Реальность встретила его в высшей степени негостеприимно. В мозгу Тони словно взорвалась петарда, наградив монотонным, ни на минуту не утихающим шумом и звоном в ушах, и тошнотворно-яркими кругами, расцвечивающими кромешную тьму под налитыми свинцом, сомкнутыми веками. С трудом разлепив их, Тони попытался сфокусировать мутный, едва осмысленный взгляд хоть на чем-то. Перед глазами все плыло в матовой дымке, изъеденной множеством хаотично мельтешащих черных точек. Первое, что разглядел перед собой Монтойя — это утопающие в ночных тенях заросли кустарника, в которые практически въехал джип. В лобовое стекло уткнулось несколько надломленных веток, подсвеченных снизу желтоватым светом горящих фар.

Ещё пару минут он осмысливал происходящее. Память медленно, но верно расставляла все по своим местам, беспощадно избавляя от заманчивой иллюзии овладевшей им, пока рассудок блуждал за гранью утраченного сознания.

Катрина укусила его. Во второй раз. Утверждая тем самым свои права и власть над ним, бескомпромиссно указывая строптивому охотнику, в одночасье ставшему жертвой, на его место. И теперь уж, вероятно, поставив жирную точку во всей этой истории. Ощущение незримой черты разделившей его жизнь на «до» и «после», забравшей, по сути, того, кем он дорожил, сковало все внутри невыразимой тоской и болью, в разы превосходящей физическую.

«Джек, — стучало в висках. — Джек, ну почему все так вышло? Я не хочу верить, что ты погиб… по моей вине».

Дышать было неимоверно тяжело, каждый нерв в горле, казалось, горел адским пламенем, делая любой мало-мальски глубокий вдох невероятно мучительным. Энтони закашлялся и потянулся ослабевшими пальцами к прокушенной шее, но тело практически не слушалось.

Гнетущая немощь одолевала настолько, что охотник с трудом мог пошевелиться. Тем не менее, ему все же удалось ощупать рану. Вызвав новый приступ острой боли, пальцы погрузились в скользковатое липкое месиво, состоящее из плохо затромбировавшихся, подкравливающих сосудов, и уже свернувшейся сгустками, ранее вытекшей наружу крови.

Судя по прикосновению к шее влажного, подозрительно теплого ворота рубахи, кровотечение все ещё продолжалось. И это, как минимум, грозило ему новой потерей сознания, если не чем похуже.

«Хотя хуже уже, наверное, некуда» — пронеслось в голове Монтойи, когда он заставил себя дотянуться и открыть дверцу автомобиля, чтобы, наконец, вывалиться из залитого кровью салона в густую траву.

Он понятия не имел сколько прошло с момента укуса, но по внутренним ощущениям, уж точно не меньше нескольких часов. За это время могло произойти что угодно. И с Джеком, и с неизвестно куда запропастившейся Катриной. Однако ему нужно было знать наверняка.

Прислонившись к приятно холодящему спину крылу джипа, Тони немного отдышался, жадно, хоть и через боль, хватая ртом ночной воздух. После чего протянул руку, и нащупал на сидении автомобиля перезаряженный ещё перед отъездом из Сантьяго автомат. Вялое кровотечение из сосудов шеи, исправно крадущее остатки его сил, совершенно не устраивало охотника, а старый проверенный метод обработки ран, приверженцем которого он по-прежнему оставался, пожалуй, никто ещё не отменял.

Сняв оружие с предохранителя, Тони дал короткую очередь вверх, заранее зная, что склонный к быстрому перегреву ствол этой модели вполне подходит для его задумки, а затем резко прижал раскалённый металл к открытой ране на шее.

От чудовищной боли, вызванной ожогом, снова потемнело в глазах, а отвратительный запах палёной плоти на миг подступил к самому горлу приступом дурноты. Но он выдержал. На этот раз изо всех сил уцепившись за вновь готовое ускользнуть прочь сознание. Выронив из рук автомат, Монтойя откинулся чуть назад, ища опоры. Переждать, совладать с ощущениями, не позволив себе раствориться в неизбежных в этой ситуации физических страданиях.

Когда боль, наконец, понемногу отступила, перейдя в разряд неприятной, но терпимой, Энтони снова обрёл способность мыслить.

