Удушающий жаркий смрад автобуса сменяется легким свежим ветерком, и Дима блаженно вдыхает полной грудью; последние два часа в его жизни превратились в Ад на земле, а в легких прочно засели запахи пота и навоза, которые чуть рассеялись только сейчас.

Скинув сумку с вещами и рюкзак прямо на траву, Дима от души тянется, поднимая руки и жмурясь, разминает плечи и трясет ногами, чувствуя, какой алюминиевой за это время стала задница.

Мимо, толкаясь, ворча и громко переговариваясь, проносятся старушки и деды со своими огромными баулами и клетками с цыплятами, которые шуршат, пищат и оставляют за собой тоненький след из желтенького пушка. Парень с улыбкой провожает их взглядом и, вздохнув, поднимает с травы собственные вещи, потому что стоять на жаре становится просто невыносимо — уже с неделю стоят убийственные +35, и потеющий даже в +15 Дима уже потихонечку начинает сходить с ума. Все, о чем он сейчас мечтает, — залезть на свой любимый чердак в бабушкином доме и пролежать там на старом запыленном матрасе ближайшие несколько часов, попивая холодный чёрный чай.

Но перед этим нужно еще пройти полтора километра до их маленького, но уютного домика, стоящего чуть на холме в окружении множества елок и кустов смородины, которые всегда видно издалека.

Проходя асфальтированную дорогу от магазина до моста, Дима ещё вполне неплохо себя чувствует и даже не замедляет шаг, с интересом рассматривая дома и теплицы в чужих дворах, которые за годы его отсутствия в деревне мало изменились, но соскучиться по ним он успел; отовсюду лают собаки, преимущественно здоровые и сидящие на толстых цепях, но Умецкий все равно старается держаться от них на расстоянии, чтобы не провоцировать.

Асфальт заканчивается и терпение Димы тоже; дальше — мост, который уходит в гору, и, глядя на него, Умецкий думает, что он бесконечный, а еще ужасно пыльный и жаркий. Футболку давно можно выжимать, вспотела даже задница, но делать нечего, поэтому Дима перекидывает ремешок сумки через голову и, вздохнув, идет дальше.

На полпути слышит, как сзади несется машина, и наивно надеется на благоразумность водителя, но тот ни разу не сбавляет скорости и проносится мимо резко, на что парень гневно смотрит вслед, отплевываясь от дорожной пыли.

— Гондон, — цедит сквозь зубы, чувствуя, как на них скрипит пыль; плюется, кашляет и все-таки лезет в рюкзак за бутылкой, потому что мало ему жары, так тут еще этот козлина.

Воды оказывается не так много, да и та мерзко-теплая; Дима морщится, допивая ее, сминает бутылку и сует обратно в рюкзак — кидать в кусты он не привык, даже если там и без него уже нагажено.

Подниматься в гору тяжеловато, совсем не привыкшие к такому ноги начинают отваливаться почти сразу, но Дима морщится и терпит, преодолевая шаг за шагом, успокаивая себя тем, что скоро он окажется в спасительной прохладе дома и хотя бы до завтрашнего дня точно ничего не будет делать. Потому что завтра точно нужно будет прополоть несколько грядок, полить цветы, натаскать воды, растопить баню, возможно, покрасить ставни и окна, о чем бабушка говорила ему уже не первый раз.

Умецкий не был в деревне с поступления в университет, то есть, уже два лета, поэтому давно пора было взять себя в руки и вместе со своей проснувшейся совестью махнуть к бабуле, которая хоть и понимает его студенческую занятость до конца июня и подработку после, все-таки скучает и ждет, ждет и скучает.

Когда впереди наконец-то начинает маячить маленький домик на холме, сразу за которым начинается лес, Дмитрий блаженно выдыхает и прибавляет шаг; дорога снова уходит вниз и идти становится легче, поэтому до ворот он долетает за считанные минуты и, путаясь в проволоке, открывает калитку, глядя на колышущийся от ветра розовый тюль, летом служащий бабушке дверью.

— Бабуль! Я приехал! — орет с крыльца, разуваясь, сбрасывает опостылевшие сумки на лавочку и проходит на веранду; внутри пахнет прохладой и какой-то травой, то ли чабрецом, то ли душицей, Дмитрий не разбирается. Тут чистенько и уютно, под столом ведра с собранными, еще зелеными помидорами, в сенках темновато и Дима тут же запинается обо что-то, еле сдерживает маты, едва не влетает в стену и улыбается, когда навстречу выходит бабушка.

— Привет, Димочка, — она тоже улыбается и раскидывает руки в стороны для объятий; Умецкий с готовностью ее обнимает, перед этим чмокнув в щеку, и снова думает — бабушка такая маленькая, даже будто бы еще меньше стала за эти годы. — Как доехал?

— Неплохо. Жарко тока, жуть.

— Ой, не говори, все жду, когда хоть немного прохладней станет. Ничего так делать не могу, целыми днями валяюсь, а дела-то делать кто будет.

— Теперь я, ба, — отходя на шаг, говорит Дмитрий. — Со всем помогу обязательно. Но, если только хотя бы завтра, устал не могу.

