. Ничего кроме изжоги от наскоро съеденного пирожка при виде трёх гранитных монолитов Альбус не почувствовал.

Предполагалось, что единовременная потеря всех близких людей, сделает его ранимым и уязвимым, но это сделало лишь обратное. Альбус чувствовал, как черствеет. Его больше ничего не трогало, ничего не интересовало, люди опротивели ещё больше, а мысли о петле не казались больше такими ужасными. Со временем Альбус понял, что действительно стал уязвимым, и поэтому оброс такой твёрдой коркой. Внутри он остался таким же несносным глупым мальчишкой.

Год прошёл очень быстро. Казалось, никто даже не успел оправиться до конца. На этих поминках, как и на похоронах, все бесконечно жалели сироток, и Альбус был благодарен, что теперь хотя бы никто не плакал. Он заявил об этом Аберфорту, и тот мрачно рассмеялся. Брат тоже обрастал панцирем. Как же больно это оказалось увидеть.

Они стойко вынесли все испытания общения с родственниками и вместе прибрались в квартире. Аберфорт ушёл домой. А Альбус вернулся на свой ежедневный пост — старые качели.

Он сидел и думал, что было, вне всяких сомнений, опрометчиво. Он вспоминал, как год назад на этих же качелях они обсуждали политику, мироустройство, историю, несправедливость и строили планы на совместное будущее. Они могли проболтать до утра, иногда всё-таки возвращаясь к земным вещам, чтобы поспать и поесть. Любимое занятие Геллерта было на ходу придумывать абсурдные истории, от которых Альбус хохотал до колик в животе и не понимал своего счастья. Геллерт читал ему стихи наизусть, приправляя их французскими ругательствами; Аберфорт шумно играл в футбол с друзьями, а Ариана сидела у окна их квартиры и вязала.

Так странно было уложить в голове, что Альбус больше не сможет подняться по этой лестнице, чтобы зайти в квартиру, потрепать брата по голове, поцеловать сестру в лоб, угоститься пирогом мамы и вдохнуть запах её волос, обнимая её. Альбус никогда не сможет встречать с Геллертом рассвет на общем балконе последнего этажа, лежать на его кровати и вместе смеяться с какой-нибудь ерунды. Альбус даже не может больше навестить отца в тюрьме. Его там больше нет. Никого больше нет там, где они должны были быть.

Альбус сидел на качелях. Слёзы текли по его лицу впервые за долгое время. Он давно перестал ждать. Он оставался здесь по привычке, сохраняя хоть что-то из своей старой счастливой жизни.

Закат окрашивал дома в золотой, и отражённый свет слепил прямо в глаза. Альбус поморщился и прикрыл глаза, массируя лоб. Истерика не прошла даром, отплатив головной болью и раздражением глаз.

Когда солнечный свет внезапно пропал, Альбус недоумённо открыл глаза и поднял голову, чтобы увидеть, что Геллерт Гриндевальд затмил ему солнце.