Несмотря на увещевания разума, что-то подсказывало ему, что Джек был все ещё жив. Парадоксально, нелогично, совершенно против всех известных на этот счет фактов.

А ещё он почти ни минуты не сомневался, что покинувшая его Катрина отправилась обратно в Сантьяго, прямиком к сородичам-упырям, заполонившим город после захода солнца.

Он не мог сдаться, пока существовала хоть какая-то, даже совсем мизерная надежда, увидеть партнёра живым. Мысли о Джеке отдавались странным теплом внутри, которое, казалось, тянулось к нему, сквозь безнадегу и обреченность вместе с яркими солнечным лучами из глубин памяти.

Когда-то давно он пообещал самому себе никогда не бросать крестоносца, ещё не до конца понимая, что это может значить. И теперь, видимо, пришла пора отвечать за свои слова.

И даже если Кроу был уже мертв, о чем хотелось думать менее всего, Тони не мог оставить его тело там, на растерзание голодным упырям. Он должен был снова увидеть Джека, прикоснуться в последний раз, хоть судьба и так уже решила разлучить их навсегда.

Вернувшись за руль, Тони выехал на трассу, радуясь, что для безотказного ватиканского внедорожника по сути аварийная ситуация прошла бесследно.

Монтойю все так же донимала слабость, но чувствовал он себя несколько лучше чем четверть часа назад, и теперь вполне способен был вести машину без риска снова угодить в кювет. Он возвращался в Сантьяго прежней дорогой, то и дело поглядывая на наручные часы. Неумолимые в своей точности крошечные стрелки давали ему вполне однозначное понятие о том, что время близится к утру.

Внезапно обострившееся внутреннее чутье, которым он, скорее всего, был обязан своей новой вампирской природе, безошибочно вело его сквозь погруженные в кромешный мрак, лишенные привычного уличного освещения безлюдные улицы города. И оно же заставило притормозить в соседнем с тюрьмой квартале, находящемся на небольшой возвышенности.

Отыскав в кузове джипа бинокль, оставленный там, кажется, ещё крестоносцем в то достопамятное знойное утро, перед зачисткой гнезда у Форта Юнион, Энтони решил осмотреться.

На площади перед тюрьмой явно происходило что-то важное. Первым в поле его зрения угодил Валек, высокий вампир в длинной потрёпанной сутане, чей образ накрепко отпечатался в памяти охотника с момента их с Джеком спешного бегства из мотеля.

Кровосос истово молился, с благоговением преклонив колено у черного креста, сверкающего в ответах сложенных неподалеку костров крупными драгоценными кристаллами. А большая часть его стаи, до этого обретавшейся в недрах тюрьмы, высыпала на улицу, сгрудившись у подножия деревянного креста, обложенного старыми ящиками, и выломанными откуда-то досками. Того самого, что так не понравился по приезду в город, Джеку, и к которому он сейчас как раз был привязан, повторяя в чуть более гуманной форме сцену библейского распятия.

Кроу был жив, не лежал бездыханным трупом с разорванными запястьями и шеей, в луже собственной крови, и это уже безумно радовало. Измученный, избитый, грязный, с кровоточащей ссадиной на лбу, но по-прежнему полный отчаянной воли к сопротивлению, и непоколебимой стойкости.

Лицо крестоносца не выражало ничего кроме презрения к окружившим его врагам и готовности встретить свою судьбу, какой бы она ни была. Джек оставался самим собой в любой ситуации, вызывая подспудное восхищение своей внутренней силой абсолютно у всех, кто его знал. И Энтони не был исключением.

Заметил Монтойя и кардинала, неспешно расхаживающего с толстым древним фолиантом в одной руке, и изящным тонким кинжалом в другой, вокруг обездвиженного крестоносца.

«Не иначе, как ватиканский куратор группы, собственной персоной, к которому периодически наезжал Джек, — невесело ухмыльнулся Монтойя, разглядывая богатые белоснежно-алые одежды и украшения священнослужителя. — Так вот значит, какой он, сукин сын, из-за которого все пошло прахом».

Энтони совершенно не понимал, что именно там творится, но зато отчётливо ощущал напряжённость момента. Ему не нужно было видеть больше, чтобы осознать, что партнёр находится на волосок от гибели и, как никогда прежде, нуждается в нем.

