его смех — тетива натянутая, что вот-вот оборвётся на самых высоких нотах. глаза — море глубокое, шторм в них бушует, яростью-молениями гневаясь. он сам собой воплощает стихию водную, неподвластную, что не укротить в момент. а в другой — штиль нежный-нежный, успокаивающий, что в свои объятия заключит и баюкать начнёт, песню страны далекой напевая.

      таким и мечтал запомнить чайльда. нет, аякса, которого, дайте волю небеса, назвал бы своим, огородил щитом божественным и защищал ото всех и всего.

и, главное, от себя и глупых идей своих.

      он — гео архонт — привык вести, контролировать, одевая другим нити на шею, чтобы быть и кукловодом, и зрителем в этом бездарном спектакле. и ему нравилось, до улыбки редкой-редкой и искорках в глазах. он — король положения, все подчиняются правилам игры, да и не противятся особо. а он и рад.

      рад очередной-последний контракт заключить, дежурно улыбаясь крио архонтессе и находя холодные далекие снежинки в её замершей душе-глазах. она была теплом, нежностью, что разжигала сердца человеческие и божественные, даруя столь прекрасные и опасное чувство. все молились на её, умоляя на коленях даровать любвь и ласку. но постепенно сердце кромкой льда стало покрываться, она отвернулась от цветущих земель, отдавая своё холодам и вьюге и отнимая важное даже у богов.

      «любовь божественному противоестественна».

      и моракс лишь улыбнулся улыбкой змеиной — любовь не достойна внимания его, а после собирал множество осколков своего древнего сердца на могиле любимой.

      а всё проще оказалось: это он любви не достоин.

      годы сменялись веками, и уничтожить попытался в себе чувства (не)нужные вместе с воспоминаниями. он — бесконечность, которая на атомы не разобьётся в миг, а будет лишь догорать на фоне цветущего дитя собственного. он устал. он хочет обнять, дотронуться, слова важные и несказанные прошептать из жизни прошлой. но лишь очередной век сменяет другой.

      он устал. догорел, как янтарь в глазах, как воспоминания на подкорке сознания. догорел, надеялся, но вспыхнул вновь, подобно старинной свече, что возложили на алтарь его или моракса. он запутался. но готов создать заново себя, ведь драконы умеют возрождаться из огня. но нет, лишь утонул в глазах светлых напротив.

      готов их дна достичь, захлебнуться в их обладателе. не нужно спасать, не сейчас, никогда.

      он — древнейшее божество, которого вновь и вновь готовы вознести на небеса, но прямо сейчас, губ напротив касаясь, разрешения прося, готов сам на колени встать, шепча молитву селестии, всевышним за личную зависимость благодаря.       он проникал под кожу прикосновениями солнечно тёплыми, взглядом задумчивым, словами сладкими. он проникал в сердце шёпотом тихим под покровом ночи о том, о чем и думать моракс не стал бы, боялся.

      а чжунли живёт этим.

      дышат в унисон, становясь духовно и телесно единым целым и пальцы переплетая. он аккуратно соединял на теле аякса веснушки в созвездия, что видел над лиюэ, поцелуями, оглаживал каждый шрам на теле — историю, которую создавали постепенно через боль и потери. и благодарил небеса, что они соединили их пути, лентой красной перевязали.

      он шепчет люблюлюблюлюблю во влажные губы, ловя тихий шёпот и смех тихий-тихий.

      уже не божество, осквернён царапинами багрово-красными на спине короткими ногтями и поцелуями страстными на шее. его сбросили с надуманных небес, а он рад, слыша на своё «люблю» «ты прекрасен».

      — любовь божественному противоестественна.

      и вновь слышит это, но вместо строгости — фальшивость в голосе и боль в глазах. самих дорогих и бездонных, которые, думал, потеряли свет жизненный, но нет — они и есть первоисточник жизни. для него, чувств любви.

      а аякс — нет, чайльд — стоит и смеётся надрывно, до слёз — капелек моря — из глаз. чжун ли сократить бы расстояние, прижать близко-близко, как в одну из множество ночей — их ночей— и говорить о звёздах и будущем.

      вместе — ключевое слово, когда аккуратно перебирал рыжие пряди, когда оставлял нежный поцелуй в лоб, когда аякс рассказывал сказки из далекой снежной. вместе — и ничего больше.

      и ничего больше, верно. ничего и не осталось, лишь нити марионетки оборванные и горечь полыни на языке после сладкого забвения.

      знал бы заранее, то безукоризненно отдал эту безделушку ему, но вместо этого преподнёс целый мир и личное сердце, в котором спрятаны тайны и любовь, запечатанные давно, развевая прах войн и прошлого над лиюэ, совсем ещё юным. но не подумал, что зависим здесь только он, а чайльду — сыну холода и метели — не понравилась роль ведомого, обманутого в важном для него пункте.       — никогда бы не подумал, что великие боги способны выбрать и самолично надевать себе на шею ошейник зависимости. я польщен.

      ухмылка — острая, кинжалом по сердцу проходящая. эхо от каблуков сапог его разносится по комнате, оглушая, притупляя чувства, раствориться в моменте разрешая.       почти нежное прикосновение к щеке. почти невесомое дыхание на губах. почти счастье в паре миллиметрах.

      — но от зависимости нужно избавляться сразу, пока она не проросла розами, убивая тебя искусно.       и целует самоотверженно, обида с бескрайней любовью смешивается, дыхание задерживать заставляя. но чжунли задохнулся в их первую встречу, розы проросли давно. но не убивает, наоборот, жить заставляют по-другому, как никогда раньше.

      — но я не зависим и более не хочу быть главным лицом твоих спектаклей, моракс.

      — прости.

      и лишь эхо и тишина вновь с ним. его зажгли, потушили и оставили пепелищем дотлевать. а может, его исход и должен быть таким: быть сожженным солнечным принцем своим?