— Да, конечно Димочка, отдыхай с дороги, кто ж не дает-то? Есть будешь? Картошка молодая, огурчики малосольные. Компот вчера сварила. Семеныч вот уже две банки взял. Все ходит, ходит ко мне, то за одним, то за другим. И чего надо ему?

— Не знаю ба, — хмыкает Дима, нагибаясь, чтобы пройти в дом.

— Просто ему заняться нечем. Поле хорошо вспахал, тут не спорю, но я ему за это заплатила, а компот давать не собиралась. Ладно, пусть это будет платой за выкопанную картошку...

Да ну его. Давай руки мой, да есть садись, пока не остыло.

Через полчаса Дима выползает из дома наевшимся до отвала, но уставшим из-за этого еще больше; пузо мешается, Умецкий кажется себе неповоротливым и жирным, так что хочется лечь и не вставать, чтобы не ощущать тяжесть собственного откормленного тела. Присутствует некоторое желание пройтись по окрестностям, сходить в лес, прогуляться до озера, но для этого надо хотя бы дождаться вечера, когда жара станет не такой адской, иначе можно свариться в первые же полчаса за пределами дома.

Соседей вокруг их дома за это время стало еще меньше — семья, которая жила напротив, съехала, а их дом до сих пор так никто и не купил; сосед слева умер; женщина, которая жила через два дома, переехала в город, но по словам бабушки ее дом продали какому-то мужчине с пятью собаками.

Даже петухов не слышно, потому что все, кто их держал, уехали или умерли, так что улица кажется непривычно пустой и тихой; Дима осматривается, приставив ладонь ко лбу на манер козырька, но не видит ни одного человека, даже во дворах никого нет, так что создается впечатление, словно деревня вымерла.

Небо ядовито-голубое и солнце светит даже в тени, поэтому Дмитрий все-таки уходит на чердак и проводит там несколько часов, перетряхивая старые вещи, книги, журналы, даже свои детские игрушки, которые были сосланы в деревню за ненадобностью. Такого барахла здесь много и Умка так увлекается, что не замечает, когда цифры на часах сменяются на половину восьмого, а он сам устает и залеживается до такой степени, что спина говорит до новых встреч.

Спустившись вниз, Дмитрий заглядывает в комнату, где в большом кресле сидит бабушка; по телевизору идут новости, а это значит что она точно будет занята только телевизором и беспокоить ее ни к чему.

На улице становится заметно легче дышать, даже появляются первые редкие облачка, за которыми и прячется солнце, давая от себя отдохнуть.

Дмитрий надевает футболку, сует ноги в резиновые тапочки и выходит за ограду; озеро от их дома не так далеко, так что он как раз успеет смотаться туда-обратно.

На улице становится чуть поживей. Видимо, днем все валялись по домам из-за жары, но сейчас видны женщины в огородах, чьи-то дети на качелях, собаки, кошки, даже птицы летают туда-сюда активней, проносясь над самой головой. Откуда-то слышатся песни, кто-то громко матерится, ржет лошадь, воет бредущая по дороге корова, которую Дмитрий предусмотрительно обходит, чтобы не мешать и не драконить.

Умецкий сворачивает с дороги на утоптанную в траве тропинку — дальше начинается лес, но ему не нужно идти через него, только пройтись вдоль, что он и делает, когда вдруг видит что-то среди деревьев. Думает сначала, что показалось, но потом вспоминает, что здесь недалеко есть дом; на отшибе, в заросшем саду, старый и странный, в нем, кажется, живет какая-то бабка, по слухам ведьма, на деле шарлатанка. Дима думает, что, может быть, это она, ведь здесь ее окрестности, ну или на худой конец это кто-то из местных, мало ли, может ягоду собирают.

Правда, потом Дима присматривается и к своему удивлению понимает, что в подлеске ходит парень; молодой, высокий, с темными волосами, худющий. На локтевом сгибе корзинка, в которую парень то и дело что-то кладет, одежда висит на нем лохмотьями, но он почему-то передвигается по полянке, как какая-то лесная фея — плавно и неспешно, словно паря над травой, приседает у кустов, чтобы сорвать с них ягоды, ссыпает их крупными пригоршнями в корзинку, сует одну в рот и в этот момент замирает, так и держа пальцы у губ, потому что замечает Дмитрия.

Ровесников тут не так много, если они еще остались вообще, поэтому Дима улыбается и машет ему, надеется, что тот ответит и, возможно, они составят друг другу компанию. Просто интересно, кто он и что тут делает.

Но парень совершенно не оправдывает его ожиданий.

Смотрит еще секунду, а потом вдруг срывается с места и теряется среди деревьев так быстро, что Умецкий даже рта открыть не успевает. Он мечется взглядом, но парень словно сквозь землю проваливается, растворяется, исчезает, как будто и не было или показалось. Но он точно здесь был.

Умка стоит еще минуту, вглядывается в деревья, в лес, но больше никого так и не видит. Он даже не приходит к выводу, местный это был или нет, а может вообще видение, он не удивится даже; места здесь диковатые, а в лесу ведь и правда та бабка-ведьма когда-то жила, так что Дима способен поверить во многое.

Стоять на месте не имеет смысла, а комаров в лесу в десять раз больше и кусают они больней, так что Дима возвращается к своему изначальному плану — дойти до озера.