Необходим был план, как вытащить крестоносца из скопища голодных кровососов, но соображать предстояло быстро.

Отложив бинокль, Тони поднял глаза к предрассветным небесам. Горизонт на востоке понемногу светлел, а само небо уже успело окраситься в серовато-синие тона. Первые солнечные лучи готовились вот-вот прорвать и без того поредевшую ночную завесу, и брызнуть из-за сгрудившихся на востоке плотных облаков.

Поспешно перезарядив арбалет Джека, который сам же закинул в кузов джипа ещё с вечера, когда они только собирались покидать город, и сняв с крыши навес, Тони снова запрыгнул в кабину автомобиля. Идея была совершенно безумная, но на что-то другое у него просто не оставалось времени.

Нажав до упора на педаль газа, охотник понёсся вперёд, слепо надеясь на удачу и собственную меткость, которую предстояло проявить. Пара минут, и вот уже впереди замаячили очертания площади со сложенными посреди нее кострами, заволакивающими вместе с обрывками предрассветного тумана едким дымом окружающее пространство, а затем и силуэт деревянного креста, к которому все ещё был привязан Кроу.

Чересчур поздно заметив выскочивший из темноты, как черт из табакерки, автомобиль, идущий на слишком большой скорости, чтобы можно было помешать его движению, оказавшиеся поблизости вампиры с недовольным рычанием шарахнулись в сторону, освобождая дорогу. На какой-то миг Тони показалось, что он увидел в толпе упырей Катрину, которая при виде знакомого внедорожника грозно оскалила клыки. А затем и Валека, протягивающего зажженный самодельный факел к куче досок у подножия креста. Однако от его сосредоточенности сейчас зависело слишком многое, и потому охотник не счёл нужным отвлекаться на мелочи.

«То что надо! — подумал Монтойя, прямо на полном ходу вставая из-за руля вместе с арбалетом, когда внедорожник проносился мимо креста. — Пан или пропал!».

Прицелившись буквально на пару сантиметров выше головы Джека, в чьих округлившихся от удивления, абсолютно шальных глазах, в этот момент плескалось недоумение вперемешку с недопониманием, Энтони нажал на спусковой крючок. По всей видимости, уже успевший его похоронить, крестоносец понятия не имел, чего следует ждать партнёра, в одночасье оказавшегося по другую сторону баррикад, но это ничуть не помешало ему, хоть и практически в последний момент, понять замысел Тони. За миг до того, как арбалетный болт вонзился в подгнившую древесину, Кроу отклонил голову немного в сторону, так чтобы натянувшийся со звоном стальной трос оглушительно прозвенев над ухом, не зацепил его самого.

Монтойя вернулся за руль джипа, все ещё крепко сжимая в руках арбалет, а деревянный крест, влекомый охотником за трос, сначала опасно накренился, а затем и вовсе переломился у основания, рухнув в пыль и быстро волочась вслед за автомобилем.

Протащив, по счастью не пострадавшего при падении с высоты постамента и груды деревянных ящиков Джека, ещё на несколько метров вперед, и убедившись, что вампиры не успели броситься в погоню, Тони сбавил скорость. Но стоило ему только остановиться, как позади внедорожника раздались чьи-то негромкие торопливые шаги. Монтойя потянулся, было, за автоматом, готовясь выскочить из машины, и задать перца особо шустрому упырю, однако, в зеркале заднего вида, вместо упыря, показался чертов мальчишка-священник, с позаимствованными где-то обрезом и топором в руках.

Тони невольно скрипнул зубами от раздражения, вынужденный наблюдать за тем, как юнец резво подбежал к Джеку, и принялся топором разрубать удерживающие того путы.

— Быстрее, падре, пора бить вампиров! — послышался знакомый голос крестоносца, с трудом поднявшегося на ноги, и тут же захромавшего следом за своим, начавшим отстреливаться от армии кровососов, спутником.

«Крысеныш, — с ненавистью подумал Энтони, выбираясь из джипа. — Как он только умудрился выжить? Хотя крысы на то и крысы, чтобы знать, когда следует забиться в дальний угол, а когда выползти, и начать строить из себя гребаного героя».

