Нарочинская поговорила с Жулиным и вышла во двор.

Отзвонилась Дубровской и Зименской, а потом купила у дворника нетронутую пачку сигарет. Вообще-то он хотел отдать сигареты просто так, но Марина мысленно прикинула его зарплату, которая и в Москве была бы небольшой, и практически силой вручила деньги.

Потряхивать перестало только после половины пачки. Тогда же начало и подташнивать — видимо, от голода и количества никотина, в короткий период впущенного в организм. Тогда Марина дошла до магазина через дорогу от больницы, купила в нем две булки и тут же съела, запив сладкой бурдой, именуемой в этой торговой точке чаем. Стало легче.

— Куликов, — позвала Нарочинская, вернувшись в палату, — тебе надо на смену завтра, Вера Георгиевна настоятельно просит. У наших работать некому, — на Олега она не смотрела.

Сергей кивнул:

— Понял, сегодня поеду в Москву. А ты?

На лице Марины не дрогнул ни один мускул:

— А меня Павлова уволила, — спокойно сообщила она. — За нарушение трудовой дисциплины, — женщина понаблюдала, как у мужчин вытягиваются лица, и, выдержав поистине театральную паузу, успокоила. — Шучу. Я пока тут.

У Брагина дернулся глаз:

— Ну и приколы у тебя.

Она все-таки посмотрела на него:

— А что, только тебе шутить можно?

Почувствовав, как потяжелел воздух в помещении, Сергей резко изъявил желание прогуляться.

Когда Куликов вышел, Брагин поменялся в лице:

— Мариш, иди ко мне, — увидел, что женщина сомневается, и охрипшим голосом добавил, — пожалуйста.

Против его по-собачьему виноватого взгляда Нарочинская не смогла устоять. Она осторожно присела на край кровати, и Олег тут же притянул ее себе на грудь, игнорируя болезненные ощущения.

Марина слабо попыталась сопротивляться — не было сил, да и боялась навредить Брагину:

— Тебе же больно.

— Не вертись, — пробурчал он ей в волосы, — тогда и больно не будет.

От Нарочинской несло никотином. Но Олег знал, что если они начнут сейчас выяснять отношения, то Марина уйдет.

И смолчал.

***

Марина пробыла в Зарецке четыре дня. Большую часть времени женщина сидела у Брагина в палате. Вообще-то так было не положено, конечно, но Нарочинская чем-то впечатлила Жулина, поэтому тот разрешил.

Кажется, они переговорили обо всем на свете. Однако общение, к сожалению Олега, несло исключительно дружеский характер.

Марина вела себя доброжелательно, но держала определенную дистанцию. Возможно, обиделась на заскоки Брагина, хоть и старалась это не показывать. А мужчина, в свою очередь, не решался поднимать тему. Сам не ожидал, что будет так трусить.

На четвертые сутки не выдержал:

— Марин, расскажи мне, о чем ты молчишь уже столько дней.

Она отвела глаза:

— Да ни о чем.

— Не ври мне.

— Хорошо, что ты жив, — от ее взгляда у Олега все перевернулось внутри.

Он сделал бровки домиком и попытался улыбнуться, но получилось жалко:

— И все?

— И все, — ее мир и правда сузился до одной категории — жизни Брагина.

— Ну а до этого? — жалобно спросил мужчина. Стало настолько не по себе, что он даже не скрывал переживания.

— До этого важно было, чтобы выжил. А еще раньше, чтобы нашелся, — ее слова звучали отрешенно, будто не про себя рассказывала, но Олег кожей чувствовал, как Марине больно.

Так же, как когда-то было и ему.

Брагин сел, привлек ее к себе и уткнулся губами в висок:

— Маринка моя, — хрипло прошептал — на большее не был способен из-за спазма, совсем не вовремя захватившего горло. Но Нарочинская и так все поняла.

Их уединение прервал звонок от Зименской. Марина осторожно высвободилась из объятий Олега и ответила.

Брагин не слышал, что конкретно сказала Вера Георгиевна. Но он слишком долго проработал в Склифе, чтобы не понимать, зачем может звонить главврач.

— Наши зашиваются, — подтвердила его мысли Нарочинская. — Ты справишься здесь один?

— Ну да, — он улыбнулся. — Я уже мальчик взрослый.

Марина встала, и он сдался — слишком соскучился, чтобы утаивать давно зреющее желание прикоснуться к ее губам:

— Поцелуй меня.

***

Через две с половиной недели Жулин позвонил Нарочинской и сказал, что Брагина можно забирать.

А когда Марина, взяв выходной, приехала в Зарецк, то застала Олега в объятиях губастой каланчи по имени Галина. Та прижала его к стене и старательно уговаривала забрать ее с собой в Москву. Мол, зачем ему, Брагину, эта отмороженная Марина, она, Галя, лучше и вообще все для него сделает.

От мгновенного уничтожения мужчину спасло только то, что Нарочинская видела начало медсестринской атаки.

Марина пару минут понаблюдала за сценой и демонстративно прокашлялась.

Олега подбросило бы до потолка, если бы Галина по-прежнему не прижимала его своим телом.

— Здрасьте, Галя, — тоном базарной торговки поздоровалась с ней Нарочинская. — Ваш план обречен на провал, потому что помимо отмороженной Марины, — она мастерски спародировала интонацию медсестры, — у Олега Михайловича есть две любовницы. Еще на одну его просто не хватит.

Нарочинская была дьявольски зла, и Брагин чувствовал это всеми запчастями своего потрепанного жизнью тела.

Впрочем, на Галю эта тирада не произвела должного впечатления. Тогда Марина оперлась рукой о стену и многообещающе попросила:

— Свали, а.

И столь неприкрытая опасность была в ее голосе, что медсестра, поджав губы, удалилась, шатая бедрами.

Олег же почувствовал, что сейчас его будут медленно убивать, и приготовился оправдываться. Но Марина умела удивлять: она молча дождалась, когда Галина исчезнет из поля зрения, и резко успокоилась, будто переключила внутренний тумблер. Чего ей это стоило — Брагин даже предположить не мог.

— Тебя Жулин выписывает, собирайся.

— Домой поедем? — поняв, что нотации ему читать не будут, мужчина расслабился.

— Сначала в Склиф.

— Поработать? — с дурашливой улыбкой предположил он.

Нарочинская на его наигранную радость не отреагировала:

— На осмотр нашим. Мне надо быть спокойной, что тут ничего не пропустили.

Брагин очень не любил бывать в больницах в качестве пациента. И тем более не собирался становиться клиентом родной богадельни:

— Не надо меня осматривать, все и так нормально.

Марина возразила с такой готовностью, будто знала, что Олег будет отпираться:

— Или ты едешь со мной на машине в Склиф, или добираешься до Москвы на электричках в гордом одиночестве.

Он ненавидел, когда ему ставили условия. Но против Нарочинской выступать просто не мог. Не хотел.