«от моих собственных желаний, прошу, защити»

      молится рядом с забытым алтарём, повторяя мантре подобно одни и те же слова. хотел бы отказаться от оков, что с жизнью этой связан. хотел бы стать лучом солнечным, приливом нежным, отказавшись от боли и смертей., что несет собой и себе.

      шепчет тихо-тихо, чтобы только селестия и бог его личный услышали, донесли до звезд и претворили в жизнь, освобождая, отпуская и позволяя стать сверхновой в ночном небе.

пожалуйста, не прошу же о многом.

      руки на груди складывая, повторял, повторял, сам себе уже веря, что будет так лучше. для него, семьи дорогой, что защищать поклялся, до последней капли крови, до последнего вздоха слабого, и для того, кого любил до боли в сердце, до нежности, что окутывала его, до бликов счастья в глазах, что угасли давно-давно.

      но верить отказывалось божество, алтари которому возводили, просили о многом: о жизни спасённой, о смерти необходимой. не хотел и задумываться, что тот, которому поэму посвящали тихие, которому вечности хотелось посвятить, оды о прекрасном посвящать, сейчас, стоя на коленях, просил о столь простом и непростительном.

      тот, чья жизнь стоила гораздо больше всего.

      касание нежное — невесомость бабочки крыльев, свет солнца заходящего — хотелось запечатлеть мгновение, остановить, растворяясь в нём, щекой прижимаясь в руке протянутой, будто в нём кроется ответ и причина, за которую цепляться пальцами замершими, душой и сердцем. не нет, лишь наваждением кажется, предсмертной галлюцинацией.

      в темноте глаза горят как костры инквизиции, а он не ведьмак, лишь прокаженный жизнью этой, сгореть готов. только позвольте, разрешите прикоснуться в ответ.

      касание резкое, торопливое — разряды электрические, бури снежные, февральские — просящие остаться, просящие освободить, сомкните пальцы сильные, оставляя без воздуха.

      станьте им, разрешите дышать, чувствовать вами. будьте всем, отпустите.

      не отпускайте.

      до вздоха последнего, невозможного нужного, спасительного.

      хочется большего, прикосновений чувственных до дыхания прерывистого. живых-живых, словно не иллюзия, а так и должно быть. истинной, в которую верить хочется, как в богов, как учили с детства. но лишь мечта несбыточная. он рядом с алтарём, свечами окружённый, светом луны освещённый. один. как и всегда.       а руки иллюзорные, тепло дарящие настоящие, прижимаю ближе, к жизни, к желаниям несказанным, что с губ сорваться не смогут. не допустят. боги и грешные смертные — драгикомедия с окончанием печальным.

      а создания всевышним созданные под кожу проникают, в мысли, в желания, заставляют просить о большем, в собственных мыслях плутать, искать ответы на вопросы и раскрывать секреты страшные, закрытые в сердце за печатями множественными.

      губы чужие, тёплые к коже приживаются, пытаясь жизнь вдохнуть, мысли в порядок привести. очнись, останься, здесь, со мной, не место среди звёзд небес. будь рядом, исповедуйся, а я прощу. прощу за мысли страшные, отмолю у селестии. не покидай.

      а в ответ прижаться хочется-хочется, воздух сцеловывать, на мгновение единым становясь.

      и хочется показать, куда лучше прицелиться копьём вострым, чтобы наверняка, с одного удара, как влюбился со взгляда единственного в божество недосягаемое, далёкое-далекое, как небеса чистые со дна бездны грязной, порочной.

      защити и прости за пальцы переплетённые, за дыхание одно на двоих, за то, что остаться не сможет.

      и лишь свечи потушит, оставляя бриз свежий, песнь бездны и слова несказанные о любви безграничной, чистой дитя бездны заклеймённого, желающего и жить, и умереть одновременно. желающего бога, но отдавая себя пучине морской, цепями оплетённый, оставляя бога своего с глазами потухшими и последней молитвой на губах:

      «защити, прошу, от собственных желаний моих».