И тут, наконец, взошло солнце. Яркий сверкающий диск окончательно выплыл из-за горизонта, и на укрытую тенями землю потоком хлынули первые лучи, рассыпаясь по крышам и фасадам домов, заливая сиянием только что родившегося на востоке нового дня небольшую площадь, по которой заметались в панике перепуганные упыри, желающие лишь одного — спрятаться от безжалостного взгляда белого убийцы.

Автоматные очереди, и одиночные выстрелы из винтовки и пистолета, погнали нечисть прочь от охотников. Рядовые кровососы, как и их некогда гордые могучие Хозяева, бежали, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, поднимаясь, и снова возобновляя свое беспорядочное бегство в спасительную тень тюремных стен. Те, кому не посчастливилось быстро встать на ноги, горели на ходу, подвывая нечеловеческими жуткими голосами, и пытаясь потушить стремительно пожирающее их тела пламя.

Добрались до убежища, естественно, далеко не все. И к тому времени, когда последний кровосос скрылся во тьме за решетчатыми воротами, вся площадь была буквально усеяна дымящимися останками сгоревших дотла упырей.

Рассвет уже почти сменился ранним утром, а на улице все ещё оставалось двое вампиров. Катрина, что с пронзительным визгом прижималась к временно находящемуся в тени фасаду бара, и сильно дымящийся Валек на самом солнцепеке, безуспешно пытающийся ухватить черный крест Берзье, который, как магнитом притягивал к себе солнечные лучи.

Тони приметил Катрину как раз в тот момент, когда вампирша на ощупь нашла дверь и змейкой юркнула в помещение, скрываясь от света. А после и Валек, наконец, оставив свою рискованную затею, ринулся прочь, избрав в качестве убежища старый заброшенный гараж.

Нечто неуловимое влекло Монтойю вслед за Катриной. Дневной свет пока не причинял ему каких-либо неудобств, не мог навредить, но он почему-то, как свои собственные ощущал страх и боль вампирши, чьей мертвой бледной кожи впервые коснулось жестокое солнце. Ее испуганные вопли эхом отдавались в его ушах, когда он бегом бежал к бару. Ноги словно сами собой несли охотника вперёд.

«Только бы с ней ничего не случилось!» — билось в опустевшей, в миг заполнившейся уже знакомым тягучим дурманом голове.

Она звала его, беззвучно просила о помощи, и Тони знал, что должен немедля откликнуться на ее настойчивый зов.

Защитить Катрину теперь казалось делом первостепенной важности. Для него перестало иметь значение даже то, от чего или от кого это нужно будет сделать. Будь то убийственный солнечный свет, вновь пробудившийся голод, или партнер, с которым он раньше сражался плечом к плечу, Тони без колебаний сделал бы все, чтобы девушка осталась невредима и не испытывала ни в чем нужды.

Все ещё зачем-то держа оружие на изготовку, Энтони вошёл в двери бара.

Катрина была там, сидела, забившись под один из столиков, и затравленным зверем глядела на него. Рассвет вновь забрал у нее красоту, превратив в бледное, жалкое, дрожащее существо, даже отдаленно не напоминающее грациозную ночную хищницу, яростно вцепившуюся ему в глотку несколько часов назад.

Пятна солнечного света, проникающего сквозь открытые жалюзи, растекались по обшарпанному деревянному полу пустого заведения, вынуждая вампиршу все сильнее съеживаться и подтягивать колени к подбородку, так чтобы тень крышки стола полностью укрывала ее. На Катрину было жалко смотреть. Он снова ей сочувствовал, снова ни в чем не винил, несмотря на боль в травмированной ее клыками шее, несмотря на боль в душе, что разрывалась на части от осознания, что весь его прежний мир рухнул исключительно по ее вине.

— Ты цела? — спросил Энтони, опускаясь рядом, и осторожно протягивая ей руку.

Катрина поглядела в ответ исподлобья, с недоверием покосившись на крупнокалиберный револьвер в его руках. Осознав свою оплошность, охотник щёлкнул предохранителем, но совсем оружие так и не убрал.

— Солнце больше не любит меня, — хрипло пробормотала девушка. — Мне нельзя оставаться здесь.

Энтони медленно кивнул, попутно пытаясь отделаться от странного ощущения, словно Катрина и вовсе не раскрывала рта, а ее голос он просто услышал в своей голове.

— Я увезу тебя отсюда, — сказал он, глядя в потухшие, мутновато-зеленые, выцветшие глаза вампирши, но по-прежнему находя их сказочно прекрасными.

Как вдруг Катрина ощутимо вздрогнула всем телом, будто переживая приступ мучительной боли. Зрачки женщины расширились и остекленели, вновь наполнившись паническим ужасом. Отголосок ее страдания с запозданием дошел и до Монтойи, однако спросить он так ничего и не успел.

— Не увезешь, — вампирша вновь вполне осмысленно глядела на него. — Он не позволит.

— Позволит, — возразил Тони, откуда-то точно зная, что Катрина имеет в виду Джека. — Идём со мной. Я найду способ.

Поднявшись, он снова протянул девушке руку, и на этот раз она решилась выбраться из своего укрытия, мертвой хваткой вцепившись стылыми пальцами в предплечье охотника, все ещё обмотанное грязным бинтом.

Стараясь держать в относительной тени крупно дрожащее от страха перед солнечным светом женское тело, Монтойя спешно вывел свою спутницу из бара, и тут же погрузил ее в открытый кузов припаркованного рядом фургона. Запрыгивая следом, он воровато оглядел округу, убедившись, что за ними никто не наблюдает.

Катрина же, после вынужденной прогулки по улице внезапно обмякла, едва не повалившись на цельнометаллический пол фургона.

Тони мгновенно подхватил девушку, мягко придерживая за талию, а затем бережно усадил возле стены. Чем дольше он смотрел на нее, тем меньше видел в ней чудовище, и тем сильнее ощущал незримую связь с ней. О ней все больше хотелось заботиться, не отходя ни на шаг.

— Крестоносец убил его, — едва слышно выдохнула Катрина, вяло взирая на охотника из-под припухших, покрасневших век. — Он сделает и со мной то же самое.

Девушка говорила о Валеке, и Энтони снова откуда-то это знал. Для него это было теперь столь же очевидно, как и для сидящей рядом вампирши.

— Слушай меня, все будет хорошо, — ласково прошептал Монтойя. — Я сейчас, ладно?

Катрина еле заметно кивнула, и Тони подчиняясь наитию, склонился к ней и осторожно поцеловал холодные бледные губы. Короткий, почти невесомый поцелуй ощутимо отдавал тленом и стойким металлическим привкусом крови. Его крови, что оставила засохшие следы на груди и подбородке вампирши. Словно насмешка судьбы ему в лицо, немой укор преступной неосторожности, раз и навсегда разлучившей его с Джеком.

— Не вешай нос, — добавил он, погладив мраморно-белую щеку, испещренную сетью синеватых вен.

Кожа вампирши была холоднее льда, заставляя особенно четко ощутить контраст с собственными тёплыми пальцами.

Уходя, он плотно закрыл за собой дверь в кузов, ограждая тем самым внутреннее пространство фургона от солнечных лучей. Катрина не должна была пострадать. А у него по-прежнему оставалось одно очень важное незавершённое дело.

Постояв немного около запертых дверей фургона, и собравшись с духом, Тони медленно побрел вперёд, обходя массивный бронированный кузов. Утреннее солнце, ещё не начавшее припекать как следует, приятно грело спину, навевая сон. Его снова, гораздо сильнее чем прежде, начала одолевать отвратительная слабость от которой закрывались глаза и подкашивались ноги.

Зато теперь он ни минуты не сомневался в природе этих явлений. Все было как дважды два. И проблема лежала гораздо глубже, нежели потеря пары литров крови, темные потёки которой по-прежнему пятнали его рубаху и жилет, красноречиво рассказывая любому стороннему наблюдателю о ночном происшествии.

Хотя что с него теперь было взять? С недочеловека-то. Тони слабо ухмыльнулся, поворачивая за угол.

Неподалеку, над трупом вероятно пристреленного где-то в общей свалке кардинала копошился мальчишка-священник, но охотника он интересовал в самую последнюю очередь.

Его гораздо больше волновал партнёр, что стоял в этот момент к нему спиной, и, судя по неспешной возне, проверял магазин только что поднятого с земли пистолета. Заслышав его шаги, Кроу вогнал обойму на место, дождавшись характерного механического щелчка, и ненадолго замер, словно не решаясь обернуться.

Когда он, наконец, это сделал, лицо его не выражало абсолютно ничего, хотя взгляд был пристальным и напряженным. На памяти Тони, Джек всегда становился таким, если не знал, как ему следует реагировать или, попросту, пытался держать эмоции под контролем, не давая им прорваться наружу.

Энтони глядел на него чуть отстранённо, из-под полуприкрытых век, зачем-то изучая грязные разводы на сильно запылившейся кожаной куртке, и небольшую ссадину на щеке крестоносца, покрытую запекшейся кровью.

Чем дольше охотник находился на солнце, тем сильнее его клонило в сон, но сил сейчас не доставало даже на то, чтобы начать злиться на обстоятельства. Заметно пошатнувшись, он устало прикрыл глаза, все ещё ощущая на себе излишне внимательный взгляд Джека.

— Плохи дела, Монтойя, — крестоносец не спрашивал, а скорее, утверждал, и лишь звук его голоса вновь заставил Тони очнуться.

Ничего не ответив, охотник медленно повернулся лицом к фургону и взялся за ручку водительской дверцы. Выдерживать взгляд Джека оказалось сложнее, чем он предполагал.

— Ты куда? — не унимался Кроу, вынудив его остановиться и продолжить диалог.

— На юг, — коротко бросил Энтони.

— Что, такая любовь? — с нескрываемым сарказмом едко осведомился крестоносец, скривив губы так, словно срывающиеся с них слова жгли ему рот.

Его и без того не идеальная маска напускного равнодушия наконец-то дала трещину, и на перепачканном грязью и кровью суровом лице внезапно проявилась целая гамма чувств. Глядя в чуть прищуренные от яркого солнечного света темные глаза партнёра, Монтойя отчётливо увидел простую человеческую ревность и боль. Боль от осознания непоправимости случившегося, и от необходимости что-то решать с тем, кто больше не мог оставаться рядом с ним.

— Мы — идеальная пара, Джек, — язвительно выплюнул в ответ Тони.

Однако язвительность его ничуть не меньше отдавала горечью утраты. Он отчаянно не желал бередить эту рану, но не вернуть ядовитый словесный укол партнёру, которого уже, считай, потерял навсегда, и которого вынужден был оставить в компании малахольного святоши, нагло влезшего и в душу и в постель Джека, он не мог.

— Ни с места! — раздался вдруг голос отца Адама, одновременно с лязгом винтовочного затвора.

Священник внезапно возник откуда-то со стороны давно потухшего кострища, где до этого неуверенно топтался, прислушиваясь к беседе, и тут же наставил обрез на Энтони.

— Падре, уйди! — приказал Джек, ни минуты не сомневаясь, что мальчишка по первому его слову моментально скроется с глаз.

Однако, не тут-то было.

— Нет, — с каким-то обречённым упрямством продолжая целиться в Тони, отозвался тот.

«А вот и наш бравый крысеныш, — подумал про себя охотник, мутным взглядом окинув хорохорящегося голубоглазого юнца, и тоже поднимая на него снятый с предохранителя револьвер. — Малыш явно ждёт, не дождется, пока я освобожу ему место. Что ж, в жизни иногда случается и разочароваться. У него не выйдет так быстро от меня избавиться. Я не доставлю ему такого удовольствия. Из принципа».

— Не заставляй уставшего дядю вышибать из тебя дерьмо, падре! — прорычал Джек, делая пару шагов в сторону священника, и при этом ощутимо прихрамывая.

Мальчишка не двинулся с места, но руки его слегка задрожали.

— Пошел вон! — рявкнул Кроу на Адама, подойдя почти вплотную.

— Он — вампир, Джек! — истерически воскликнул священник, продолжая отстаивать свои позиции.

Лицо его было искажено страхом, и все растущей тревогой, а в широко распахнутых светлых глазах плескалась растерянность пополам с безграничным упорством и абсолютной убежденностью в праведности своих намерений.

Одолеваемый дневной вампирской немощью Монтойя вновь пошатнулся, но рука его по-прежнему оставалась твердой, а пальцы готовы были мгновенно, в случае необходимости, спустить курок.

— Правило номер один, — нарочно четко проговаривая каждое слово, произнес крестоносец, поднимая руки в примирительном жесте и передвигаясь так, чтобы встать между Тони и отцом Адамом. — Если партнера укусил вампир, то нельзя оставлять его в живых.

Остановился он только тогда, когда пистолет Монтойи оказался направлен ему в грудь, а винтовка священника смотрела прямо в спину.

— Падре, — непререкаемым тоном повторил требование Кроу, чуть повернув голову в сторону стоящего позади него мальчишки.

И только после этого священник нехотя опустил оружие, по-прежнему бросая на оппонента сердитые взгляды через плечо крестоносца.

Щёлкнув предохранителем, Тони тоже убрал револьвер. Если по мнению его партнёра конфликт был исчерпан, то так, наверное, тому и быть.

— Я больше не боец, Джек, — обречённо проронил Тони.

Во всех его движениях сквозила невероятная усталость. Слова давались ему с превеликим трудом. Мысли, как и язык во рту, ворочались чрезвычайно медленно, но он все же считал нужным донести их до партнёра.

— И тут, кажется, вам вампиров и без меня на неделю хватит, — продолжил Монтойя после небольшой паузы, сделав невольный, но достаточно заметный, акцент на слове «вам».

Ему было невероятно больно смотреть на стоящего чуть поодаль партнёра, за чьей спиной так удобно устроился чёртов крысеныш. Он больше ничего не мог сделать, чтобы вернуть себе это место. Место рядом с Джеком, место под солнцем, место в прежней жизни, ещё не отравленной вампирским ядом.

— Она будет прятаться от солнца, а ты гнать фургон к границе, чтобы успеть до заката, верно? — все с тем же сарказмом и глубокой горечью в голосе продолжил Кроу, отведя взгляд.

— Мне нужен отпуск, Джек, — поджав бескровные губы, попытался невесело пошутить Тони, вновь отчаянно ища глазами глаза любовника.

— Когда укусила в первый раз? — спросил Джек, теперь уже всматриваясь в лицо Энтони так, будто пытаясь навсегда запечатлеть в памяти его черты.

— Два дня назад, — ответил Монтойя. Смысла скрывать это больше не было. Такой желанный, и бесконечно дорогой взгляд Джека обжигал больнее огня, заставляя сердце обливаться кровью.

— Но ведь я тебя прикрыл? — охотник с неизбывной тоской глядел на партнёра, желая лишь одного — разглядеть в чуть мерцающей глубине карих глаз то, что тот никогда не решится сказать вслух.

— Да, прикрыл, — глухо и надломленно отозвался Кроу, и Энтони на миг казалось, что крестоносец едва сдерживает подступившие к глазам слёзы.

«Смотри на меня, Джек, не отводи взгляд, — мысленно просил его Тони. — Хотя бы сейчас. Ведь это наши с тобой последние минуты».

— Скажем так: два дня — мой должок, — не выдержав, крестоносец ненадолго отвернулся, видимо, пытаясь в этот момент совладать с собой.

Монтойя в ответ слабо кивнул. Душевная боль настолько переполняла его, что готова была выплеснуться наружу. Покрасневшие глаза немилосердно резало и жгло, но он пока держался.

— Ты не против, падре? — чуть повернув голову, вдруг спросил Джек у священника, который так и стоял за его спиной.

— У тебя два дня, — мрачно и неодобрительно буркнул юнец, глядя на Тони со смесью презрения и недоверия.

«Жизнь поистине капризная и жестокая штука, — подумал охотник, обведя долгим взглядом насупившегося мальчишку. — Вот, теперь с его мнением Джек начал считаться. И все потому, что он жив, а я практически труп. Мне придется отдать этому крысенышу, мать его, все, чем я так дорожил!».

Крестоносец же, тем временем, вновь обернулся к Энтони, прекрасно ощущая уже на себе полный невыразимого страдания взгляд.

Позволит ли он уйти ему вот так? Решит ли до последнего играть свою чертову роль босса и держать расстояние, чтобы святоша, упаси Господь, ни о чем не догадался? Перечеркнет ли без сожаления сейчас все то, что связывало их долгие годы?..

У Энтони не было ответов на эти вопросы. Но он отчаянно не хотел верить, что ничего не значит в жизни Джека. И потому он просто ждал, невольно пытаясь растянуть подольше оставшиеся мгновения.

И крестоносец, наконец, решился. Не обращая больше на отца Адама никакого внимания, Кроу медленно двинулся к Тони. Священник, естественно, не одобрял подобного, ничем неоправданного риска, но остановить его так и не решился.

Подойдя к партнеру почти вплотную, Джек тихо, так, чтобы его слышал только Монтойя произнес:

— Где бы ты ни был… я тебя найду, я тебя выслежу… и убью тебя.

Теплое дыхание любовника мягко касалось его лица и шеи, осторожно забиралось за перепачканный кровью ворот рубахи, воскрешая в памяти знакомые, но отчего-то слегка подзабытые ощущения. Не смотря на страшный смысл слов, слетающих с любимых губ, охотник нутром чуял, что они с Джеком по-прежнему близки. Что крестоносец до сих пор не верит в происходящее, не желает его отпускать. И что он, так же, как и сам Тони, утопает сейчас в этой прекрасной, но такой обманчивой иллюзии былого единства.

— И девку тоже, — выдохнул Кроу, глядя ему в глаза так, как смотрел прежде, когда они оставались наедине.

Энтони снова кивнул, ненадолго подняв взгляд к ослепительно сияющему в голубом небе утреннему солнцу. С ним тоже предстояло вскоре проститься, как сейчас с Джеком. Тупой болью отдалось в сознании то самое достопамятное утро, когда они беззаботно валялись в залитой тёплыми лучами постели, растворяясь в ощущении обнаженных, сплетённых воедино тел, и полном взаимопонимании, не требующем лишних слов… Настал момент оставить все это позади, ведь время, отпущенное ему, подходило к концу.

Все ещё пытаясь скрыть от партнёра выступившие на глазах слёзы, Монтойя едва поборол в себе острое желание в последний раз поцеловать губы, замершие в паре сантиметров от его губ, воскрешая в памяти их тепло и вкус. Но в последний момент передумал, опасаясь навредить как «бесценной» репутации Джека, так и его здоровью. Несмотря на то, что любовник, казалось, готов был сейчас позволить ему даже это, Тони просто притянул Джека к себе и крепко обнял. Сжимая в объятья стройное, подтянутое тело, он изо всех старался запомнить эти ощущения, напоследок вдоволь насладившись прерывистым горячим дыханием в шею, силой рук на своих плечах и спине, и знакомым одуряющим мужским запахом, от которого раньше моментально вставал член. И вновь существовали лишь они двое. Так мимолётно, но действительно по-настоящему. Без фальши и необходимости скрывать истинные чувства.

И ему плевать было на то, что подумает осточертевший мальчишка, наверняка продолжающий в этот момент бесцеремонно на них таращиться.

— Vaya con dios*, друг мой, — всхлипнул-таки, хриплым от слишком долго сдерживаемых слёз голосом Монтойя, чувствуя, как по щеке заструилась предательская соленая влага.

Благодаря ему, Джек остался жив, но стоило сейчас разомкнуть объятья, и он лишится его навсегда. И ничего более не исправить, и не изменить, не остановить мгновения, что были дороже золота, но стремительно утекали, просачиваясь, как мелкий песок сквозь пальцы.

Опасаясь окончательно расклеиться, Тони нехотя отстранился, больше не глядя на крестоносца, и стал тяжело взбираться в кабину фургона. Силы его таяли на глазах, так что даже высокая подножка грузовика стала казаться едва преодолимым барьером.

Последнее прикосновение партнёра пропустило по позвоночнику волну приятного согревающего тепла, когда ладонь Джека легла на его поясницу, слегка поддерживая и помогая осилить единственную ступень. Любовник на свой манер прощался с ним, и Тони это чувствовал. Как и всегда, понимая все, о чем тот упрямо молчал без слов.

Дождавшись, пока он как следует усядется за рулём, Кроу захлопнул за ним дверцу.

Сквозь шум уже работающего двигателя, Тони больше не мог слышать Джека, но это не помешало ему прочесть по губам:

— Vaya con dios, боец.

Фургон неспешно тронулся с места, покидая площадь, но Монтойя не счёл нужным оглядываться. Глаза охотника застилали непрошеные слезы, а в груди невыносимо щемило.

Все было кончено. Но Джек не должен был запомнить его таким: слабым и раздавленным. Оставалось надеяться, что воспоминания о нем не сотрутся из памяти крестоносца слишком быстро. До того, как тот придет за ним и выполнит то, что обещал.